Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко

чуть извиняющимся тоном, – в классе практической специальности – это синтаксис в чистом виде. А вы вне синтаксиса. Вы Пароль…

Последнее слово она произнесла с опасением – и почтением одновременно.

– Спасибо за новость, – не удержалась Сашка.

– Новость в том, – Адель поджала губы, – что я поставлю вам два зачета автоматом – за летнюю сессию и за зимнюю, а вы полностью посвятите себя дипломной работе. Кафедра утвердила тему, сейчас я вас ознакомлю…

Она вытащила чистый лист, взяла карандаш левой рукой и, не отрывая грифеля от бумаги, нанесла сочетание символов. Рисунок начал развиваться во времени, дробясь и умножаясь.

– Что это, по-вашему? – небрежно спросила Адель.

– «Любовь», – пробормотала Сашка.

– Правильно, – Адель подняла рисунок над столом, перевернула лист, будто сбрасывая крошки на столешницу. Символы пролились вниз тонкими нитями и зависли в пространстве, образуя объемную фигуру – как елочная гирлянда, вырезанная умельцем из единственного листа бумаги.

– Динамическое построение, – продолжала Адель, и теперь ее голос звучал без напора и без менторских ноток. – Идея, существующая в системе проекций, преломляется через множество фильтров и зеркал, воспроизводит типовой, повторяющийся фрагмент информации…

Многогранный кристалл над столом подрагивал и усложнялся, понемногу теряя прозрачность. У Сашки закружилась голова.

– …Тема, дающая простор для фантазии, – Адель снова перевернула лист, витиеватым росчерком прошлась по рисунку и тут же подожгла бумагу, щелкнув зажигалкой. Лист растворился в воздухе, не оставив ни соринки, ни копоти. – В общем изъявлении «любви» нет ничего сложного, кроме объема работы. Но у вас теперь есть время.

– Скажите, Адель Викторовна…

Сашка запнулась. У нее шумело в ушах, а язык во рту казался набитым ватой.

– Адель Викторовна, у вас был сексуальный опыт до поступления в Институт?

– Нет, – отозвалась ее собеседница без намека на удивление. – А почему вы спрашиваете?

Сашка увидела, что Адель не растеряна, не возмущена, не оскорблена бестактностью студентки – она честно хочет разобраться, что за информацию попыталась получить от нее Сашка и зачем такая информация может быть нужна.

– Я пытаюсь понять, – сказала Сашка, – как вы лично относитесь… к этой идее. Когда вы говорите «любовь» – что вы имеете в виду?

Преподавательница смотрела на нее через стол и в этот момент, наверное, прощалась со своим авторитетом. С таким же успехом Сашка могла бы расспрашивать налима о банковских кредитах; Адель Викторовна могла смоделировать на листке бумаги сложнейшее понятие, но связать любовь и сексуальный опыт для нее, бывшего человека, было уже непосильной задачей.

Сашка молчала – не потому, что наблюдать беспомощность Адели доставляло удовольствие. Сашка просто не знала, что теперь сказать.

– Видите ли, Алексан… – начала Адель и оборвала себя, – …то есть Самохина. Одно дело гормональный фон на втором курсе, когда деструктивный этап развития сменяется конструктивным. Другое дело – Слово и его место в Великой Речи. Мы же с вами говорим о взрослых вещах, о дипломе…

– Я поняла, – сказала Сашка. – Спасибо.

* * *

Он стоял в полутемном коридоре, в дальнем от двери конце его, у окна. Сашка и увидела-то его не сразу – шла, думая о своем, и, разглядев человеческий силуэт, вздрогнула. Ей померещился Ярослав – что он явился раньше, что он уже прилетел; через секунду мужчина сделал шаг навстречу, и Сашка узнала его.

– Привет, – сказал Егор и попытался улыбнуться, приглушенный свет лампочки падал теперь ему на лицо. – Такая погода… Впору покупать лыжи.

– Ты меня, что ли, ждешь? – Сашка растерялась. От самого тринадцатого января, от сцены в вестибюле, Егор не заговаривал с ней и старался не встречаться взглядом.

– А ты… меня прогонишь? – он старался говорить небрежно, даже шутливо. У Сашки защемило сердце: когда-то этот парень был ей очень дорог. Когда-то она смертельно его обидела.

Неторопливо, как ни в чем не бывало, она отперла дверь своей комнаты.

– Заходи. Хочешь чаю?

– С липой? – На этот раз ему удалось улыбнуться, хоть и натянуто. – Помнишь, как ты поила меня липовым цветом?

– Я все помню, – сказала Сашка и мысленно отругала себя за лишнюю многозначительность этой фразы.

Егор вошел и неуверенно остановился посреди комнаты. С опаской посмотрел на доску над письменным столом.

– У вас уже были занятия с Физруком? – она проследила за его взглядом.

– Да, – он обреченно вздохнул. – Никогда бы не подумал, что буду скучать… по своим преподам с младших курсов.

– Аналитическая специальность, – Сашка щелкнула тумблером, и чайник из прозрачного пластика осветился изнутри, как аквариум, – такой же предмет, как все. Физрук валит на зачетах, так что…

Егор чуть заметно вздрогнул, либо Сашке показалось.

– Тебе черный или зеленый? – она вытащила из тумбочки две картонные упаковки с чайными пакетиками.

– Прости меня, Саша, – сказал Егор.

– Дуралей, – она грустно улыбнулась. – ты мне ничего плохого не сделал. Вернее, ты мне сделал гораздо больше хорошего, чем плохого. Так зеленый или черный?

Он ткнул пальцем наугад:

– Этот… Скажи… Ты там не видела… тех, кто не сдал? Захара, например… вы же дружили… В том месте, после провала на переводном экзамене… что-то есть, вообще?

– Не ты первый спрашиваешь, – устало сказала Сашка. – Но я не знаю. Я, видишь ли, исключение из правил, за это мне всегда прилетает по шее – от своих, от чужих…

Она улыбнулась, пытаясь смягчить свои слова. Егор по-прежнему стоял посреди комнаты, будто не решаясь двинуться с места.

– Я целый год жил с осознанием, что ты провалила экзамен. Я вспоминал, как мы… и как ты меня спасла… Но когда я увидел тебя – здесь… на другой базе… я просто… слетел с катушек. Прости меня.

Сашка смотрела, как пузырьки воздуха бегут по стенкам чайника к поверхности:

– Когда Слово звучит, а его возвращают в человеческую оболочку, чтобы подогнать деталь для Великой Речи… Это шок, Егорка. Я отлично тебя понимаю.

– Нам говорили, после переводного экзамена мы перестанем быть людьми, – сказал он с детской обидой. – Потеряем страх, ни о чем не будем сожалеть. Познаем гармонию… Меня хвалили, говорили, что я стараюсь. Говорили, что Глагол сослагательного наклонения – редкая, ценная лексическая единица. Почему же…

Он запнулся – то, что ему хотелось сейчас сказать, прозвучало бы как жалоба или даже нытье. А Егор, даже в самом глубоком унынии, не хотел лишаться достоинства.

Сашка осторожно подняла горячий, окутанный паром чайник и заварила в двух чашках два дешевых бумажных пакетика.

– Они нам врали. То есть зависит от точки зрения, по-своему они говорили правду. Мы должны развиваться, работать, лезть из шкуры вон, прыгать выше головы… И всегда понимать чуть меньше, чем хотелось бы. Как осел за морковкой – кажется, вот-вот поймешь, и