Парижские тайны - Эжен Сю

— Ну, а эта нога принадлежит, по-вашему, служанке?

И она выставила очаровательную ножку, обутую в кокетливый башмачок; нотариус впервые обратил внимание на эту прелестную ножку и теперь пожирал ее глазами, отводя от нее взгляд только для того, чтобы полюбоваться красивым лицом Сесили.

— Я сказала своей тетке Пипле то, что меня устраивало; она ничего не знает о моей прошлой жизни и потому поверила, что я попала в столь трудное положение... из-за смерти моих родителей; но вы, надеюсь, достаточно прозорливы и вряд ли разделите ее заблуждение, мой любезный хозяин?

— Кто же вы на самом деле?! — воскликнул Жак Ферран, донельзя удивленный такими речами.

— Это моя тайна... По хорошо известным одной только мне причинам мне пришлось покинуть Германию, переодевшись крестьянкой: я должна некоторое время оставаться в Париже: мне придется здесь прятаться, и чем незаметнее, тем лучше. Тетка, думая, что я сильно нуждаюсь, предложила мне место служанки в вашем доме, она рассказала мне, что у вас ведут уединенную жизнь, и предупредила, что мне не будет позволено никуда отлучаться... Я тотчас же согласилась. Сама того не подозревая, она предупредила мое самое большое желание. Ну кто станет искать меня здесь, кто может меня тут обнаружить?!

— Стало быть, вы скрываетесь?! А что вы такого натворили, что вам приходится скрываться?

— Возможно, за мной числятся кое-какие интимные грешки... но и это — моя тайна.

— А каковы ваши дальнейшие намерения, мадемуазель?

— Они все те же. Если бы не ваши красноречивые похвалы по поводу моей гибкой талии и моей неописуемой красоты, я бы в жизни не сделала вам таких признаний... впрочем, ваша првницательность раньше или позже позволила бы вам многое угадать... А потому послушайте меня внимательно, любезный мой хозяин: я приняла на время положение, а вернее, роль служанки, к тому меня вынуждают обстоятельства... у меня достанет мужества довести эту роль до конца, я приму все связанные с этим последствия... я буду прислуживать вам добросовестно, с рвением и буду выказывать вам должное уважение — все это для того, чтобы сохранить место служанки... иными словами, надежное и никому не известное убежище. Но при первой же вашей попытке любезничать со мною, при малейшей вольности с вашей стороны я немедленно уйду от вас, не потому, что я недотрога... надеюсь, ничто во мне не говорит о преувеличенной стыдливости...

И Сесили бросила на нотариуса взгляд, говоривший о такой нескрываемой чувственности, что он содрогнулся до самой глубины души.

— Нет, я отнюдь не недотрога, — продолжала креолка с вызывающей улыбкой, показывая при этом свои ослепительно белые зубы. — Избави бог! Когда меня охватывает любовная страсть, вакханки кажутся скромными монашенками по сравнению со мной... Но будьте справедливы... и вы согласитесь с тем, что ваша недостойная служанка готова добросовестно выполнять свои обязанности... Отныне вам известна моя тайна, или, по крайней мере, часть моей тайны. Быть может, вы случайно захотите вести себя как человек любезный и галантный? Вы находите, что я слишком хороша для прислуги? Не хотите ли поменяться ролями и стать моим рабом? Ну что ж! Говоря откровенно, я предпочла бы такую возможность... но при одном непременном условии: я никуда и никогда не буду отлучаться из дому, а вы будете относиться ко мне только по-отечески... это не помешает вам говорить мне, что вы находите меня очаровательной: в том будет состоять награда за вашу преданность и скромность...

— И это будет единственная награда? Одна-единственная? — пробормотал Жак Ферран.

— Да, единственная... разве только одиночество и демон соблазна сведут меня с ума... Впрочем, это невозможно, потому что вы будете рядом и, так как вы человек святой, вы станете отгонять нечистого.

— Поэтому решайте, — продолжала Сесили, — но только никаких полумер... либо я буду служить вам, либо вы будете служить мне! В противном случае я покину ваш дом... попрошу тетку подыскать мне другое место... Все это, должно быть, кажется вам очень странным, согласна... Но если вы принимаете меня за авантюристку... без всяких средств к существованию, вы глубоко ошибаетесь... Я хотела, чтобы тетка была моей слепой сообщницей и ни о чем не подозревала, я оставила ее в убеждении, что я так бедна, что даже не могу купить себе другую одежду... Однако вы сами можете убедиться в том, что мой кошелек отнюдь не пуст; вот поглядите: в нем есть и золото... и бриллианты... — Сказав это, Сесили показала нотариусу объемистый кошелек из красного щелка, полный золотых монет, среди которых поблескивали драгоценные камни. — К сожалению, никакие деньги на свете не помогут мне отыскать такое надежное убежище, как ваш дом, такое уединенное, ибо вы живете столь уединенно... Поэтому примите одно из двух моих предложений, этим вы окажете мне услугу. Как видите, я всецело полагаюсь на вас; ведь сказать вам: «Я вынуждена скрываться» — все равно, что сказать: «Меня разыскивают»... Но уверена в том, что вы меня не выдадите, даже если и найдете способ выдать меня...

Это столь романтическое признание, это неожиданное изменение в облике Сесили внесло полную смуту в сознание Жака Феррана.

Кто же эта женщина? Почему она скрывается? Только ли случай привел ее в его дом? Если же, напротив, она проникла сюда с какой-то тайной целью, то что это за цель?

Это странное приключение породило в уме нотариуса немало различных предположений, но ему и в голову не могла прийти истинная причина того, почему креолка появилась в его доме. Ведь у него не было, вернее, он полагал, что у него нет иных врагов, кроме жертв его сладострастия или алчности; ну, а все они находились в столь бедственном положении, были так обездолены и несчастны, что он не мог допустить, будто кто-либо из них мог расставить ему западню, использовав Сесили как приманку.

И к тому же: с какой целью могли они расставить ему такую западню?

Нет, внезапное преображение креолки зародило лишь одно опасение в мозгу Жака Феррана: он подумал, что эта женщина, явно скрывающая правду, возможно, просто авантюристка, которая, считая его богачом, проникла в дом для того, чтобы обмануть его, использовать в собственных интересах и, если ей это удастся, женить на себе.

Однако, хотя его скаредность и жадность были возмущены при этой мысли, он с трепетом обнаружил, что эти его подозрения, эти раздумья пришли слишком поздно... он мог, правда, одним только словом успокоить свою тревогу, приказав этой женщине покинуть его дом.

Но произнести это слово он уже не хотел...

Все эти беспокойные мысли разве только на несколько мгновений вырвали его из состояния жгучего восторга, почти исступления, в каком он пребывал, пожирая глазами эту женщину, которая была так красива и чья чувственная красота просто порабощала его... С первого же дня знакомства он был околдован ею, полностью оказался в ее власти.