Именем человечества - Владимир Корчагин

— Здесь пока и остановимся… — сказал он себе, выгребая слежавшийся мусор и застилая топчан свежей хвоей. — Заимку эту почти никто не знает, да и кто из охотников пойдет сейчас, весной, в тайгу.

Он разжег костер, вскипятил чай и, наскоро позавтракав, прилег на душистую хвою, снова мысленно взвешивая все варианты дальнейшего поведения.

Но что это? Чем пахнет в этой прокопченной лачуге? Он даже приподнялся, тряхнул головой, стараясь отделаться от непрошеных воспоминаний. Но запах не проходил, напротив, становился все более сильным, и не было уже никаких сомнений: так мог пахнуть лишь астийский эдельвейс.

Запах астийского эдельвейса — сейчас, здесь?! Не сходит ли он в самом деле с ума? Максим вскочил с топчана. И тут же закрыл глаза от яркого света, заполнившего всю избушку.

Что это, что? Откуда такой свет? Он обернулся к двери, Но свет шел не оттуда, светилась задняя стена избушки. Она словно исчезла, за ней открылась сияющая глубина, и в этой глубине…

Нет, этого не может быть! Это какая-то галлюцинация.; Оптический обман! Максим протер глаза, тряхнул головой, Но все оставалось по-прежнему: перед ним стояла… Этана.

— Этана?! — прошептал он почти беззвучно, боясь спугнуть неожиданное видение.

— Да, это я. Здравствуй, Максим, я рада тебя видеть, — произнесла она чуть глуховатым от волнения голосом.

— Здравствуй, Этана, — ответил он также шепотом, все еще не веря в реальность происходящего. — Но как ты…

— Сегодня мы покидаем систему Солнца, и мне захотелось в последний раз увидеться с тобой.

— Но почему так?..

— Почему ты видишь меня только через экран дальней связи, не можешь даже пожать мне руку? Слишком велико расстояние. Ведь мы уже за орбитой Плутона. А на Земле не осталось ни одного нашего ретранслятора. Хорошо еще, что я догадалась оставить в районе оползня гравиобуй, а ты оказался в Вормалее. Иначе мы не увиделись бы и так. Как ты там, Максим? Как встретила тебя Земля? Что эти за странное помещение?

— У меня все хорошо, Этана, А это, Я, как ты знаешь люблю иногда побродяжничать, выбрался вот в тайгу. Это наша старая охотничья избушка.

— И все-таки выглядишь ты отнюдь не лучшим образом. На душе у тебя неспокойно, Максим. Видимо, уже пришлось столкнуться с какими-то трудностями.

— В жизни всякое бывает…

— Да. Но мне известно, как это «бывает» на Земле. А я, к сожалению, так многому тебя не успела научить, все надеялась на что-то… Знай, что твой элемент связи может и защитить тебя в особо сложной ситуации. Стоит взять какого-нибудь недруга за руку и, взглянув ему в глаза, мысленно привести в действие элемент, как воля этого человека будет в твоих руках, ты сможешь приказать ему что угодно. Помни об этом, Максим.

— Спасибо, Этана. Это мне может пригодиться.

— И еще. Я должна тебе сказать, что Таня… девушка, которая помогла тебе на Зубе Шайтана, она не умерла…

— Что?!

— Она не умерла, Максим. Мне давно следовало бы сказать тебе об этом, да все как-то… Но теперь уж неважно. И ты должен знать, что в тот критический момент, когда сердце Тани могло вот-вот остановиться, я приказала автоматам ввести ее в состояние анабиоза, а позже доставить на корабль. Мы вылечили ее…

— И что же? Где она сейчас?

— Я предлагала ей остаться на корабле. Но она, как и ты, захотела вернуться на Землю. Это было еще до того, как ты стал нашим гостем. Сейчас она в Кисловодске и по-прежнему ждет тебя.

Он лишь судорожно глотнул воздух, потрясенный новостью, услышанной от Этаны.

Она тоже вздохнула, подошла к самому экрану, голос ее задрожал:

— И последнее… Если у тебя появятся дети, Максим, они не смогут жить на Земле…

— Почему?

— Как тебе сказать… Наверное, я виновата. Теперь ничего не исправить. Таня знает об этом. Но надо, чтобы знал и ты. Прости меня, Максим.

— Я ни в чем не могу упрекнуть тебя, Этана. Какие уж теперь дети! А как ты?

— Как я? Ты знаешь, Максим. Видишь по моим глазам… Да, вот новость, — улыбнулась она сквозь слезы. — Кибер, кажется, потерял ко мне доверие. Да-да, после той катастрофы. Кстати, через несколько минут он прервет нате свидание. Видишь вспыхнувший индикатор? Иссякает отпущенный мне лимит энергии. Ты знаешь, сколько ее тратится на каждую секунду такой сверхдальней связи!

Максим с ужасом взглянул на стремительно мигающий индикатор:

— Тогда, пожалуйста, Этана, еще два слова. Как Миона?

— Я знала, что ты спросишь о ней. И обрадую тебя, я специально приберегла это на конец сеанса. Три дня назад Миона стала мамой. И сейчас ты сможешь даже увидеть ее. Только ненадолго и лишь через мой экран связи. Она еще очень слаба. — Этана отошла чуть в сторону, нажала клавишу, и на экране, вспыхнувшем за ее спиной, он увидел ту, которая навек стала частицей его жизни, частицей его самого.

Миона полулежала в глубоком низком кресле, лицо ее было худым и бледным, волосы собраны в один тугой жгут, грусть застыла в милых лучистых глазах.

— Миона… — он рванулся к ней, забыв о разделяющих их миллионах километров.

Лицо ее дрогнуло, губы чуть шевельнулись, крупная слеза скатилась по щеке.

— Миона, родная моя… — он прижался лицом к холод ному стеклу и… проснулся.

В открытую дверь избушки заглядывало солнце, легкий ветерок гнал через порог пепел потухшего костра, запах астийского эдельвейса медленно растворялся и таял в густом аромате весенней хвои.

— Ну вот и все, — Максим встал с топчана, не разжигая костра, закусил хлебом с ключевой водой и быстрым решительным шагом двинулся к верховьям ручья, откуда, как он знал, шла тропинка на Вормалей.

Таня… Девушка, которая помогла ему на Зубе Шайтана… Не помогла, а спасла от гибели! Как он до сих пор не вспомнил о ней? Ведь здесь, на Земле, нет ни одного человека ближе ее, и никогда ни перед кем он не чувствовал большей вины, чем перед этой милой доверчивой смуглянкой. А все началось на старой вормалеевской дороге в тот страшный день, когда он прилетел, чтобы проститься с умирающим отцом.

Вертолет прибыл в Отрадное только к вечеру. Солнце успело скатиться за сопку, прежде чем Максим выбрался из душной кабины и прямиком, через огороды, вышел к околице, где начиналась дорога на кордон.

Снег в тайге, видно, стаял давно. Земля почти просохла. На солнечных склонах оврагов показались первые венчики мать-и-мачехи. Лес стоял темный, будто напоенный тяжелой влагой. Вершины сопок были похожи на свежие мазки красок, только что брошенных на бледно-голубой холст неба, а розоватое облачко, неподвижно застывшее над кромкой леса, напоминало уснувшего фламинго.