Особое задание - Владимир Возовиков

Тревожила смутная догадка, беспокойство всё время росло, и вдруг, с первым дуновением ветерка, мысль прояснилась. Советские пограничники увидят один след на вспаханной полосе. И этот след прихватит служебная собака, по нему она пойдет до конца. Значит, в опасный миг начальник может отделиться на каком-нибудь каменистом участке, где его собственный след не будет заметен. Пограничники найдут одного нарушителя и успокоятся. И, как знать, может быть, они найдут уже не человека, а труп? Возможно, и время перехода границы начальник рассчитал в согласии с действием зеленого шарика? Возможно, яд уже «просыпается», чтобы через несколько часов убить!..

Он почувствовал тошноту, темная, колющая судорога прошла по спине, тело содрогнулось, и зубы лязгнули, как у зверя, проглотившего стрихнин. Лежащий рядом начальник вопросительно посмотрел в его расширенные ужасом глаза.

— Я отравился, — еле выдавил шепотом младший.

— Нет. — Начальник качнул головой. — Мы ели одни консервы, пили одну воду. Ты перегрелся. Скоро станет легко — идет гроза… Если большая гроза, план меняется.

Он вдруг с силой прижал напарника к земле. На «дозорке», вдоль контрольно-следовой полосы, появились два пограничника. Они шли молча, мерным, твердым шагом хозяев, и вороненые стволы автоматов так же мерно покачивались над плечами.

Если б можно было втиснуться в камень!.. Трава и кусты надежно скрывали нарушителей, до дозорной тропы было неблизко, но оба отчетливо слышали мерные шаги солдат. Эти шаги грохотали, казалось, на все горы, они приближались, словно тяжелый поезд, гремя на стыках, накатывал на двух людей, уткнувшихся лицами в землю. Младший наконец не выдержал, поднял голову, собираясь поднять и руки ещё до того, как прозвучит громовой оклик… Солдаты в выцветших под солнцем фуражках и куртках удалялись навстречу надвигающейся туче… Только теперь младший заметил, что начальник его, уткнувшись лицом в траву, сжимает в руке оружие. «Он все-таки больше трус, чем я. И когда трусит, становится полным дураком, хотя в другое время кажется мудрецом. Вступать в перестрелку с советскими пограничниками на их территории?!. Это могут себе позволить лишь киногерои, которых всегда выручит сценарист. Лучше уж сразу застрелиться!.. Но, может быть, он для того и достал оружие? Меня, конечно, первого шлепнет. Надо присматривать за начальником…»

На западе громыхнуло, и сразу стало темнеть, дунуло сыростью. Стена дождя шла с гор, как лавина. Гул тайги, встрепанной мощным порывом ветра, заглох в сплошном шелесте ливня и трескучих разрывах близких молний. Однако молнии — это не автоматы пограничников, и начальник встал, жестом заставив подняться и спутника, наклонился к его уху, крикнул:

— Переходим сейчас! Ветку оставь, дождь размоет следы… Они теперь не скоро вернутся…

Да, им повезло — пограничный наряд только прошел, а видимость такая, что в тридцати шагах едва различается дерево. Теперь начальник действует правильно, ведь после дождя уничтожить следы на сырой земле невозможно.

Пока добежали до контрольно-следовой полосы, промокли до нитки. Но они согласны на то, чтобы их так же мочило сутки и даже двое.

За контрольно-следовой полосой, когда начальник слез со спины напарника, они позволили себе оглянуться. Ливень размывал след на глазах, и начальник впервые одобрительно хлопнул младшего по плечу, вздернув в улыбке губу, поросшую редкими волосками. Пока само небо им помогает, нельзя терять время. Надо идти быстро, надо уйти дальше, пока дождь смывает отпечатки следов, уничтожает запахи. Наследить и скрыться — это ещё половина искусства лазутчика. Пройти и не оставить следа, чтобы никто и никогда не узнал, что в этом месте была нарушена граница, — вот искусство!

Они бегом пересекли открытое пространство и нырнули в сумрачный еловый бор. Шли, стараясь держаться открытых мест, где на их следы отвесной стеной падал ливень. Они не знали, что ещё в ту минуту, когда только приближались к контрольно-следовой полосе, на ближней заставе прозвучал сигнал тревоги. И что до самой границы ещё не близко…

Целый час наш отряд «блуждал» в пади под ровным теплым ливнем. Сумрак быстро схлынул, небо в прогалах ветвей молочно светилось, и дождь, падающий с этой сияющей высоты, казался призрачным. Вспомнились чьи-то слова: «Забайкалье — это немножко другая планета». Впрочем, то же приходилось слышать и о Камчатке, и о Крайнем Севере, и о Средней Азии. Велика наша страна, огромны её границы, на каждой служба трудна по-своему, и наше великое счастье, что в каждом поколении советских людей есть вот такие парни, с какими ненадолго свела нас судьба на этой заставе. В снегах, в песках, в горах, на самом краю земли, под вечно холодным дыханием ледяных морей они своим непоказным мужеством, честной солдатской работой, бдительным вниманием делают непроходимыми для врага все шестьдесят тысяч километров нашей границы.

Да, и теперь, под дождем, служба продолжается: всякая звериная тропка, всякий намек на след, сломанная ветка или сдвинутый камень привлекают внимание наших следопытов, а в маленьком отряде каждый — следопыт. Шарик тоже работает, описывая круги от края до края пади, и даже тройка гуранов, выскочившая на поляну в двадцати шагах перед нами, заставила его лишь на мгновение насторожиться, а в следующее он уже обнюхивал подозрительную вмятину во мху — не след ли неизвестного человека?

На закате падь вывела нас к открытой пойме знакомой реки. Дождь кончился так же внезапно, как начался. Местами над водой стлалось белое теплое молоко, всплескивали ожившие рыбы, хватая мошкару, где-то кричал удод, на прибрежной скале ворковали дикие голуби. Ночью пограничники станут в секреты, а пока начальник заставы приказал развести на берегу большой костер из сухостоя и обсушиться. Бездымное жаркое пламя встало сразу и высоко, но не погасило крупных, лучистых звезд, уже проглянувших на отмытом темно-синем небе.

Майор Белянин переговорил с заставой, снял наушники, приказал радисту свернуть станцию, присел к костру. Когда от его одежды повалил пар, он отодвинулся в сумерки, буднично, как бы между прочим, сказал:

— Взяли их.

— Кого?

— Нарушителей, конечно. Обоих взяли. Часа два назад.

Одновременно приходят догадка и досада. Значит, мы действительно искали нарушителей и, пока бродили по гребням и падям, их обнаружил и задержал один из нарядов заставы. Быть рядом и упустить такой случай — что может быть досаднее!

— Пакулов?..

Майор улыбнулся.

— Я вижу, вы в Пакулова влюбились. Он, конечно, стоит того, но на сей раз повезло не нам. Их взяли на другой заставе, далеко отсюда.

— Каким образом?

— Этого я не знаю. Могу только сказать, что их взяли без выстрела, оба целехоньки. Завтра приедет начальник отряда, можете его расспросить. — Помолчав, майор снова улыбнулся: — Жалеете, что приехали к нам, а не к соседям?..

— Чего ж теперь жалеть? И кто мог знать?..

— Да, это правда. — Майор посуровел, на лоб его набежали морщины. — В том-то вся сложность нашего дела, что задержания не запланируешь. Однако соседи молодцы…

В сумерках за рекой прокричал гуран, но теперь трубный крик его не показался таким диким, как в прошлую ночь.

— Валерий Владимирович, — спрашивает один из нас начальника заставы, — если можно, скажите: вы знали о появлении возможных нарушителей? Если можно…

— Чего ж? — Белянин усмехнулся. — Да как бы вам поточнее ответить. Скажу так: мы предполагали, что на участке отряда возможно нарушение границы. Ну, а служба у нас такая, что предполагать приходится всегда. И теперь вот тоже…

Он встал, и пограничники, пообсохшие у жаркого огня, начали поспешно приводить себя в порядок.

Густели сумерки, слышнее становилось журчанье близкой реки, незнакомая птица кричала в темной пади, медленно умирало пламя костра, ярче разгорались звезды. В темноте замирали шаги пограничников, уходивших на свои ночные посты.

— Хотите со мной в секрет? — спросил наш постоянный спутник и хранитель Сергей Лапшин. — На три часа. Майор Белянин разрешил…

Как будто не было многокилометрового дневного похода по горной тайге и жестокой боли в ногах от езды в седле с непривычки.

— Спасибо, товарищ. Спасибо за честь.

Нелёгкое испытание

Чистотой своей казарма напоминала вымытое зеркало. Жемчужной белизной сияли плафоны, по шнурку равнялись не только солдатские койки, но и прикроватные коврики; на бархатистой синеве одеял белоснежные подушки сверкали, словно огромные куски сахара. Ощущение тепла и уюта усиливали изящные стенды, закрытые вешалки, похожие на гардеробы цвета слоновой кости. По глазам солдат и офицеров, пригласивших в казарму гостя — известного писателя, ветерана войны, офицера запаса, — чувствовалось, что им самим нравится армейский дом. Но гость, казалось, чем-то был неудовлетворен, и это смущало хозяев. Недоумение рассеялось в конце встречи, когда Илья Григорьевич сказал: