"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Ворон, нагнувшись, поднял юношу, и подумал: «Господи, а легкий какой, словно ребенок, одной рукой унести можно». Он подхватил Кардозо удобнее, и, достав пистолет, выстрелил побледневшему, поднявшему руки испанцу прямо в висок.

— Уберите эту падаль с палубы, — распорядился капитан, — и продолжайте. Я оставлю мистера Кардозо в лазарете и вернусь.

Уже на темном, крутом трапе Ворон вдруг застыл, ощутив что-то странное под рукой, и пробормотал: «Что за черт!».

Он поднялся чуть выше и разорвал окровавленную рубашку Кардозо.

— Дура, — сказал Ворон ласково, глядя на едва заметную, смуглую грудь. Крови было много, но пуля только сорвала кожу на боку. «Господи, какая она дура, — повторил он, и прислонился к переборке.

Один черный глаз открылся и Эстер сердито проговорила: «Сам дурак, я уже второй месяц на корабле, и ты только сейчас заметил?»

— Вас тут двести человек, всех не упомнишь, — ворчливо ответил капитан.

— Меня ты должен помнить всегда, Ворон, — сказала девушка и поцеловала его — глубоко, тут же потеряв сознание.

Она проснулась, и, потянувшись, оглянулась вокруг. В большой, просторной каюте пахло чем-то пряным, кровать — высокая, узкая, была застелена белоснежным бельем, и, — Эстер пощупала свои ребра, — ее бок был перевязан, не очень умело, но крепко.

Снаружи была карибская тьма — томная, тихая, чуть плескала вода за бортом. Эстер встала, потянувшись, и, высунувшись, посмотрела на переливающиеся звезды. Луна, — низкая, полная, висела прямо над водой, казалось, — руку протяни и достанешь ее.

Эстер обернулась, и посмотрела на большой, заваленный картами стол. Сверху лежал раскрытый корабельный журнал и еще одна тетрадь, — в потрепанной обложке. Девушка всмотрелась в имя, что было написано на переплете и застыв, сказала: «Не может быть такого, нет!».

— Я тебе опиума дал, — раздался ворчливый голос с порога. Ворон держал свечу одной рукой, вторая была перевязана.

— Что случилось? — нахмурилась Эстер.

— Еще один галеон потом явился, — Ворон чуть усмехнулся, — недолго, правда, прожил. Так, ерунда, царапина. Иди, Мэйхью тебя ждет, надо за ранеными ухаживать. Взялась работать, так уж работай, — он поставил свечу на стол и устало опустился в кресло, потерев виски. «До Плимута я тебя выгонять не буду, — он рассмеялся, — некуда, а там получишь расчет, и чтобы духу твоего на корабле не было».

— Хорошо, — Эстер, сглотнув, потянулась за своим камзолом и стала застегивать его — пальцы внезапно похолодели и отказались слушаться.

— Спасибо тебе, — Ворон потянулся и достал из рундука недопитую бутылку. Он вдруг рассмеялся, — невесело. «В прошлый раз, когда меня кто-то своим телом заслонил, это плохо закончилось, надеюсь, сейчас такого не случится».

— А кто это был? — тихо спросила девушка.

— Неважно, — не смотря на нее, ответил капитан. «Иди, ради Бога, мне на рассвете вахту стоять, а я поспать еще хотел».

— А Мэйхью? — она все еще стояла у двери. «Знает?».

— Никто ничего не знает, и не узнает, — он очинил перо и принялся заполнять корабельный журнал.

Эстер постояла еще немного, глядя на его темные, с чуть заметной проседью, волосы, и вышла.

— Ну как вам спалось в капитанской каюте, мистер Кардозо? — улыбаясь, спросил хирург.

— Прекрасно, — сердито ответила Эстер, меняя повязку моряку с ампутированными пальцами.

Тот, морщась, сказал: «Ну конечно, тут три десятка лет плаваешь, и капитан тебя даже не порог не пускает, а стоит появиться некому мистеру Эдуардо, у которого еще молоко на губах не обсохло…»

Эстер нахмурилась и сказала, осматривая кисть: «Капитан мне дал опиума, вот и все».

— Тут вон четыре пальца потерял, а у вас опиума не допросишься, — проворчал раненый, — а всяким мальчишкам его за красивые глаза раздают, чтобы слезы их не портили.

— А ну тихо! — прикрикнул Мэйхью. «Тут у нас опиум казенный, а у капитана свой, личный, кому он хочет, тому и отпускает. Ты же не жалуешься, что тебя с капитаном за один стол не сажают».

— Да уж видно, кому он хочет-то, — пробормотал моряк в спину хирургу.

Когда Кардозо и Мэйхью вышли, в лазарете повисло молчание, и вдруг кто-то смешливо сказал: «Да не было у них ничего, капитан и баб-то на корабле никогда не трогает, хоть нам и не запрещает. Оставь, Джейсон, тебе какое дело, что капитан на берегу будет делать, он же в постель к тебе не лезет?».

— Да просто не занимался он таким раньше, я его вон сколько знаю, — не успокаивался моряк.

— А этот Эдуардо и вправду хорошенький, как девчонка, — задумчиво сказал кто-то. Раненые расхохотались, переглядываясь между собой.

— Еще один! — закатил глаза Джейсон и повернулся к стене.

Эстер осторожно, робко постучала в дверь капитанской каюты. «Святая Мария» медленно дрейфовала под легким ветром с юго-запада, в тишине глубокой ночи даже шелест парусов казался совсем неслышным.

— Кто там еще? — раздался хмурый голос.

— Я повязку поменять, — тихо ответила Эстер. «Мэйхью спать пошел, просил меня, вас посмотреть».

— Ну, заходи, — иронично ответил Ворон.

Он лежал на кровати, вытянувшись, закинув руки за голову. Эстер опустила засов и, поставив на пол, свечу, сказала: «Давайте я вам помогу снять рубашку, вам же тяжело».

Ворон сел и сказал, глядя прямо на нее: «Помогай».

У нее были ласковые, легкие пальцы, и пахло от нее какими-то травами. Ворон посмотрел сверху на черные кудри и вдруг сказал: «Не тяжело тебе, в лазарете?».

Он улыбнулась: «Нет, я же многому научилась уже, там, — девушка махнула рукой на запад и вдруг помрачнела.

— Ничего, — тихо проговорил Ворон. «Все пройдет, донья Эстелла, все забудется».

— Кое-что не забудется, — он вдруг почувствовал прикосновение нежных губ к ране, — летящее, будто и не было его вовсе.

— Вот это не забудется, — она затянула повязку и, взяв его руку, приникла к ней щекой. «И вот это тоже, Ворон», — девушка встала на колени и поцеловала его.

— Нет, — сказал он едва слышно, — не надо, Эстелла.

— Никакая я не Эстелла, — Ворон увидел улыбку на ее губах. «Меня зовут Эстер Судакова, ну, в девичестве, конечно».

— Никита Григорьевич? — потрясенно проговорил Ворон — по-русски.

— Мой приемный отец, — она прикоснулась губами к его пальцам, — к каждому. «Мои родители погибли в Полоцке, когда царь Иван его захватил, отказались креститься. Мне тогда меньше трех было, а спас меня боярин Федор, я только имя его помню. А отец мне про тебя рассказывал, Степан Воронцов. И Марфу Федоровну я помню, мы виделись, как она из Стамбула бежала».

— Иди-ка сюда, — он привлек девушку к себе. «Ну что ж ты мне раньше не сказала, Эстер?»

— Да я и не знала, — удивилась она, — англичанин и англичанин. А потом вон тут тетрадь у тебя увидела, — она кивнула на стол.

— Да, дневник мой, я по-русски его пишу, — Степан вдруг рассмеялся. «Вот, теперь ничего в тайне не сохранишь».

— А что бы ты хотел сохранить в тайне? — черные, длинные ресницы вдруг заколебались.

— Разные вещи, — буркнул он, изо всех сил стараясь не смотреть на нее.

— А ты не храни, — она усмехнулась, и погладила его по щеке: «Вот, видишь, Ворон, я к тебе пришла, и уходить никуда не собираюсь, хоть ты что делай».

— Ты же меня в два раза младше, — медленно сказал мужчина, — Я думал, зачем я тебе такой — мне ведь почти пять десятков лет, и у меня разные дела за спиной, и не только хорошие.

— Показать — зачем? — она вытянулась рядом, положив голову ему на грудь.

— Да я уж и сам понял, — Ворон ласково, осторожно потянул ее к себе — ближе.

Эстер взглянула на него, и шепнула, прикоснувшись губами к его уху: «Все, что ты хочешь, Ворон».

— Я хочу все и сейчас, — проговорил он сквозь зубы, сдерживаясь, медленно снимая с нее рубашку.

Он оторвал губы от вишневого, сладкого соска, и рассмеялся: «А ведь я еще ничего и не делал, звезда моя, это так, баловство».

— А рука твоя где? — тяжело дыша, ответила Эстер.