Моряк из Гибралтара - Маргерит Дюрас

Она явно хотела заставить меня высказать на этот счет мое собственное суждение.

— Когда у тебя нет семьи, — продолжила она, — нет сундуков с барахлом, нет документов, нет дома, когда не знаешь, куда себя деть, даже наоборот, когда у тебя нет никакой уверенности в завтрашнем дне, которой так кичатся добропорядочные граждане, и когда тебе нелегко перемещать с места на место даже себя самого, — где же, как не на морском берегу, ты будешь чувствовать себя в наибольшей безопасности? Или на море…

— Так оно и есть, — согласился я, — даже если ты и не убийца.

И рассмеялся. Она тоже. Потом к нам присоединились и матросы.

— Даже в том случае, — едва слышно добавил я, — когда у тебя слишком много денег и ты не знаешь, куда их девать.

Она снова расхохоталась.

— Да, даже в этом случае, — согласилась она.

— И потом, — сказал один из матросов, — когда ты в Марселе, ты уже почти что в Диего.

— Нанялся помощником кочегара на первый же грузовой корабль, который отплывает в ту сторону, — добавил другой, — вот и все дела.

— Ведь недаром говорят, — заметила она, — что главное преимущество портовых городов как раз в том, что из них можно быстро удрать. Летом в портах бывает много туристов. А что они, спрашивается, о портах знают? Набережную, может, пару-тройку злачных мест, да и то не всегда.

— Ну а ты, — смеясь, поинтересовался я, — со всем своим богатым опытом по части преступной жизни, что, интересно, увидела там ты?

— То, чего обычно не видит никто, — ответила она, — крошечные улочки — кулисы, созданные для того, чтобы скрываться. Правда… — Она заколебалась. — Правда, мне слишком часто мерещились там обманчивые тени…

— Ну и что?

— Теперь я больше не схожу на берег. Яхта все та же, сменилось только название. К чему мне выходить в город? Ведь яхту-то нельзя не заметить, ее видно лучше, чем меня, разве не так?

— Что и говорить, уж она-то сразу бросается в глаза, — подтвердил я.

Один из матросов включил радио. Какой-то дурной джаз.

— Ты не хочешь немножко сыру?

Я встал и пошел за ним. Она тоже встала.

— Мне больше не хочется говорить, — сказала она.

— Пора бы тебе, — напомнил я, — показать мне мою каюту.

Она перестала есть и посмотрела на меня. Я продолжал жевать.

— Ну, конечно, — мягко согласилась она, — сейчас я тебя провожу.

— Я еще не наелся, — возразил я, — пойду возьму какой-нибудь фрукт.

Она не стала есть фрукты. А пошла и принесла два стакана вина.

— Скажи-ка…

Она снова наклонилась. Берет упал. Было уже поздно. Пора ложиться спать. Волосы у нее совсем растрепались.

— Что?

— Ты ведь любишь море, правда? Я хочу сказать… тебе здесь не хуже, чем где-нибудь в другом месте?

— Я не знаю моря, — рассмеявшись помимо своей воли, ответил я. — Но думаю, что я обязательно его полюблю.

Она улыбнулась.

— Пошли, — сказала она, — я провожу тебя в твою каюту.

Мы спустились на нижнюю палубу. На ют выходили двери шести кают. В четырех из них сейчас жили матросы. Она вошла в шестую с левого борта. Каюта была свободна, и, судя по всему, довольно давно. Там стояла одна койка, это была каюта, соседняя с ее. Зеркало потускнело. Весь умывальник покрылся слоем мелкой угольной пыли. Койка не была застелена.

— Она пока довольно часто пустует, — пояснила она.

Прислонилась спиной к двери и добавила:

— Почти всегда.

Я подошел к иллюминатору. Он смотрел прямо в море, а не на нижнюю палубу, как мне показалось сначала. Потом направился к умывальнику и открыл кран. Он поддался не сразу. Сперва вода потекла ржавая, потом посветлела. Ополоснул лицо. Кожа все еще болела. Это я так обгорел, пока спал под платаном, поджидая отправления поезда с Жаклин. Она следила за каждым моим движением.

— Ты здорово обгорел, — заметила она.

— Это пока ждал поезда. Мне пришлось долго ждать.

— Позавчера за обедом ты жутко напился. Все время то вскакивал, то снова садился. Ты выглядел счастливым. Не припомню, чтобы мне хоть раз в жизни доводилось видеть человека, который бы выглядел таким счастливым.

— Я и правда был тогда жутко счастливый.

— После обеда я довольно Долго искала тебя вокруг траттории. Сама не знаю, вдруг захотелось немедленно снова тебя увидеть, и все. Было сразу видно, что ты совсем не привык чувствовать себя счастливым. Но держался молодцом.

— Это все вино. Я очень много выпил. И потом, надо же было умудриться так обгореть.

— Тебе не надо было умываться, лучше намазать лицо кремом.

Вода освежала, но стоило вытереть лицо, как оно начинало гореть еще пуще прежнего. Поэтому я продолжал то и дело ополаскивать его водой. У меня было такое ощущение, будто меня кто-то расцарапал в кровь. Вот уже два дня, как я непрерывно страдал от этой боли.

— Сейчас принесу тебе крем, — предложила она.

И вышла из каюты. Несколько минут в каюте царила полная тишина. Я перестал ополаскивать лицо и ждал ее возвращения. Только тут я явственно услышал вибрацию от корабельного винта и шелест морских волн, бьющихся о корпус корабля. Сделал над собой неимоверное усилие, пытаясь заставить себя удивиться, но так и не смог. Единственное, что удивляло меня в тот момент по-настоящему, это то, что ее не было со мной в каюте. Вернулась она очень быстро. Я намазал лицо кремом. Потом закончил умываться и наложил на лицо еще немного крема. Она растянулась на койке, заложив руки за голову. Я повернулся к ней.

— Ничего себе приключение! — рассмеялся я.

— Такого еще не было, — отозвалась она тоже со смехом.

Больше нам нечего было сказать друг другу.

— Ты не очень-то разговорчив, — заметила она.

— Насколько я понимаю, он тоже не слишком-то баловал тебя разговорами, разве не так?

— Пожалуй, в Париже он все-таки кое-что мне рассказал. Но это ничего не меняет.

— Еще бы. Ведь я же не убийца, — возразил я. — Настанет день, и я буду говорить с тобой без умолку. А сейчас мне нужно распаковать вещи.

— Все-таки это было немного глупо — оставлять все здесь.

Внезапно она расхохоталась, будто вспомнив вдруг о чем-то ужасно смешном.

— Знаешь, был тут один тип… — начала было она.

Потом зарделась и замолкла.

— И что же это был за тип?

— Прости, — извинилась она.

— Так что же это был за тип?

— Я делаю много глупостей, — призналась она. Опустила глаза и перестала смеяться.

— Да, был тут один тип. — Она снова засмеялась. — Явился сюда с большущим чемоданом. Нет, правда, таким огромным-преогромным. Я подумала, может, у него просто не нашлось чемодана поменьше. На другой день он появился на палубе в таких коротких белых штанишках. На третий к белым штанам прибавилась кепка с козырьком. Матросы прозвали его Господин Начальник Вокзала. Тогда он изъявил желание как можно скорее высадиться на берег, расстался с кепкой, но было уже поздно.

— Вот видишь, — заметил я, — у меня как сердце чуяло.

Я рассмеялся. Она тоже смеялась, растянувшись на койке.

— А остальные, — поинтересовался я, — они что приносили с собой?

Она перестала смеяться.

— Лучше не надо, — возразила она.

Бывает, чего-то так сильно желаешь, что уже не хочешь, чтобы это желание исполнилось, а наоборот, хочется взять и насильно лишить себя такой большой радости. Конечно, уж ей-то были неведомы такие противоречия. У нее были свои, но совсем иного свойства. А я оказался здесь, на этой яхте, вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ее дела или помогать ей справиться со своими проблемами.

И все-таки она вернулась к себе в каюту очень поздно, совсем глубокой ночью, наверное, много позже, чем следовало — во всяком случае, куда позже, чем того требовала роль, отведенная мне при ней на этой яхте.

Остаток ночи я спал из рук вон плохо. Проснулся где-то около десяти. И отправился в бар выпить кофе. Там сидели двое матросов. Мы поздоровались. Я уже видел их накануне, за ужином, они вели себя так, будто давно привыкли к моему присутствию. Допив кофе, я тут же вышел на палубу. Солнце было уже высоко. Какая-то невероятная радость исходила от этого золотого ветра. Когда я оказался на палубе, мне пришлось прислониться к двери бара, так поразила, так ослепила меня немыслимая синева моря.

Потом я прошелся по верхней палубе. Ее нигде не было, должно быть, еще спала. Добрался до носовой части яхты и встретил там того матроса, низкорослого брюнета, что улыбался мне накануне. Тот чинил канаты и пел.

— Отличная погода, — заметил я.

— Да у нас на Сицилии, — возразил он, — море вообще всегда такое, круглый год.

Я устроился подле него. А он, видно, только и ждал, как бы перекинуться с кем-нибудь словечком. Тут же рассказал, что нанялся сюда два месяца назад на Сицилии вместо одного матроса, оставшегося в Сиракузах. А прежде плавал юнгой на одном грузовом судне, возившем из Сиракуз в Марсель апельсины.