Эликсир от бессмертия - Елена Клещенко

Илья, 52 года.

Вы знаете, это что-то связанное с религиозным чувством — «не умрете, но будете иметь жизнь вечную». Так? (С оттенком раздражения.) Слушайте, вы уверены, что не зря взялись за эти дела?

Jane, 31 год. (Перевод протокола с английского.)

Как странно. Кирпичный свод, арка, из красных таких кирпичей, понимаете? А под аркой висит колокол, и его раскачивает ветер, он звонит. Невозможно, ведь они тяжелые, ваши колокола, правда? А внизу вода, целое озеро, стены поднимаются из воды. Странно. Будто сон. Это все».

— Да, — сказал Захаров. — Что странно, то странно. А у донора?..

— Ветер и бубен. У американки тоже ветер и колокол, а у него бубенчики. И еще у одного был ветер в лицо. Итого всего три совпадения! Не ветер это!

— Хорошо подумал?

— Долго думал.

— Ах, долго? — протянул шеф. — Долго это еще не хорошо. Про стихи, конечно, выяснил?

— Выяснил, — с готовностью ответил Ким. — Стихи известные, опубликованные. Вторая половина двадцатого века, автор... м-м...

— Бродский?

— Обижаете. Бродского я бы не забыл. Сейчас посмотрю.

— Оставь, не суть. Какие будут соображения?

— Из пятнадцати реципиентов, — четко, как на кафедре, заговорил Ким, — восемь описали зрительные образы, четверо упоминали понятия и вербальные конструкции, двое — звуки, в одном случае, возможно, мелодия, один — запах. Относительно образов в четырех случаях удалось найти привязку к личным воспоминаниям реципиента. Один или, возможно, двое цитировали стихи, один — Библию, еще один — английскую художественную прозу. Эмоции, связанные с экспериментом, оцениваются в основном как положительные, хотя некоторые упоминают и волнение, тревогу. Исключение — тот, кто воспринял цитату о «жизни вечной», но он скорее возмущен действиями экспериментаторов.

— Тоже не радует, но неизбежно. Перекрывания?

— Следовые. Ветер упоминается дважды, не считая донора, еще в трех случаях можно притянуть за уши — если корабль под парусами, так и ветер. Звон — один раз, музыка — три или четыре. Пасмурное освещение — четырежды, зато в трех других — яркое солнце. Шесть раз упоминаются растения... Здесь у меня полная таблица. Но если одним словом — хреново. Сдается мне, это в ста процентах случаев их персональные воспоминания, а не отклики на кандел.

— Еще что скажешь? — у шефа было экзаменаторское настроение.

— Два варианта, — послушно отозвался Ким. — Первый: статистические флуктуации. На сотню добровольцев обычно двадцать дают трудно интерпретируемые результаты, сейчас они вышли первыми... согласен, что чушь. Идея вторая: мы опять нарвались на код. Как с шахматами.

Добровольцам, далеким от шахмат, канделы задач и партий представали в самых причудливых видах. Кто-то начинал припоминать сюжет романа, персонажами которого ему казались фигуры, кто-то воспринимал эмоциональные составляющие позиции — азарт или угрозу, кто-то видел трапеции и треугольники, соответствующие «силовым полям» ферзей и слонов, а в половине случаев ассоциации казались необъяснимыми. Так возникло понятие о «коде»: контексте канделов, вне которого единичный кандел не читается. «Кодами» были языки, японские иероглифы, музыкальная грамота, всевозможные игры, в которые играют люди.

— Лучше, — одобрил Захаров. — С одним «но»: почему сам донор заявил, что образ ему непонятен и незнаком?

— Это не так уж невероятно. Люди забывают все, что угодно.

— А тебе не показалось странным, что код у него имел вид четкого зрительного образа? Что это за код такой, а?

— Почему бы нет? Если сущность понятия забыта донором или неизвестна реципиенту, субьективно он принимает его за что угодно. Как во сне: видишь чемодан и знаешь, что он изображает контрольную по математике. Я считаю, надо набрать побольше статистики, может быть, тогда станет ясно...

— Нет, друг ты мой. Набирать статистику мы погодим. Вернее, подождем другой статистики. Технику безопасности в нашей работе никто не отменял.

Ким молча наклонил голову.С добровольцами, воспринявшими чужой кандел, проект не терял связи: через месяц после опыта они в первый раз отвечали на вопросы анкеты.

Из пятнадцати участников серии «Ветер и бубен» двое оценили свое состояние как стабильное, с некоторыми изменениями к лучшему благодаря полученному гонорару, но никаких серьезных перемен не отмечали. Зато остальные...

Мария («листья сирени») влюбилась и готовится выйти замуж. Илья («иметь жизнь вечную»), во-первых, угодил в милицию за участие в уличной драке, а во вторых, взял отпуск за свой счет и начал писать теоретическую статью для «Успехов математики»; и то, и другое немолодой физик проделал впервые в жизни. Сергей («звезда в окне») работал в респектабельном еженедельном журнале, вдруг ушел оттуда и основал свой проект; ради начального капитала продал собственную квартиру в центре, а обитал теперь на неотапливаемой даче. Джейн («колокол над водой»), американская сотрудница проекта НВС, разорвала контракт и вернулась в свой Сиэтл; причины охарактеризовала как личные, подробности остались невыясненными. Виталий («гудок паровоза») развелся с женой. Андрей («лазурный свет») и Наталья («аккорды фортепиано») жаловались на депрессию, неверие в свои силы. Алексей («солнце на асфальте») начал ходить в церковь; между тем в анкете, заполненной до эксперимента, он игриво назвал себя христианином-заочником. Дмитрий, донор кандела «ветер и бубен», перевелся в Морской институт Дальневосточного отделения РАН, оттуда отправился в экспедицию; на звонки и письма не отвечал.

Было от чего запаниковать. Тринадцать человек из пятнадцати, с донором четырнадцать. Все, по уверениям психологов, вполне благополучны — и у каждого после опыта серьезные перемены в жизни. И у всех разные. Смена работы, дальние переезды, пертурбации на личном фронте, депрессии, обращение к вере — но все это были цветочки по сравнению с главной неприятностью. Ирина (21 год, «запах кофе и осенних листьев») находилась в больнице после попытки самоубийства.

Такого не бывало за всю историю проекта. Шеф постарел лет на десять, шутил машинально и невпопад, целыми днями пропадал то на коврах у разнообразного начальства, от спонсоров и международных руководителей проекта до следователя, намекающего на уголовное дело, то в больнице, где лежала бедняга. Врачи не радовали. Стоило снизить дозу успокоительного, девушка начинала рыдать и жаловаться на бессмысленность жизни. «Студентке промыли мозги!», «Жертва сумасшедшего ученого вскрыла себе вены!» — поддавала жару объективная и независимая пресса. Сумасшедшим ученым, само собой, был академик В.В.Захаров.