ЖИТИЕ И ПОДВИГИ ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕГО СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО ЧУДОТВОРЦА - иеромонах Никон

С честию отпустил Великий Князь посланцев Сергиевых и стал на высоком холме. Пред ним стояли стройные, необозримые ряды войск; легким ветром развевались бесчисленные знамена; на ярком осеннем солнце блестели оружие и доспехи; слышны были громкие восклицания: «Боже, даруй победу Государю нашему!» При мысли, что многие тысячи этих храбрых витязей падут чрез несколько часов как усердные жертвы любви к отечеству, Димитрий Иоаннович в умилении преклонил колена и, простирая руки к золотому образу Спасителя, сиявшему вдали на черном знамени великокняжеском, в последний раз горячо молился за Христиан и Россию…

Потом он сел на коня, объехал все полки, воодушевляя их и называя воинов «верными товарищами и милыми братьями».

– Готовы головы наши сложить за Xриста, и отечество, и за тебя, Великий Княже! – отвечали ему со всех сторон дружины храбрых героев.

Вооружившись железною палицею, Великий Князь выступил из полка вперед, чтобы лично подать пример другим и собственною особою начать бой. «Мне должно, – говорил он, – общую с вами пить чашу, смерть ли, или живот – едино с вами вкушу!» Но усиленные просьбы всех Русских Князей и воевод не вдаваться без нужды в опасность и щадить свою дорогую жизнь для общей пользы едва удержали его от такого великодушного порыва. На время он покорился их желанию и оставил за собою только общее распоряжение ходом битвы.

Наступил грозный час этой битвы, которая должна была решить участь тогдашней России. Солнце переходит шестую степень дня (12-й час, полдень); лишь небольшое пространство отделяет Русские передовые полки, при которых находился сам Великий Князь, от несметных полчищ татарских; уже начались небольшие сшибки под начальством какого-то Тулина… В самый полдень оба войска сошлись лицом к лицу при устье реки Непрядвы… Вдруг с татарской стороны выехал вперед богатырь огромного роста, крепкого сложения, страшной наружности, звали его Челибей Тамир Мурза, а родом он был Печенег. Тщеславный своею силою, подобно древнему Голиафу, грозно потрясал он копьем и вызывал на единоборство кого-либо из Русских витязей… Страшно было смотреть на этого великана, и русские думали про себя: «Ах, если бы нашелся кто-нибудь из наших, который бы поразил его!» И хотя было немало среди них храбрых воинов, но никто не решался сам, добровольно, вызваться на такой подвиг.

Прошло несколько минут томительного ожидания, и вот из полка Владимира Всеволодовича выступает один из Сергиевых иноков – его усердный послушник схимонах Александр Пересвет… Пламенея ревностию по вере Христовой и любовию к дорогой родине, он не стерпел поношения от дерзкого татарина всему воинству православному, выехал вперед и, обратившись к Великому Князю и другим Князьям, сказал: «Не смущайтесь этим нисколько: велик Бог наш и велика крепость Его! Гордый татарин не мнит найти среди нас равного себе витязя, но я желаю с ним переведаться, я выхожу против него во имя Господа Сил! Готов воспринять венец царства небесного!»

Вместо брони и шлема Александр облечен был, по завету своего старца игумена Сергия, в схиму ангельского образа; на этой одежде, на челе, на груди и назади, было нашито знамение воина Христова – Господень Крест. Доблестный инок-воин, выходя на единоборство, окропил себя святою водою, заочно простился с отцем своим духовным Сергием, простился с своим собратом Андреем Ослябею, с Великим Князем, со всеми вождями и воинством православным и громко воскликнул: «Отцы и братия! Простите меня, грешного!»

– Бог тебя простит, благословит и молитвами Сергия да поможет тебе! – было ему всеобщим ответом.

Все были тронуты до слез самоотвержением инока, все молили Бога, да поможет ему, как древле Давиду на Голиафа. А он, в одном схимническом одеянии, без лат и шлема, вооруженный тяжеловесным копьем, подобно молнии устремился на своем быстром коне противу страшного татарина… Раздались громкие восклицания с той и другой стороны, оба противника сближаются, ударяют друг друга тяжелыми копьями столь крепко, столь громко и сильно, что, казалось, потряслось самое место их битвы, – и оба богатыря пали мертвыми на землю!..

Тогда-то «закипела битва кровавая, заблестели мечи острые, как молнии, затрещали копья, полилась, – повествует Святитель Димитрий Ростовский145, – кровь богатырская под седлами, покатились шлемы золоченые под ноги конские, а за шлемами и головы богатырские…»

Не выдержал и Великий Князь, он сошел с коня великокняжеского, отдал его своему любимому боярину (Михаилу Бренку), повелел ему вместо себя быть под знаменем, а сам достал бывший у него на персях под одеждою крест с частицами Животворящего Древа, поцеловал его и ринулся в битву с татарами наравне с простыми воинами…146

И много доблестных Русских воинов полегло костьми на поле том. Летописи говорят, что из ста пятидесяти тысяч воинов вернулось в Москву не более сорока тысяч; многие воеводы также сложили свои головы в этом кровавом бою. Но вдвое более побито татар, и битва окончилась совершенным поражением полчищ Мамая и бегством его самого с поля, усеянного на много верст трупами ордынскими.

Между тем как длилась грозная битва Куликовская, в обители Живоначальныя Троицы святой игумен Сергий собрал всю свою братию и возносил Богу молитвы сердечные за успех великого дела. Телом стоял он на молитве во храме Пресвятыя Троицы, а духом был на поле Куликовом; прозревая очами веры все, что совершалось там, он, как очевидец, поведал предстоявшей братии о постепенных успехах нашего воинства; от времени до времени он называл павших героев по имени, сам приносил за них заупокойные молитвы и повелевал то же делать братии. Наконец он возвестил им совершенное поражение врагов и прославил Бога, поборающего русскому оружию.

Мы имеем основание думать, что этим не ограничились заботы великого печальника земли Русской в тяжкую годину Мамаева нашествия об умиротворении родной земли. Куликовская победа настолько обессилила Русское войско, что ему необходимо было дать отдых, а у Московского Князя, как мы уже видели, тогда было немало врагов и кроме татар. На одной пергаменной рукописи, хранящейся в библиотеке Троицкой Лавры, писанной именно в 1380 году, в тревожные дни борьбы с Мамаем, осталась следующая замечательная приписка:

«В… нощи месяца септебрия в 21 день в пяток на память апостола Кондрата по литургии почата бысть писатися (терт)16… Симоновскии приездил. Во тойже день келарь поехал на Резань. Во тойже день (ма: ага) чернца увещали. Во тойже день Исакий Андренков приехал к нам. Во тойже день весть приде яко литва грядут с агаряны… во тойже (день) придоша две телезе со мнозем скрипеньем в 1 час нощи»147.

«Вчитываясь в эту запись, – говорит один исследователь старины, – невольно замечаешь в ней набросок для памяти чего-то такого, что казалось автору обильным последствиями, невольно усматриваешь тесную связь между отрывочно намеченными событиями дня…» Кто этот Симоновский? Должно думать, что не кто иной, как Симоновский настоятель, будущий святитель Ростовский, святой Феодор, племянник и ученик Преподобного Сергия. Каким образом приезд святого Феодора мог вызвать отъезд келаря в Рязань?.. Все дело по записи представляется так: святой Феодор приехал после обедни, прямо направился к Преподобному Сергию, о чем-то переговорил с ним. Позвали келаря, дали ему какое-то поручение. Келарь поспешно собрался и отправился в Рязань; за ним или с ним, кажется, обратно выехал святой Феодор, как показывает слово приездил, в отличие от слова приехал. Приехал позже, уже под вечер, Исакий Андрейков и привез, по-видимому, весть о Литве и Агарянах; к ночи весть эта распространилась в неясной форме и заставила испугаться «многого скрипения» двух телег среди ночи. Стало быть, приезд Симоновского настоятеля был по важному и спешному делу, с поручением от кого-то из Москвы. От кого же? Великий Князь в то время стоял с своим победоносным воинством в Коломне, в Москве оставались его супруга и Митрополит Киприан. Весьма вероятно, что Святитель Киприан при известии о движении Литовцев решился предотвратить столкновение Великого Князя, по крайней мере, с Олегом Рязанским, но, не надеясь на собственный авторитет, как еще только что вступивший на митрополию, обратился для этого к содействию великого старца Божия Преподобного Сергия чрез посредство своего друга – его племянника святого Феодора. И вот Преподобный Сергий тотчас же посылает в Рязань своего келаря. И не напрасно было это посольство – летопись говорит о раскаянии Олега, хотя и ненадолго; еще сильнее убеждения троицкого келаря подействовали на Рязанских бояр, и Олег, готовый прежде «кому Господь Бог поможет, к тому» и сам «своинственная показати»148, стало быть, имевший наготове войско, теперь «отбежа от града своего Рязани и побеже», одинокий, «к Ягаилу, князю Литовскому»149. Возможно ли, чтобы Олег, имея близкую помощь от Литвы, испугался 40-тысячного остатка Московской рати, если и сам Донской тщательно избегал всякого повода к столкновению, если одна весть: «Литва грядут» заставляла тогда дрожать Москвичей? Очевидно, Олег боялся не Донского, а того впечатления, которое произвел келарь Сергиев в Рязани. Так вот кому обязана Русь своим спасением и после знаменитой Куликовской битвы, когда ее враги зорко следили за ней, готовые воспользоваться ее ослаблением от великого боя с Мамаем! И тут Преподобный Сергий явился заступником Руси, и тут он предупредил страшное кровопролитие, тем более страшное, что это было бы пролитие родной, братской, русской же крови…