Поиск седьмого авианосца - Питер Альбано

Розенкранц, пошарив под собой, вдруг издал дикий торжествующий вопль, и в руке у него сверкнули хирургические ножницы. Он перехватил их поудобнее и стал медленно, пошатываясь, подниматься на ноги. Бренту под руку попались три откатившихся в сторону шприца, он поспешно содрал с игл пластиковые наконечники и, не сводя глаз с надвигающегося на него Кеннета, стиснул в кулаке свое единственное оружие.

— Сейчас я тебя ломтиками настругаю… — заливаясь хлещущей из носа кровью, процедил Розенкранц.

Он кинулся на Брента и тот, едва успев увернуться, всадил ему в ягодицу три длинных шприца. Кеннет взвыл от боли, выронил ножницы и, взмахнув рукой, тыльной стороной ладони угодил Бренту в глаз. Оба рухнули на палубу, Брент почувствовал, как отломились пластмассовые конуса шприцев, оставив массивные иглы глубоко в теле летчика. Одной рукой тот попытался вырвать их, растопыренными пальцами другой тянулся к глазам лейтенанта. Ему удалось откинуть от себя летчика и получить пространство для размаха. Два прямых коротких удара в челюсть — и, выбросив фонтан кровавой слюны и желтоватых осколков зубной эмали, летчик рухнул навзничь. Брент кинулся сверху и коленями прижал его руки.

— Банзай! — восторженно завопили зрители.

Брент, нависая над врагом, не слышал этих криков и ничего не ощущал, кроме неодолимого желания растерзать и прикончить его. Внизу он видел расплющенный, свернутый набок нос, почти не дававший летчику дышать, заплывшие глаза с красными белками — это лопнули кровеносные сосуды, — три выбитых и два сломанных зуба. Разбитые губы вспухли и кровоточили в нескольких местах. Даже мочки ушей налились кровью и стали похожи на исполинские ягоды черно-красного бургундского винограда.

— Ты… — с трудом ворочая языком, натыкавшимся на осколки зубов, выговорил Розенкранц. — Чего ждешь? Добивай, не тяни резину. Твоя взяла…

Брент, ощущая острую боль в прокушенной шее и содранных до мяса костяшках пальцев, чувствуя, как теплая струйка крови течет на грудь, занес ножницы.

— Остановитесь! — гулко раздалось над головой. — Лейтенант Росс, я приказываю остановиться.

Брент услышал тяжелый топот и поднял голову: к нему бежали подполковник Окума и четверо матросов корабельной полиции.

— Еще чего… — сквозь стиснутые зубы процедил Брент. — Мы с ним оба заслужили это.

Однако сильная рука перехватила и вывернула его запястье. Ножницы упали на палубу. Матрос Шосецу Юи, выйдя у него из-за спины, отшвырнул их подальше. Брент в ярости вскочил на ноги.

— Как ты смеешь?! — закричал он, но перед глазами опять сгустилась черная пелена, колени подогнулись, и он осел на перевернутую кровать.

Окума стоял над ним, оглядывая поле битвы.

— Немедленно доложите адмиралу, мистер Росс, — сказал он, и в голосе его звучало непривычное уважение. — Немедленно.

Розенкранц, преодолевая боль в трех надломленных ребрах, приподнялся на локте и, несмотря на выбитые зубы, заплывшие кровоподтеками глаза и три колотых раны на ягодице, сумел раздвинуть распухшие губы в улыбке.

— Скорей-скорей, мистер Росс, — издевательски засюсюкал он. — Скорей беги к адмиралу, негодный шалунишка! Он тебя в угол поставит.

Брент медленно побрел к выходу, слыша за спиной его смех.

В каюте он глянул в зеркало и ужаснулся. Правый глаз был почти полностью скрыт под огромной радужной опухолью. Губы слева раздулись, как будто их накачали насосом, и покрылись трещинами. Болел сильно прикушенный кончик языка, болела и на глазах распухала правая рука, болели ссадины на скулах. Хорикоси промыл и перевязал стерильным бинтом укус на шее, сказав при этом: «Грязнее человеческого рта ничего нет». Старый доктор почему-то совсем не огорчился, увидев, во что превращены его владения, а наоборот, проводил довольным взглядом Розенкранца, которого почти волоком тащили на койку. «Кашку будет теперь до-о-олго есть и сидеть не сможет неделю», — засмеялся Хорикоси, окончив перевязку.

— Если победитель в таком виде, то как же должен выглядеть побежденный? — вдруг спросил адмирал Аллен, сидевший на стуле в крошечной каюте Брента.

От потери крови Брент чувствовал странную лег кость и пустоту во всем теле. Он попытался улыбнуться, но челюсти болели.

— Теперь вы видите, что такое пиррова победа, — не разжимая зубов сказал он. — А насчет Розенкранца вы оказались правы: он настоящий негодяй.

— А ты должен был убедиться в этом на собственном опыте?

— Да нет… Ну, пойду докладывать Фудзите.

— Давай я тебе помогу переодеться, — Аллен поднялся и подошел к шкафу.

Брент не стал возражать.

Он был рад, что застал адмирала одного. Повинуясь безмолвному приказу, он сел напротив стола Фудзиты, который заговорил неторопливо и бесстрастно, словно ожившая статуя Будды.

— Говорят, вы разгромили мой госпиталь, лейтенант?

— Виноват, господин адмирал, — ответил Брент стараясь как можно меньше двигать челюстью. — Так уж получилось.

Узкие темные глаза внимательно изучали кровоподтеки на его лице.

— Я вижу, победа далась вам нелегко. На триумфатора вы не очень похожи.

Брент хотел улыбнуться, но эта попытка вызвала у него глухой, болезненный стон.

— Примерно то же самое сказал мне только что адмирал Аллен.

— Следует обуздывать свои порывы, лейтенант. Как сказал один русский поэт: «Учитесь властвовать собой».

— Меня спровоцировали, сэр.

— Знаю. Я получил рапорты начальника МСЧ Хорикоси, старшего санитара Такеды, матроса Юи и лейтенанта Исикавы. — Адмирал переплел пальцы. — Мне доложили, кроме того, что вы, приняв командование на себя, не дали Такеде выполнить его служебные обязанности и навести порядок.

— Это вздор. Розенкранц, потеряв всякий контроль над собой, уже напал на лейтенанта Исикаву.

Адмирал свел вместе кончики больших пальцев.

— Да. Это отмечено в рапорте лейтенанта Исикавы. Он заявляет, что вы вели себя очень отважно, но что лишь вмешательство дежурного по кораблю подполковника Окумы воспрепятствовало вам прикончить Розенкранца.

— Так точно.

— И что — вы убили бы его?

— Так точно.

— Характером вы, очевидно, в отца.

— Да, мне уже это говорили.

— Брент-сан, мне нужен этот пленный. Он располагает сведениями, от которых зависят сотни жизней и существование «Йонаги».

— Понимаю.

— А от покойника, согласитесь, сведения получить трудно.

— Он спровоцировал на столкновение лейтенанта Исикаву, который еще не оправился от своей раны. У меня были опасения, что он может убить его. Меня он ударил по лицу.

Адмирал откинулся на спинку стула, уронил руки на колени:

— Вы вели себя как подобает самураю, и не мне с вас за это взыскивать. Однако постарайтесь быть хладнокровней. В один прекрасный день ваша несдержанность будет стоить вам жизни.

— «Победа и поражение — преходящи, а избавление от позора найдешь в смерти».

Щелочки глаз раскрылись шире, адмирал подался вперед.

— Цитируете «Хага-куре»? — спросил он удивленно.

— Да, сэр, но я только начал изучать эту книгу.

Старик явно был доволен:

— Что ж, продолжайте, Брент-сан. Вы когда заступаете на дежурство?

— С двадцати четырех, сэр.

— А завтра у вас — увольнение на берег?

— Так точно, сэр.

— Очень хорошо. Вам нужно отдохнуть и развеяться. Надеюсь, вы найдете, с кем приятно провести время.

— Уже нашел, сэр…

7

Во второй половине дня Брент оказался в квартале Сибуя, в самом центре которого на пересечении Тамагава-Дори и Аояма-Дори высилась современная двенадцатиэтажная башня из стали и стекла. В качестве ориентира Маюми указала ему огромную статую собаки, бывшую как бы эмблемой квартала, и вскоре Брент, выпутавшись из уличной толчеи, уже стоял перед огромной бронзовой собакой непонятной породы и печального вида, с мраморного пьедестала охранявшей подъезд.

Часом раньше он позвонил Маюми, чтобы предупредить, что вчера «слегка повздорил кое с кем», и заранее принести извинения за свой вид. А вид все еще мог напугать кого угодно: хотя отек спал и нижняя губа обрела обычные размеры, но царапины, кровоподтеки, впечатляющий «фонарь» под глазом и забинтованная шея оставались при нем. Пожалуй, с такой физиономией не стоило являться на свидание, но Маюми чуть не заплакала, когда он по телефону намекнул на это. «Вы повздорили? И вас так заботит ваша внешность? Это единственная причина?» — огорченно спросила она.

— Да, Маюми, — ответил он. — Не хотелось бы показываться вам на глаза в таком невыигрышном виде.

— Ну, Брент, — засмеялась она. — Я думала, мужчины не так трепетно относятся к своей наружности, как мы.

Брент представил себе ее лицо и восхитительную фигуру и дрогнул.