Ключи Царства - Арчибальд Кронин

Она не могла разочаровывать отца Мили и декана — они так на нее смотрели, в особенности отец Мили. Она сказала об этом только матери, и той пришлось придти ей на помощь. И каждую ночь она основательно ела, э иногда и дважды за ночь.

А потом… О Господи! это зашло еще дальше.

— Сначала, я вам уже говорила, отец, все было просто чудесно. Лучше всего было, когда девушки из братства молились на улице у меня под окном.

Но когда газеты подняли шум, она не на шутку испугалась. Честно говоря, она уже не рада была, что затеяла все это. Сестру Терезу тоже нелегко стало обманывать. Знаки стигматов на руках становились все бледнее, а ею самой вместо возвышенного и радостного настроения все больше овладевали уныние и подавленность.

Она закончила свою жалкую исповедь, такую глупую и пошлую, новым взрывом рыданий. Однако, это было и трагедией… трагедией идиотизма, свойственного всему человечеству.

Тут вмешалась мать.

— Ведь вы не выдадите нас декану Фитцджеральду, правда, отец?

Фрэнсис уже не сердился, он чувствовал только грусть и какое- то странное сострадание. Эх, если бы эта скверная история не успела так далеко зайти. Фрэнсис вздохнул.

— Я не скажу ему, миссис Нейли. Я ни слова ему не скажу, но… — он помолчал. — Боюсь, вам самой придется сделать это.

Она в ужасе смотрела на него.

— Нет, нет… нет, отец, сжальтесь!

Фрэнсис начал спокойно объяснять, почему они должны признаться, почему то, что задумал декан, не может быть построено на лжи, особенно такой, какая вскоре станет очевидной. Он утешал их, говоря, что разговоры о чуде, продолжавшемся девять дней, скоро затихнут, а там и вовсе о нем позабудут.

Когда Фрэнсис уходил от них через час, он оставил их в несколько более спокойном состоянии и взял с них обещание выполнить его совет. Он шел домой пустыми улицами, где гулко раздавались его шаги, и сердце его болело за декана Фитцжеральда.

Следующий день прошел, как обычно. Большую часть его Фрэнсис провел вне дома, посещая своих больных, и не видел декана, однако странная атмосфера пустоты и скрываемого волнения, казалось, заполнили дом священника. Тонкая, чувствительная натура Фрэнсиса очень остро реагировала на атмосферу неблагополучия.

На другое утро, в одиннадцать часов Мэлком Гленни вломился к нему в комнату. Гленни был страшно расстроен: бледность покрывала лицо, губы его шевелились, взгляд казался неподвижным и диким. Гленни сказал, заикаясь:

— Я не знаю, что на него нашло. Он, наверное, сошел с ума. Это такой прекрасный план. Он принес бы столько добра…

— Я не имею на декана никакого влияния.

— Нет, неправда. Он высокого мнения о тебе. И ты — священник. Ты просто обязан сделать это ради твоей паствы. Это будет хорошо для католиков…

— Вряд ли тебя это волнует, Мэлком.

— Нет, это волнует меня, — бормотал Гленни. — Я человек либеральный. Я восхищаюсь католиками. Это прекрасная религия. Я часто хочу… ради Бога, Фрэнсис, вмешайся скорее, пока не поздно.

— Мне очень жаль, что так получилось, Мэлком. Это большая неприятность для всех нас, — и он отвернулся к окну.

Тут Мэлком совершенно потерял власть над собой: он схватил Фрэнсиса за руку и запричитал:

— Не отталкивай меня, Фрэнсис. Ты нам всем обязан. Я купил кусочек земли, вложил в него все свои сбережения, если ваш план провалится, она потеряет всякую ценность. Не допусти мою несчастную семью до разоренья. Моя бедная старая мать! Подумай о ней, Фрэнсис, ведь она воспитала тебя. Пожалуйста, пожалуйста, убеди его; я сделаю все, что хочешь. Я даже перейду для тебя в католичество!

Фрэнсис продолжал пристально смотреть в окно на церковную крышу с серым каменным крестом. Рука его непроизвольно сжимала занавеску. С тягостным чувством он думал: „Чего только люди не сделают ради денег! Они готовы на все, даже продать свою бессмертную душу“.

Гленни, наконец, выдохся. Убедившись, что от Фрэнсиса ничего не добиться, он попытался спасти остатки своего достоинства. Его манера резко изменилась.

— Значит, ты не поможешь мне, — зловеще сказал Мэлком. — Ладно. Я тебе это припомню, — и он двинулся к двери, — я еще сведу с вами счеты, будь это последнее, что я сделаю, — прошипел Гленни, задержавшись у выхода, его бледное лицо исказилось от ненависти. — Мне следовало бы предвидеть, что ты укусишь руку, вскормившую тебя. Чего еще можно ждать от кучи грязных папистов!

Он хлопнул дверью.

А в приходском доме продолжала царить атмосфера пустоты, той пустоты, когда люди как будто теряют четкость очертании, становятся нереальными, призрачными. Слуги ходили на цыпочках, словно в доме был покойник. Слукас имел вид человека, совершенно сбитого с толку. Отец Мили ходил, не поднимая глаз. Ему был нанесен тяжелый удар, но он молчал, что для такого экспансивного человека было проявлением редкой сдержанности. Если Ансельм говорил, то только на другие темы. Он изо всех сил старался отвлечься, со страстью предаваясь работе в Центре иностранных миссий.

Больше недели после бурного разговора с Гленни Фрэнсис не встречался с деканом. Как-то утром, войдя в ризницу, он увидел отца Фитцджеральда, снимавшего облачение. Прислуживающие у алтаря мальчики ушли. Они были одни.

Как бы ни была случившаяся беда унизительна лично для декана, он сумел с непревзойденным тактом выйти из трудного положения. Собственно говоря, благодаря ему это вообще перестало выглядеть как беда. Капитан Холлиз охотно порвал заключенный контракт. Для Нейли нашли занятие в каком-то отдаленном городе. Это был первый шаг к незаметному избавлению от этого семейства. Газетная шумиха была тактично прекращена. Затем в воскресенье декан снова взошел на кафедру. Посмотрев на свою притихшую паству, он возгласил: „О вы, маловеры!“

Спокойно, с неослабной настойчивостью отец Фитцджеральд стал развивать свой тезис: Церковь не нуждается ни в каких новых чудесах. Разве ее способность творить чудеса не подтверждена уже достаточно? В ее основу глубоко и прочно заложены чудеса Христовы. Конечно, все переживают необычайный душевный подъем, когда встречаются такие явления, как в Мэриуэлле. Все они, да и он сам в том числе, увлеклись… Но по зрелом размышлении — к чему весь этот шум вокруг одного единственного цветка, когда все небесные цветы цветут здесь, в их Церкви, у них на глазах? Или они так слабы в своей вере, так малодушны, что им нужны еще какие-то материальные доказательства? Или они забыли высокие слова: „Блаженны те, которые не видели, но поверили“.

Эта проповедь являла собой великолепный образец ораторского искусства и принесла ему еще больший триумф, чем проповедь в прошлое воскресенье. И только он сам — Джеральд Фитцджеральд, все еще декан, знал, чего она ему стоила.

Когда они встретились в ризнице, он сначала, казалось, не собирался изменять своей непоколебимой сдержанности. Но, накинув на плечи черное пальто и уже готовый уйти, отец Фитцджеральд вдруг повернулся. В ясном свете ризницы Фрэнсис увидел, какие глубокие морщины появились на его красивом лице, как устало смотрели большие серые глаза. Он был потрясен.

— Если бы только одна ложь, отец Чисхолм, а то ведь целая паутина лжи! Ну, что ж! Да будет воля Господня, — он помолчал. — Вы хороший мальчик, Фрэнсис. Очень жаль, что мы с вами несовместимы, — и он, выпрямившись, вышел из ризницы.

К концу пасхальной недели все было почти забыто. Нарядная белая решетка (её воздвигли вокруг источника по приказанию декана) все еще стояла, но маленькая калитка ее больше не запиралась и жалобно покачивалась от легкого весеннего ветерка. Некоторые добрые души иногда заходили сюда помолиться и покропить себя водой, которая все текла и текла, чистая и искрящаяся.

Фрэнсис был перегружен работой по приходу и радовался своей способности забывать. Позор всего случившегося постепенно стирался в его памяти. Только где-то в самой глубине души копошилось уродливое воспоминание, но он быстро подавлял его в себе и надеялся, что скоро сумеет совсем похоронить. Его идея о создании новой спортплощадки для мальчиков и юношей их прихода начала принимать осязательные формы. Городской совет предоставил в его распоряжение кусочек земли в общественном парке. Декан Фитцджеральд дал свое согласие, и Фрэнсис зарылся в груду каталогов.

В канун Вознесения он получил срочный вызов к Оуэну Уоррену. Лицо его омрачилось. Фрэнсис быстро встал, уронив с колен брошюру об игре в крикет. Он боялся этого зова, хотя ждал его уже в течение многих недель.

Он быстро прошел в церковь, взял Святые дары и поспешно направился сквозь кишащий людьми город на Гленвил-стрит. Лицо его застыло и было печально. Около дома Уоррена Фрэнсис увидел доктора Таллоха, беспокойно шагающего по улице. Уилли тоже привязался к Оуэну. Подходя к нему, Фрэнсис увидел, что доктор очень расстроен.