Весенние заморозки (СИ) - Александр Хомяков

Я видел ее только один раз. Она действительно очень красива, в этом смысле Эрику несказанно повезло. Наверное, Эрви красивее всех женщин на свете, кроме одной.

Дигбран умер через несколько лет после меня. Доконала его болотная немощь, и так никто и не нашел от нее лекарства. Правда, по мнению тех, кто его помнит, умер он если не счастливым, то вполне довольным жизнью. Лагорис пережил его почти на полвека, а Виластис, напротив, даже до своей сотни не дотянул и, совершив множество подвигов, героически погиб в неравной схватке с бочонком яблочной водки. О чем тоже немало рассказывают, и вообще из эйториев он, похоже, самый знаменитый, примерно как Ровенд у арденов.

Малолетняя хулиганка Ланнара выросла в редкую шалунью, и став баронессой, весьма своими шалостями прославилась. Я никак не могу представить ее взрослой, все мне ребенок озорной чудится, что на одной ножке скачет по снегу.

Я иногда думаю - что станется со мной, если меня забудут? Я исчезну? Или, вопреки всякой логике, останусь здесь сидеть, глядя на море?

Некому ответить на мой вопрос. Кастай ничего определенного сказать не может. А кроме чаек, тут и вовсе никого нет. Да и быть не может, здесь же даже ступить некуда. О том, что среди камней вьется тропа, нельзя догадаться - надо знать.

И есть одна женщина, которая знает. Одетая в белое платье с едва различимым узором, она проходит по тропе, и ее босые ноги уверенно ступают по черному камню. Отойдя от относительно ровной площадки на самом верху на несколько шагов, она оборачивается, но не видит ни меня, ни Кастая. Затем она идет дальше, где камни по сторонам тропы становятся выше, и под ее босыми ногами появляется некое подобие ступеней. Грубые и шершавые, они кажутся старыми и истершимися. Только если внимательно приглядеться, можно заметить, что они растут прямо из скалы, и резец никогда их не касался. Камни на пути женщины перегораживают тропу, лишь узкая трещина в черном монолите указывает, что путь дальше существует. Пригнувшись и подобрав подол платья, она протискивается в трещину и идет дальше, вниз по ступеням. В ее ладони теплится огонек.

Камни расступаются, образуя грот. Стены, пол и потолок его гладкие, как зеркало, и черные, как весь камень скалы Кастая. В середине грота стоят два постамента. Один из них очень велик, и тот, кто лежит на нем, под стать своему ложу. Тело исполина одето в латы. Профиль с орлиным носом, и коротко стриженные волосы, и решительное, волевое лицо. Гигант пышет силой, да он и есть - сила.

Женщина в белом платье некоторое время молча стоит в изголовье его ложа. Потом огонек гаснет в ее руке, и грот погружается во тьму, и даже если снова зажечь свет, то никакой женщины там больше не будет. Она уже ушла.

Но после того, как гаснет свет, шевелится на своем ложе спящий. И тогда Кастай, отбросив букет увядших цветов, спускается в глубины камня и вступает с исполином в бой, и чайки носятся над скалой, которая мелко дрожит и, кажется, вот-вот обрушится.

Кастай всегда побеждает. Но победы даются ему нелегко. Выйдя из грота, он садится рядом со мной, и я вижу на его лице тоску и печаль. Я кладу руку ему на плечо, и через некоторое время лицо арденского лорда возвращает себе бесстрастность. А потом он полночи бродит по скалам, собирая призрачные увядшие цветы, что успел разметать ветер.

Беспокойный у Кастая подопечный, что и сказать. Моего же посетители не тревожат, и большую часть времени он спит беспробудным сном. Ну, или успешно притворяется. Я подозреваю, что он меня боится.

Лайта часто приходит летом, когда солнце подолгу висит в вышине. К осени же визиты ее случаются все реже, а море все темнее, и тучи часто собираются над волнами. А когда выпадают погожие дни, под поблекшей голубизной осеннего неба море становится почти черным, как скала, что стала моим пристанищем на долгие века, и лишь белая пена на гребнях волн выдает отличие, да непрестанное их движение. Все реже показываются паруса на горизонте, все холоднее и короче становятся дни.

И в тот день, когда первые заморозки сковывают землю, чайки рассказывают, что на верхний этаж ратуши в Скейре выходит женщина в вишневом бархатном платье. Она становится, облокотясь на перила, и смотрит на запад, на островерхие крыши домов, на мощеные улицы, на пожелтевшие кроны деревьев в парке, на фонтан на площади, на краю которого танцуют в бликах закатного солнца статуи. На городские стены, на равнину за ними, что тянется до самого горизонта. И хоть красота ее с годами не поблекла, в волосах ее больше серебра, чем золота. Внизу, в зале собраний, ее далекий потомок вершит суд, не снимая лат даже на своем троне, а она, давно оставив все государственные дела, только смотрит вдаль, и губы ее шевелятся, повторяя одно только слово, но ни один звук не слетает с ее уст...

И тогда в глубине черного камня рождается шепот.

Вкрадчиво уговаривает он меня бросить глупое мое занятие. Манит он за море, обещая, что вернет меня в мир живых, и хоть не может он возвратить нам двоим молодость, но не меньше полувека сможем мы прожить вместе и обрести наконец то счастье, которого нас с ней незаслуженно лишили.

'Что тебе все эти люди?' - спрашивает он. И я знаю, что ничем мне большинство живущих не дороги.

'Ты же не хотел такой судьбы!' - восклицает он. И я признаю его правоту. Не хотел.

'Зачем же ты сидишь здесь? Ты же можешь быть с ней. Она еще жива.'

В моей душе эти слова находят отклик. И просыпаются чувства. Сначала горечь, за ней - обида, злость, гнев и, наконец, приходит всесокрушающая ненависть, черная, как камень под моими ногами, и стоя на краю скалы, над бурным осенним морем, я кричу от этой ненависти, и больше всех на свете ненавижу я себя самого - за то, каким я так стремился стать, и стал наконец, окончательно потеряв способность верить, и теперь могу только знать, а ведь мне так хочется поверить Элбису, ведь его слова так похожи на правду, и больше всего на свете хочу я вернуть те дни, когда мы с Аэлевит были вместе, и я так был уверен, что никогда уже свое счастье не отпущу, и вот теперь у меня есть шанс, и мне надо только поверить в его слова... а я не могу.

Я ненавижу свое знание, ведь я знаю - Элбис лжет.

Приступ ярости минует, я снова сажусь на камень, и мне не надо смотреть в зеркало, чтобы знать, что творится сейчас на моем лице. Я знаю, что он лжет, что никто во всем мире не сможет вернуть меня в мир живых, ведь нет меня вовсе, это память людская стоит на страже Элбиса, и пока люди не хотят, чтобы он пробудился - болтливый бог будет спать. Я все это знаю, но легче мне не становится. Видно, и всей силы мира мало, чтобы противиться столь сладким обещаниям.