Волкодав - Мария Васильевна Семенова

Юные венны не спали. Волчонок жадно схватил протянутый хлеб и один кусок сунул Щенку, во второй впился зубами. Каттай заметил мелькнувшую корку: Волчонок взял себе тот край, что был побольше.

Щенок, прежде чем есть, подержал хлеб на ладони, словно молясь. Он жевал медленно. Разбитый рот плохо слушался и болел. Потом он спросил Каттая, сидевшего возле колеса:

– Ты – раб?

Он не сказал «тоже». Каттай поддел пальцем деревянную бирку-серьгу, оттягивавшую левое ухо.

– Разве ты не видел у меня это?..

– Видел. Но не знал, что это такое.

Каттай пояснил:

– Господин не надевает тебе свой знак, потому что скоро продаст.

– Тебя не ведут на цепи и не везут в клетке, – сказал Щенок. – Почему же ты не убегаешь?

Каттай улыбнулся: вот и ему выдался случай наставить не знающего истин. Он ответил:

– Потому что негоже бегать от Предназначения.

– Какого предназначения?..

Каттай объяснил, и венны переглянулись.

– Кто научил тебя такой чепухе?.. – хмыкнул Волчонок.

– Моя мама.

Волчонок поёрзал на жёстком деревянном полу.

– У нас чтут матерей, – проговорил он затем. – Давай выбросим то, что я нечаянно сказал, в отхожее место. Я не хотел обидеть тебя.

Каттай улыбнулся впотьмах.

– Я раб и сын рабов. У меня нет гордости, которую можно ранить словами.

– Этот Достойный с его Деянием… – вновь подал голос Щенок. – Кто тебе сказал, что это – не ты сам?

– Я?.. – изумился Каттай. Потом вспомнил: – Двести лет назад в нашем городе сразу много рабов совершили Деяние. Это было во время Последней войны. Полководец Гурцат Великий хотел захватить город. Под стенами встал отряд в два раза больше нашего обычного войска. Тогда государь шулхад вооружил всех мужчин и даже рабов. За доблесть в сражении им была обещана вольная…

– И они её получили?

– Да. Потому что, как говорят, именно ярость рабов помогла разбить осаждающих. Шулхад Эримей был великий правитель…

Щенок придвинулся ближе, насколько позволила цепь. Он сказал:

– Не хочешь бежать сам – так выпусти нас!

Каттаю стало страшно. Ему показалось, глаза венна светились в ночи, как два изумруда.

– Нет, нет!.. – зашептал он, отползая прочь по траве. – Нет, что ты… нет… Я добрый раб… Я не могу предать господина…

Щенок хотел сказать что-то ещё, но Каттай слушать не стал. Он вскочил и убежал прочь, спотыкаясь в потёмках. Забрался в повозку, ставшую за эти дни такой родной и привычной, свернулся там на мешках и неслышно заплакал. Что-то в нём жутко и томительно отозвалось на слова о побеге, что-то затрепетало в груди, словно домашняя птица, услышавшая из поднебесья зов вольных собратьев…

Но слишком искусно подрезаны были крылья, и птица даже не попыталась взлететь.

* * *

Самоцветные горы были труднодосягаемы и славились этим. Старинные летописи гласили: давным-давно, когда безымянный старатель впервые обнаружил драгоценные жилы-верховки (легенда рассказывала о подстреленном олене: зверь, силясь встать, сорвал копытами пласт земли с травой, и на солнце засверкали баснословные россыпи), завоёвывать дармовое богатство отправилось превеликое множество народу. Охотники за камнями повалили из всех ближних держав. Саккаремцы, нарлаки, халисунцы, нардарцы… шли люди даже из Вечной Степи и из Потаённой Страны Велимор. В одиночку закладывали неглубокие копанки, по двое-трое били первые шурфы[1] – «напытки»… Всем казалось: только бы отыскать «то самое» место – и за богатством, валяющимся под ногами, останется лишь нагнуться…

Кому-то действительно повезло. Большинство, как водится, просчиталось.

Потомки самых удачливых стали хозяевами рудников и теперь наслаждались богатствами, не поддававшимися никакому исчислению. Дети менее удачливых пошли к ним в услужение, став рудознатцами и гранильщиками камней. Но большинство тех, кто устремился к Трём Зубцам с котомками и кирками, так и не увидели не то что рубинов и золота – даже самого паршивенького крошащегося червеца…[2]

Так говорил Харгелл, и Каттай ему верил. Трудно не поверить, когда говорит Харгелл. Харгелл жесток, как сама жизнь, и, подобно ей, мало расположен к ласковым сказкам.

Караван Ксоо Таркима только-только втянулся в предгорья, а дорога уже стала опасна. Она косо тянулась вверх по склону холма, и обе её стороны были укреплены сваями и плетнём. Иначе сверху могли посыпаться камни, а сама дорога – съехать оползнем вниз. Харгелл утверждал, будто такие рыхлые склоны были куда страшнее нависающих скал. Наверное, он знал, что говорил. Каттай только пробовал вообразить, сколько дерева и из какой дали потребовалось привезти, чтобы построить эту дорогу. А какого людского труда она, наверное, стоила!..

– Труда?.. – расхохотался Харгелл. – Труд – это то, что делает наш хозяин. Он сам ставит себе урок, он знает, чего хочет, и не жалуется, когда тяжело. А рабов, строивших эту дорогу, всё время подгоняли кнутами и грозили оставить без жратвы, если они не выполнят назначенного на день. Такие не трудятся, а ишачат!

Каттай посмотрел на вереницу невольников, угрюмо и молча одолевавших подъём.

– Каждый из них либо грабил, либо убивал, либо обманывал, – заметил Харгелл. – Их сюда привели их собственные дела. Пусть отрабатывают то, что отняли у добрых людей!

«И Щенок с Волчонком? – невольно испугался Каттай. – Они тоже у кого-то срезали кошелёк?..»

На сей раз Харгелл превратно истолковал его взгляд.

– Вот кому незачем бояться кнута, так это тебе. Ты ещё там, чего доброго, даже и в господа выйдешь…

В другое время Каттай непременно набрался бы храбрости и расспросил его, почему это господин велел дать ему хлеба с маслом и что за удивительная судьба ожидала его в Самоцветных горах. А уж от слов «даже и в господа выйдешь» у него просто захватило бы дух: то есть как??? Мне скажут, что я ДОСТОИН, мне дадут свободу и назовут ГОСПОДИНОМ???

Но не теперь! С самого утра Каттая преследовало острое, как головная боль, ощущение некоей неправильности и зловещего напряжения повсюду вокруг. Почти так было однажды, когда у него на ноге случился нарыв: воспалённая шишка зрела и зрела, чтобы наконец прорваться и вытечь. Вот и сегодня весь день в нём росло зудящее беспокойство. Откуда-то шёл глухой гул: так стонали бы прочные дубовые балки, не в силах выдержать навалившийся груз. Гул этот оставался неразличимым для обыкновенного уха, лишь Каттай слышал его… да ещё кони, беспокойно прядавшие ушами. Когда наконец мальчик понял, в чём дело, он отчаянно схватил надсмотрщика за руку и закричал:

– Дядя Харгелл, здесь опасно!.. Дядя Харгелл!..

Он даже не думал, поверит ли ему свирепый нарлак. Но тот поверил. Сразу и без лишнего слова.