Николай Кровавый. Трилогия (СИ) - Аббакумов Игорь Николаевич

Это было только цветочки. Как водится, ягодки тоже проклюнулись. К бастующим присоединились работники прочих заводов и фабрик Петербурга. Придя в себя, власти начали "наводить порядок". По распоряжению градоначальника, генерала Николая Клейгельса, рабочие кварталы стали запружать отрядами казаков, жандармов и даже пехоты. Так, Новочеркасский полк поставили около фабрики Торнтона, где забастовка проходила в ноябре 1895 года. Отряды городовых (человек по 100) селились в близлежащих трактирах, где они жили, ели и пили на счёт фабрикантов, которые их пригласили, чтобы иметь их всегда наготове. По рабочим кварталам шныряли шпики, собирая информацию и выявляя "буйных".

"По опустевшим улицам рабочих районов передвигались отряды жандармов и казаков. Петербург казался на военном положении. Можно было бы подумать, что на улицах его совершается революция. Да и действительно революция совершалась, но только не на улицах Петербурга, а в головах петербургских рабочих"."

Градоначальник Петербурга пытался увещевать рабочих, взывая к их верноподданническим чувствам:

— Царю надо возвращаться домой, а здесь — бунт! Успокойтесь!

Но увещевания не помогали. Тогда власти заговорили на языке репрессий, чтобы запугать забастовщиков, сломить их волю. Начались повальные обыски (обыскивали целыми домами) и повальные аресты. В тюрьмах и полицейских участках места быстро кончились. Тогда арестованных рабочих стали сажать в манеж. Рабочих высылали из Петербурга в родные деревни. Порой рабочих силою принуждали идти на работу.

"Конные жандармы, напавши на толпу рабочих на улице, гнали её по направлению к фабрике и загоняли во двор… Околоточные и городовые, в сопровождении дворников, по утрам врывались в квартиры, стаскивали рабочих с постелей, полураздетых женщин отрывали от детей и тащили на фабрики. Рабочие прятались, куда могли: на чердаки, в отхожие места. Происходили душераздирающие сцены…"

"Безобразие полиции восстало перед рабочими во всей наготе. Около 5 часов утра во двор дома номер 12 по Воронежской улице, где помещается около 3/4 всех рабочих Кожевниковской фабрики, пригнали массу жандармов и полицейских с дворниками. Околоточные, в сопровождении городовых и дворников, стали ходить по квартирам и таскали с постели. Раздетых женщин брали с постели от мужей. Таким образом полицейские разбудили и выгнали из дома большую половину его жильцов"."

Но стачка продолжалась. Рабочие, чтобы обсудить создавшееся положение и наметить план действий, собирались в полях. Однажды они провели совещание на берегу Финского залива, лёжа в камышах. Когда власти от шпиков узнали об этом, они поставили на взморье городовых. И те не позволяли катавшейся публике выходить на берег, заявляя, что это запрещено градоначальником с целью пресечения сексуальных оргий.

Про всё это мне доложили весьма оперативно обычным порядком, да и моя собственная служба безопасности не сплоховала. Как ни мала была её сеть информаторов, но они сработали четко: и события отследили, и информировали своевременно. К тому моменту, когда я вернулся в Северную столицу, стачка стала общегородской и подавить её ещё не удалось. Честно говоря, я не сразу поверил в то, что она возникла стихийно. Уж больно вовремя все это произошло. Но я был не прав. Забастовка застала врасплох не только власти, но и так называемое "прогрессивное общество". И оно свою растерянность скрыло под маской равнодушия. "Русское общество" не проявило особого сочувствия забастовщикам. Даже передовые его элементы отнеслись к этой действительно величественной стачке довольно равнодушно.

Полиция докладывала про активное участие социал-демократической интеллигенции в забастовочном движении. Ленинский "Союз борьбы" выпускал и распространял среди рабочих во время забастовки по три-четыре прокламации в день. В среде забастовщиков действовали и другие активистские группы — народовольческого толка. И тем не менее забастовка возникла стихийно. Рабочие пришли к идее забастовки потому, что устали мириться с несправедливостью, а не потому, что их подстрекали к прекращению работы "злонамеренные личности" со стороны.

Лично я всей душой был на стороне рабочего люда и давно про себя решил, что просто так я эти дела не оставлю. Раз народ не вытерпел и стал буянить — значит кто-то должен за это ответить. И этот кто-то не должен легко отделаться. Тем более, что такие происшествия являются прекрасным поводом для устройства чистки. В "верхах" конечно. И если в истории с казнокрадством на Черноморском флоте, я еще не мог поступить слишком радикально, то теперь ситуация изменилась. До 14 мая этого года я был царём не совсем полноценным. Как бы ВРИО царя. Правящая верхушка до этой даты ещё имела возможности всё переиграть и тихо отстранить меня от власти. Но сейчас, когда все необходимые формальности соблюдены, сделать "тихий переворот" не выйдет. Став в глазах всей страны помазанником божьим, я получил полное право творить как жесточайший произвол, так и божественную справедливость. Пренебрегать этими возможностями я не хотел. Кто будет на этот раз козлом отпущения, мне было ясно изначально. Конечно же генерал-губернатор Петербурга и командующий войсками Петербургского округа и гвардейским корпусом.

Я на этого эстетствующего гурмана давно имел некоторые виды. Только повод подыскивал посолидней. Одно время я хотел назначить его ответственным за распространившуюся в Преображенском полку повальную педерастию. Мне для расправы над великим князем Владимиром Александровичем только публичного скандала не хватало. Но теперь в этом нет нужды. Поведение вверенных его командованию войск в отношении собственного народа — хуже всякой гомосятины. Хотя за неё он тоже будет держать ответ. Жаль конечно, что публично да в официальном порядке дядюшку не накажешь. И законы не позволяют, и правила игры нарушать чревато. Но это не значит, что я ничего не смогу сделать. "Разбор полётов" с дальнейшей выволочкой можно устроить и в узком кругу. и естественно постараться, чтобы слухи об этом распространились широко и с большими подробностями. А там дядюшка пусть делает что хочет. Либо стреляется от свалившегося на него позора, либо уезжает навечно в Ниццу, но в политике его больше не будет.

Разбор полетов с одновременным наказанием непричастных состоялся в моей загородной резиденции в Царском Селе. Собрались все мои взрослые прямые родственники: дяди, maman, брат Георгий и конечно же Аликс. Супруга моя, впервые присутствовавшая на подобном семейном совещании, немного нервничала. Дядя Алексей тоже был не совсем спокоен, зато дядя Володя выглядел беззаботно. Слишком беззаботно. Самый младший из братьев моего отца — дядя Павел, вид имел весьма надменный, но беспокойство в его взгляде всё-таки присутствовало. Спокойней всех выглядела maman. Вот уж кто совершенно ничего не опасался. Ну что же, приступим! И я приступил. Спокойным и выдержанным тоном начал расспрашивать Владимира Александровича о том, как он докатился до жизни такой? Стоило ему покинуть столицу, как в ней начались беспорядки. Ответ дядюшки был именно таким, каким я его и предполагал. Он ссылался на то, что был в это время в Москве и командовал коронационным отрядом. Дел по горло, до порядка в столице руки не дошли, да и невозможное это дело — управлять Петербургом из Москвы. На этом я его прервал:

— Невозможно говорите управлять Петербургом из Москвы? А как это цари управляют всей Россией? Или вы дядя не из рода царей? Я ведь тоже в Москве в это время был, но у меня Россия не бунтовала. Почему в ваше отсутствие происходит всякая ерунда?

— Николя! Но ведь я действительно не мог за всем проследить! Тем более, что за порядок в столице отвечал градоначальник.

— Который привык действовать так, как вы дядя его приучили. Кстати, кто мне объяснит, почему войска и полиция подавляют возмущение мастеровых?