Русская готика - Михаил Владимирович Боков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наутро брачующиеся стоят перед военными, и глаза Марины сверкают, как два бенгальских огня. С ее стороны нет родственников, но со стороны жениха – вся семья: мать Громова, его отец и младший брат. Они гордятся Громовым и рады будут вновь увидеть его после отсидки. Наклонившись к жениху, Марина раздраженно шепчет:
– Пока я шла сюда, три человека отпустили пошлости на мой счет, а один даже схватил меня за задницу.
Громов старается быть спокойным:
– Это тюрьма, любимая.
– Да? – спрашивает Марина, вскидывая брови. – Человек, схвативший меня за задницу, сейчас стоит перед нами и готовится надеть нам обручальные кольца.
Громов съеживается и глядит на военного, который продолжает горланить слова свадебного напутствия:
– Семья – это главная ячейка общества! Поэтому когда один из вас досидит срок и окажется на свободе, то вам нужно будет быстро рожать детей и работать на нормальной работе. Понятно? На нормальной работе! И поэтому это подвиг, товарищи брачующиеся, что вы все-таки решились, и поэтому п-о-з-д-р-а-в-л-я-ю в‐а-с!
Говоря это, военный игнорирует Громова и продолжает нагло пялиться на Марину. Марина отвечает ему диким кошачьим взглядом из-под фаты – ничего хорошего не предвещает этот взгляд.
Громов съеживается еще больше. Он уже знает, что сейчас произойдет.
В следующий момент Марина выбивает подушечку с кольцами из рук военного, набрасывается на него и валит. Охранник кричит и пытается спихнуть девушку с себя. Марина дергает его за волосы: с удовлетворением отмечает, что волосы выдергиваются, пучки остаются у нее в руках. Охранник воет уже совсем по-звериному, но никто не бежит ему на помощь – все настолько удивлены, что стоят и моргают как истуканы. Марина погружает палец ему в глаз. Глаз надувается, кажется, что он сейчас лопнет. Белок взрывается радужкой кровяных дорожек.
Заключенный Громов стоит молча и хочет провалиться сквозь землю. У его ног лежат обручальные кольца: символы верности и любви – его и Марины.
Заключенный Громов представляет, каким адом станет его жизнь завтра, когда военный залижет раны и вернется в строй. Какой изощренной мести захочется ему? Кого выберет своей жертвой? На этот счет у Громова нет никаких сомнений.
Стоя рядом с дерущимися, Громов вдруг начинает делать то, чего не делал никогда раньше, а именно – вздевает глаза к небу и начинает искренне, исступленно молиться. Громов просит у Бога открутить все назад – до того момента, как он, до краев наполненный тестостероном, сел писать Марине первое письмо.
Конец наркобарона
Человеческая руда текла сквозь него. Бороды, окурки, пот, пар тяжелого водочного дыхания – Костик видел и чувствовал все. Протяни руку – и коснешься штанин идущих. Он вжался в забор на пятачке куцей травы, подтянул к себе ноги и молился, чтобы его не заметили. Люди шли жечь дом барона Сандро. Тащили монтировки, разводные ключи – вдруг барон или его молодчики взъерепенятся, не пожелают уйти добровольно.
Дом – трехэтажное строение красного кирпича с башенками; на местном наречии «особняк», «фазенда». Обнесен стеной – такой, что посмотришь и расхочешь перелезать. По верху распустил Сандро заботливо, точно ветви плюща, косы колючей проволоки. В центре стены – откатные ворота гофрированного полотна. Но откатываются они только тогда, когда едет на большой черной машине сам Сандро – Костик не знал марки, он такие только в иностранном кино видел. Для всех остальных в воротах раздаточное окно. Нажмешь на кнопку звонка, откинется дверца, выглянет черный глаз. Это один из помощников или членов семьи Сандро, коих по двору шляется множество без дела. «Че-е?» – пробасит он. Знамо, чего. Сколько таких просителей повидал у оконца Костик: девочек и мальчиков, взрослых унижающихся мужчин. Сколько раз сам цеплялся за открытую дверцу рукой: «Пожалуйста, дяденька… В последний раз… Все принесу, клянусь» – и плакал, и ногтями скреб. Да только тому, с глазом, все нипочем: «Пшшел! Будут деньги, придешь». Скажет так, будто перед ним насекомое, – и дверцей дернет: не успеешь убрать руку, отрежет пальцы.
Иногда, видел Костик, внутрь пускали просительниц-девушек. Оценивали их через оконце точно скот, затем давали команду: «Отворяй!» Ворота разъезжались тяжело и гулко. Девушка ступала в пасть дракона, и тот мусолил ее, пережевывал, лапал десятками рук, перед тем как выплюнуть обратно – посеревшую и сухую.
Сандро отстроил свой замок много лет назад. Выбрал место в россыпи деревянных лачуг возле ТЭЦ, впихнулся в него толстым хозяйским боком, стал жить. Слева – черные горы угля с узкоколейкой. Справа – лес. Окружил себя семейством: сыновья, дядья, зятья, третья вода на киселе – цыганское войско, подавальщики и телохранители в одном лице. От мордвы и русских кривили нос, не упускали случая унизить, подъебнуть. «Ванька-днище. Ванька-сифилис» – называли. Не только тех, кто являлся под ворота просить и клянчить, но и работяг, ТЭЦовских, задубелых от работы мужиков. Из всего русского ценили, как сказано было, только женскую красоту. Желательно помоложе, посвежей.
Старожилы на ТЭЦ еще помнили, как строился Сандро. Рассказывали, что в начале пути он не был жирным как паук, не был цыганским султаном и перстень носил всего один. Шустрил там-сям, торговал паленым спиртом – от него люди слепли. А потом, в один прекрасный день, съездил на поклон к старшей родне в Арзамас. И с тех пор начал пухнуть.
Родня взяла Сандро в долю. Через нее повез он в город героин, а потом соль. Осыпал порошком городские улицы щедро, как снегом. Развернувшись, купил полицию, купил суд – так судачили местные, не находя других объяснений. Почему цыган еще не сидит? Почему продолжает торговлю? Ведь всем же известно, что за дела творятся в замке у ТЭЦ, и ничего, ходит Сандро целехонький и лоснящийся.
Из первых покупателей Сандро в живых остались единицы. Порошок косил людей поколениями, не разбирая возраста. Иные шагали к раздаточному оконцу цыгана прямо со школьной скамьи. Сбегали с уроков, тащили ворованное добро, тащили невинность и голубые глазенки детства – и пропадали через год-два. На их место заступали другие. Когда, по слухам, в Арзамасе цыгану предложили вместо героина брать соль, он встрепенулся как потревоженный петух на жерди. Зашевелил усами: соль, зачем соль, какая соль? Он король сейчас, а с солью – еще поглядеть, кем будет. «Не желаю соли!» – сказал. Но старшая родня отрезала: «Не ерепенься, Сандро. А не то курчавую голову с плеч, а на твой кусок желающие найдутся. Жирно сидишь, наглый стал, противоречишь. А ты попробуй, что тебе добрые
