Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности - Генри Каттнер

– Ответите сейчас, – заявил Сэм, не грубо, как он обычно говорил с женщинами, но кратко.

Дорогая квартира в респектабельной верхней части башни пустовала, и Сэм считал, что девушка может стать там очередной жилицей. И, возможно, постоянной. Что-то беспокойно шевелилось в нем, когда он думал о Розате. Ему не нравилось, что женщина может так глубоко затронуть его.

Розата улыбнулась ему. У нее был маленький мягкий рот и облако темных волос, коротко подстриженных и окружавших ее голову темной дымкой. И когда на ее лице мелькала неожиданная улыбка, обнаруживавшая неожиданный интеллект, а пела она голосом, подобным розовому бархату ее платья. Ее голос приятной дрожью щекотал нервы.

Сэм побаивался ее. Но, будучи Сэмом Ридом, устремился именно в эту западню. Он привык встречать опасность лицом к лицу, и если невозможно изгнать из мыслей это бархатное создание, лучше попытаться пресытиться ею. Он собирался пресытиться ею как можно скорее.

Розата задумчиво тронула одну струну лиры. Она сказала:

– Я слышала сегодня утором кое-что интересное. Джим Шеффилд больше вас не любит. Это правда, Сэм?

Сэм бесстрастно сказал:

– Я задал вам вопрос.

– Я тоже.

– Хорошо. Это правда. Я оставлю вам в завещании годовой доход, если Джим доберется до меня первым. Это вас беспокоило?

Она вспыхнула и так дернула струну, что та исчезла в яростной вибрации.

– Я отшлепаю вас, Сэм Рид. Вы знаете, я и сама могу зарабатывать.

Он вздохнул. Могла, и это делало особенно трудным спор с ней. Розата была популярной певицей. Если она придет к нему, то не из-за денег. И это тоже делало ее опасной для его душевного спокойствия.

Медленная музыка, соответствовавшая медленным поворотам комнаты. прекратилась. Мелодичный удар прозвенел в воздухе, все цветные облачка зашевелились. Розата встала, прижав к бедру узкую высокую лиру.

– Это меня, – сказала она. – Я подумаю, Сэм. Дайте мне несколько дней. Вам может быть очень плохо со мной.

– Я знаю, что мне будет плохо с вами. Идите пойте свою песню. Увидимся после карнавала, но не из-за ответа. Я знаю ответ. Вы придете.

Она рассмеялась и отошла от него, на ходу трогая струны и напевая. Сэм видел, как вслед оборачивались восхищенные лица.

Прежде чем ее песня кончилась, он встал и вышел из вращающейся комнаты, слыша за собой бархатный голос, певший жалобу сказочной Женевьевы. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные бемоли, которые придавали старой, старой песне ее минорную плаксивость.

– О Женевьева, милая Женевьева, дни приходят, дни уходят… – плакала Розата, глядя на уходящего Сэма. Кончив петь, она быстро прошла в свою туалетную комнату и набрала на коммутаторе код Шеффилда.

– Слушай, Джим, – быстро заговорила она, когда его смуглое хмурое лицо появилось на экране. – Я только что разговаривала с Сэмом, и…

Если бы Сэм слышал это, он, вероятно, тут же убил бы ее. Но он, разумеется, не слышал. В момент этого разговора он столкнулся со случайностью, которая стала поворотным пунктом его жизни.

Этой случайностью была другая женщина в голубом. Прогуливаясь по движущемуся пути, и набросила угол своего тонкого, как паутинка, платья, на голову, как вуаль. Глаз Сэма уловил движение и цвет, и он остановился так внезапно, что с обеих сторон люди столкнулись с ним, и один повернулся к нему с ворчанием, готовый затеять ссору. Но тут он увидел гранитное лицо, с длинными челюстями, с напряженными складками, шедшими от носа ко рту, и без явной причины отвернулся, отказавшись от своей мысли.

Поскольку образ Розаты был по-прежнему ярок в его сознании, Сэм посмотрел на женщину с меньшим энтузиазмом, чем сделал бы это несколькими днями ранее. Но глубоко в его сознании ожило воспоминание, и он стоял неподвижно, глядя на женщину. Ветерок от движения Пути шевелил вуаль вокруг ее лица, так, что в ее глазах двигались тени, голубые тени от голубой вуали в густо затененных голубых глазах. Она была прекрасна.

Сэм отбросил назад облако розового кораллового дыма, поколебался что совсем не было естественным для него, – затем решительным жестом подтянул свой позолоченный пояс и пошел вперед большими шагами, по своей привычке ступая мягко и неслышно. Он не знал, почему лицо женщины, ее бархатное голубое платье обеспокоили его. Он забыл тот давно прошедший карнавал, на котором впервые увидел ее.

Во время карнавала не существует социальных барьеров – теоретически. Сэм в любом случае мог заговорить. Он подошел к ней по движущейся ленте и, не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. На одном уровне она оказалась выше, чем он. Очень стройная, очень элегантная, с налетом грациозной усталости, которая культивировалась в башнях. Сэм не знал, соблюдала ли она моду или эта усталость и грациозность были естественны для нее.

Голубое платье плотно натянуто на футляр из гибкого золота, который просвечивал сквозь прозрачную голубизну. Волосы ее – экстравагантный каскад черно – синих локонов – окружали узкое лицо и собирались широким золотым кольцом в корону на голове, спадая оттуда волной до самой талии.

Уши ее пронзены с обдуманным варварством, и в каждой мочке висит золотой колокольчик. Это проявление общей моды на варварство. Следующий сезон мог увидеть золотое кольцо в носу, и эта женщина будет носить его с той же пренебрежительной элегантностью, с которой она теперь повернулась к Сэму Риду.

Он не обратил на это внимания. Сказал спокойным голосом, каким произносят приказы: «Можете пойти со мной» и протянул согнутую руку в знак приглашения.

Она слегка отвела назад голову и посмотрела на него. Возможно, она улыбалась. Определить это было трудно, так как у нее был деликатно изогнутый рот, какой изображали на многих имперских портретах. Если она и улыбалась, то надменной улыбкой. Тяжелый водопад локонов, казалось, еще больше оттягивал ее голову назад.

Несколько мгновений она стояла так, глядя на него, и колокольчики в ее ушах не звякнули.

В Сэме, на первый взгляд обычном приземистом плебее, как и все прочие представители низших классов, второй взгляд открывал для внимательного взгляда много кричащих противоречий. Он прожил уже около 40 лет со своим всепоглощающим гневом. Следы ярости были на его лице, и даже отдыхая он выглядел как человек, напряженно борющийся с чем-то. И это напряжение придавало особую выразительность чертам его лица, сглаживая их тяжесть.

Другое любопытное обстоятельство – он совершенно был лишен волос. Плешивость – довольно обычное явление, но человек, настолько лишенный волос, вообще не выглядел лысым. Его голый череп казался классическим по своему совершенству, и волосы выглядели бы анахронизмом на совершенной изогнутости его головы. Большой вред был нанесен ребенку 40 лет назад, но из-за плаща счастья причинили его торопливо и небрежно, так что прекрасной формы уши, плотно прижатые к благородному черепу, отличные линии челюсти и шеи, оставались линиями Харкеров, несмотря на все изменения.