Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

— А вдруг он меня узнает? — попробовал заикнуться Мор-Замба.

— Кто, Робер? Да говорят же тебе, что он сам…

— Не Робер, а белый.

— Ах ты, олух, да где же это видано, чтобы белый узнал черного, да еще если тот переодет? Говорю тебе, что один из наших проделывал этот фокус трижды — ты понимаешь? — трижды! А тебе придется сунуться всего один раз.

Это и в самом деле оказалось легче легкого: Ниаркос не поднял глаза на Мор-Замбу, неотличимого от остальных крестьян, даже тогда, когда скрепил сделку рукопожатием и дружески похлопал его по плечу, до которого дотянулся без труда, благо сам он стоял на помосте, а Мор-Замба находился внизу.

Но Робер, должно быть, переоценил свои тактические способности, а возможно, всему виной был Алу, начальник его генерального штаба, исполнявший свои обязанности с излишним рвением. Как бы то ни было, незримая армия Робера, которой было поручено охранять подступы к храму торговли от набегов вражеских полчищ, глупейшим образом позволила противнику пробраться в тыл, чего, разумеется, никогда не случилось бы, останься Мор-Замба на посту главнокомандующего. Галдящая орда мужчин, женщин и детей — должно быть, целое семейство — осадила помост и была готова взять его приступом, а пока ограничивалась словесной перепалкой, осыпая Робера градом проклятий. Еще не понимая толком, отчего они так на него набросились, но не забывая, что рыльце у него в пуху, Робер долго делал вид, будто все это его не касается, и ждал, что вмешаются его подручные. Но те, ошеломленные таким оборотом событий, вконец растерялись, а противник тем временем становился все смелее. Тогда Робер решил прибегнуть к дипломатии, как и полагается в тех ситуациях, когда чувствуешь, что еще немного — и контроль над событиями будет потерян. Бросив жонглировать безменом и мешками, полными бобов какао, он обратился к бунтовщикам не как строгий начальник, а как сердобольный отец, и хитрость его тут же была вознаграждена. Мало-помалу проклятия превратились в протесты, а протесты — в жалобы; таким образом, Робер узнал, что причиной бунта явилась обида, причиной обиды — недоразумение, а причиной недоразумения — мешок! Да, да, простой крестьянский мешок, прожженный, залатанный, пожелтевший от дыма, — одним словом, настоящая фамильная драгоценность. Робер чуть не задохнулся от радости, как минутой раньше готов был задохнуться от злобы: гора с плеч долой! Такое облегчение чувствует, наверно, убийца, которого обвиняют всего-навсего в том, что он кого-то слегка ущипнул.

Не иначе как один из его парней переусердствовал и слишком долго не возвращал этот несчастный мешок, не представляя, чем может обернуться столь неосторожный поступок. Скорее всего, это был тот самый знаменитый фокусник, который несколько раз пробегал перед Ниаркосом с одним и тем же мешком и которого Алу так расхваливал Мор-Замбе. Ссыпав какао в большой мешок Ниаркоса, подручные Робера обычно складывали крестьянские рогожи и корзины под навес в дальнем конце рынка, где их потом разбирали владельцы. Никому и в голову бы не пришло позариться на это старье, ведь никакой ценности оно не представляло, а хозяевам было дорого разве что как память.

Робер не стал приступать к поискам, в результате которых злополучный мешок был бы, разумеется, возвращен беспокойному семейству, но при этом было бы упущено драгоценное время и прерван, а то и вконец расстроен весь хитроумный процесс надувательства. Вместо этого он решил вручить заводиле мятежа большой и совершенно новый мешок, настоящее сокровище. К нему пришлось, однако, прибавить в качестве компенсации целых пятьсот франков — на эти деньги можно было купить еще десятка три точно таких же мешков. И лишь после этого пострадавший, с презрением повертев во все стороны обновку, соизволил удалиться, сокрушенно покачивая головой.

И все же тревога оказалась не напрасной. Робер не замедлил извлечь отсюда урок: для того чтобы его система была успешной, должен существовать замкнутый круг, куда ни под каким видом не проникнут посторонние элементы — будь то сами крестьяне или вещи, принадлежащие этому бестолковому и взбалмошному племени. А вдруг какой-нибудь деревенский пентюх по случайности заметит, что один из подручных, сняв с крюка его тюк, становится с ним в очередь к помосту вместо того, чтобы высыпать его содержимое куда следует? Чтобы уберечься от подобных случайностей, Робер надумал действовать так: как только в толпе у помоста появится какой-нибудь отец семейства или, еще лучше, патриарх вроде того, с которого он часом раньше начал свои махинации, у него спросят, привел ли он с собой домочадцев. Если тот ответит утвердительно, ему предложат поскорее собрать их вокруг себя и принесут им один или два больших мешка, в которые они должны будут пересыпать весь свой урожай, редко достигающий веса двух центнеров. После чего вся семья или самые сильные из ее членов подтащат эти мешки к помосту, где их будут ждать Робер и Ниаркос.

Коротышка грек охотно согласился на это техническое усовершенствование, позволяющее сберечь время его подчиненных: вместо того чтобы валандаться с каждым носильщиком поодиночке, он мог теперь в несколько минут управиться с целой семьей. Спустя полчаса, когда Ниаркос настолько привык к новому распорядку, что уже не обращал на него внимания, молодчики Робера снова принялись за свои фокусы, выделывая их гораздо смелее и с меньшим риском, чем прежде. Вдвоем или втроем они набрасывались на только что снятый с весов мешок с меткой Ниаркоса, полный бобов какао, которые купил их хозяин, Ниаркос, и снова волокли его к Ниаркосу, принимавшему их за честных представителей скромной и трудолюбивой крестьянской семьи. Ниаркос вторично взвешивал мешок со своим собственным добром и, весело улыбаясь, наделял банковскими билетами людей, которые на самом деле были его собственными служащими. Одним словом, круг замкнулся.

К одиннадцати часам все было кончено — по крайней мере так казалось Мор-Замбе. Ниаркосу оставалось только проверить швы на мешках, тщательно их пересчитать и проследить за их погрузкой на машины, после чего он отправился передохнуть на задний двор магазина, где оборудовал себе временное пристанище.

Робер собрал своих людей только вечером; по всей видимости, ему нужно было перед этим сговориться с Алу, у которого находилась вся утренняя выручка, уплывшая из кассы Ниаркоса. Мор-Замбе показалось, что оба плута ухитрились смыться как раз в то время, когда он вместе с остальными служащими занимался уборкой помещения, снятого Ниаркосом, которое, согласно обычаю, должно быть сдано владельцу в том виде, в каком оно было принято.

Несмотря на свои обещания, Робер так и не устроил настоящего дележа, который, надо полагать, был произведен где-то в другом месте между ним и Алу. Мошенники ограничились тем, что выдали своим сообщникам скудное вознаграждение. Сумма, доставшаяся Мор-Замбе, не произвела на него никакого впечатления, и он принял ее совершенно равнодушно.

— Три тысячи франков! — подзадоривал его Робер. — Получить за один день столько, сколько рабочий в Фор-Негре не получит и за две недели! Как тебе это нравится? И это еще не все. Не забывай, что в конце месяца Ниаркос должен выплатить тебе жалованье: ведь ты как-никак работаешь сейчас на него. И не говори мне, что это я тебя нанял!

Но Мор-Замбу все это вовсе не волновало; он раздумывал, как придется ему выкручиваться, как лучше представить события этого дня Абене, когда тот вернется — если только ему суждено вернуться.

Робер, чувствуя, что его люди разочарованы таким исходом дня, полного самых радужных надежд, соизволил снизойти до объяснений: ему пришлось дорогой ценой купить молчание десяти подручных Ниаркоса, особенно дорогой эта цена была потому, что они будут нуждаться в этих людях и завтра, в следующем поселке и во всех остальных. Ведь, с одной стороны, они поневоле помогали Роберу и его людям, а с другой — были свидетелями их проделок.

Тут Робер с развязным видом вытянул ногу и, придерживая левой рукой край кармана, принялся шарить гам правой. Выудив помятую пачку сигарет, он взял себе одну и помедлил перед тем, как протянуть остальные членам своей команды, хотя курильщиков тут было раз, два — и обчелся.

— Теперь, дети мои, когда вы обзавелись деньжатами, — заявил он, — вам придется самим покупать себе табачок, если, разумеется, вы и вправду жить не можете без курева. Не могу же я вечно вас подкармливать! Задача вашего наставника, коим я являюсь, состояла в том, чтобы открыть вам глаза на жизнь, показать, с какого конца нужно браться за дело, чтобы собственными силами выбиться в люди. В глубине души я слишком добр, а это неправильно. Кто слишком добр, тот всегда остается в дураках. Не следовало мне держать при себе два года подряд одних и тех же людей: слишком уж хорошо мы друг друга узнали. А когда знаешь человека чересчур хорошо, с ним невозможно поладить. Предупреждаю, что на будущий год я наберу новых парней, помоложе. Ну вот, теперь вы знаете, что вам остается делать: я имею в виду всех, кроме, конечно, Мор-Замбы. Вам остается прикопить побольше деньжонок в этом году, чтобы ни от кого не зависеть в следующем, и броситься в жизнь, как в реку. Каждый за себя, один бог за всех. Я вам частенько говаривал: не рассчитывайте, что я буду вечно с вами носиться. Я не какое-нибудь чудо природы, совсем недавно я сам был таким же парнишкой, как вы. Только я не ждал изо дня в день, пока мне поднесут на тарелочке мой кусок пирога.