В круге света - Всеволод Иванов

Но вернемся в 1957 год. Трудно усмотреть какую–то закономерность, это, конечно, только совпадение, но совпадение символическое: за несколько месяцев до наступления космической эры, начатой первым искусственным спутником Земли, состоялся старт к Туманности Андромеды. Значимость этой книги, первоначально опубликованной в журнале «Техника — молодежи», переоценить невозможно — ее в прямом смысле эпохальное значение для судеб советской фантастики стало ясным сразу. Я думаю, что если бы И. А. Ефремов не написал больше ни строчки ни до, ни после, его имя все равно было бы вписано в историю советской фантастики как основоположника. Сегодня, когда этот жанр стал полноправным разрядом литературы, представленным и громкими именами, и широко известными произведениями, мы можем с новой высоты оценить «Туманность Андромеды», увидеть ее слабости (это понятно: литературный процесс не остановим, совершенствование приемов, расширение диапазона идей, чисто техническое мастерство — это неизбежный признак развития любого жанра). Но с какой бы высоты ни оглядывались на пройденный путь, мы не можем не понимать, что первый шаг на эту высоту был сделан И. А. Ефремовым. Если прибегнуть к космической аналогии — никакие успехи в штурме Вселенной не могут затмить значение маленького шарика, рассыпавшего над нашей планетой звонкие сигналы «бип–бип» 4 октября 1957 года.

Однако, даже будучи уверенным, что моя точка зрения разделяется читателем, знакомым со всей историей развития советской фантастики, я все же должен пояснить, что дает мне основание считать роман Ефремова событием эпохальным. Если сказать коротко: были разорваны путы ремесленничества, разрушен примитивный, ходульный стандарт. Из тусклого мира, населенного безликими персонажами, жанр был поднят на орбиту литературы. Сегодня бесспорно: объект рассмотрения в фантастической, как и во всей литературе, — человек. Пусть поставленный в экстремальные обстоятельства, но человек с его духовным миром, борениями, страстями, заботами, мечтами и разочарованиями. Как справедливо заметил в одной из статей известный советский писатель–фантаст Александр Шалимов, «Туманность Андромеды» — гимн безграничным возможностям человеческого разума, красоте человеческих отношений в объединенном мире Земли, освобожденной от гнета, страха, корыстных устремлений, недоверия, вражды. Эта книга не только принесла автору мировую известность, она словно бы пробила брешь в некоей плотине, раскрепостила фантазию новых авторов, властно вовлекла их в русло фантастики иной, чем прежде, показав безграничность возможностей моделирования будущего не только в области техники и науки, но и в категориях этики, эстетики, воспитания, долга, морали, социологии и психологии».

Сказанного было бы достаточно, чтобы принципиальное значение работы Ефремова стало безусловно ясным. Однако это не все, вернее, неполно, если не повторить: впервые и теперь уже навсегда фантастика вошла в русло литературы, ибо предметом ее исследования стал человек.

В наш сборник включен другой роман Ефремова — «Час Быка». Если бы в мою задачу входил анализ творчества писателя, то эта работа могла бы послужить объектом специального разговора, поскольку в творчестве Ефремова она, как и другие его работы, является этапом. Но это не входит в мою задачу, и я могу только со всей определенностью сказать: «Туманность Андромеды» раскрепостила фантазию не только новых авторов, но и самого И. А. Ефремова. У «Часа Быка» была сложная судьба. Опубликованный в журнале «Молодая гвардия», он долго не издавался отдельной книгой. За этим стоит многозначительный факт — фантастический роман разделил судьбу многих крупных литературных произведений, встретивших серьезные препятствия на пути к читателю в те годы, которые мы сейчас называем застойными…

Итак, 60–е годы. Сложный и неоднозначный период и в жизни всего нашего общества, и в литературной жизни тоже. К этому времени относится и появление в фантастике новых имен, точнее, — новых работ, в том числе Ольги Ларионовой, братьев Стругацких, Ариадны Громовой, Анатолия Днепрова, которые включены в настоящий сборник. Разумеется, этими именами никак не исчерпываются литературные силы, пришедшие в фантастику. Но сейчас я хотел бы обратить внимание читателя не на какие–то отдельные работы или имена, а на тот климат, что сложился в фантастике и вокруг нее в эти годы. Ситуация была сложной по многим параметрам. Если еще недавно поставщики псевдофантастических сочинений чувствовали себя вполне привольно, конкурируя разве что между собой, то теперь положение изменилось. Это во–первых. Во–вторых, советский читатель получил возможность все более широкого знакомства с зарубежной фантастикой, с ее наиболее значительными достижениями. В конечном счете эти обстоятельства привели к резкой поляризации двух пластов нашей фантастики. Ремесленническая литература моментально сориентировалась на новые образцы, и во множестве сочинений, весьма схожих примитивностью сюжетов, появились Томы и Джоны, вооруженные бластерами и разъезжающие на глайдерах, позаимствованных из арсенала средств доступной, но пока еще экзотической зарубежной фантастики. Конечно, такой поворот, такой вариант приспособленчества серой литературы радовать не может, но радует другое: ремесленная фантастика не просто была вынуждена потесниться, она закономер–но сдвинулась на второй план, на задворки литературы, уступая место мощному натиску литературы настоящей.

Подражательность и самобытность — вот два полярных признака, которые стали лакмусовой бумагой для определения литературного качества в фантастике. В самом простейшем варианте можно поставить такой эксперимент: если заменить в некоем рассказе упомянутых Джона и Тома на Ивана и Фому — надуманность и убогость этого сочинения (и подобных ему) моментально станет очевидной (по поводу этого явления И. А. Ефремов заметил резко и справедливо: «Здесь нет ничего нового, а всего лишь эпигонствующее подражание западным авторам»). Но если поступить наоборот и, сохранив Джона и Тома, заменить фамилию автора Сидоров (условно) на, скажем, Сайдерс — вы получите плохой перевод плохого рассказа, коими, кстати, зарубежная фантастика отнюдь не бедна. Но попробуйте сделать то же самое с любой работой Стругацких — не получится. Даже читатель, не знающий этих имен, прочитав «Понедельник начинается в субботу», если вы скажете ему, что этот роман написали братья Джонсоны, либо подивится тому, что наши писатели носят иногда непривычные фамилии, либо решит, что это псевдонимы.

Но результат и смысл нашего маленького эксперимента куда шире простой констатации, ибо он четко подтверждает: литература не может существовать вне мира сего, никак от него не завися, не питаясь и не вдохновляясь им. И термин «советская фантастика» имеет вовсе не географический характер, а означает прежде всего мировоззрение, мировидение и отношение к миру и человеку, лежащие в основе всей советской литературы.