Никколо Макиавелли - Кристиана Жиль

Флоренция вложила в этот проект значительную сумму денег, а получила только разорение и позор. Нет ничего удивительного в том, что, стремясь обелить себя и своих друзей, кое-кто стал говорить, a posteriori[43], о своих возражениях, действительных или мнимых. Джакомини, например, утверждал, что был против этой затеи и принял на себя руководство по обязанности «подчиняться отечеству», а затем вышел из игры. Если секретарь Совета десяти, как кое-кто ныне считает, разделял чувства комиссара, то и ему пришлось нелегко!

С уверенностью, однако, можно утверждать, что Никколо говорил своим друзьям — и Содерини в том числе — о том, что, по его мнению, кроме изменения течения Арно, существуют и другие способы уничтожить пизанцев.

Весной 1504 года гонфалоньер Содерини отклонил предложение Макиавелли реформировать армию и создать национальную милицию. Между тем эта реформа получила одобрение кардинала Франческо, брата гонфалоньера. «Не сомневайтесь, — писал кардинал к Никколо, — что когда-нибудь она, быть может, принесет нам славу». История с поворотом Арно, во многом случившаяся по вине дезертировавших солдат, еще раз доказала, как опасно полагаться на наемников, которые без колебаний могут покинуть свой пост и поле битвы. Народная же армия будет знать, что защищает Флоренцию и интересы родины. Храбрость, с которой она будет их защищать, возместит недостаток военного опыта. Один только факт ее существования заставит возможного агрессора задуматься. Речь шла о своего рода возврате к «республиканскому» прошлому Флоренции — хороший предвыборный лозунг! — но с учетом уроков, полученных от Чезаре Борджа.

Пьеро Содерини отклонил предложения Макиавелли и своего брата только из страха перед всеобщим возмущением. Такая реформа грозила потрясти умы и пробудить все прежние страхи: «Что будет, если эта „деревенская“ сила обратится против самой Флоренции? Что, если вооружившиеся округа станут требовать независимости?» и т. д. Более того, враги гонфалоньера могли обвинить его в том, что он рассчитывает использовать эту милицию в своих собственных целях. Флорентийцев пожирал навязчивый страх перед тиранией.

Однако идея переустройства армии понемногу утвердилась в сознании гонфалоньера, а в марте 1505 года необходимость такого переустройства стала и вовсе очевидной. Тогда во время одной из стычек с пизанцами швейцарская пехота обратилась в бегство, случайно столкнувшись с отступающей флорентийской кавалерией. Тактические ошибки капитанов, трусость и низкий боевой дух солдат — все вело армию к «великому стыду», которым она в очередной раз себя покрыла. «Вновь завоевать утраченную честь… и вернуть Флоренции влияние и авторитет» становилось политически необходимым для гонфалоньера.

Изыскать способы исправить положение поручили Антонио Джакомини, избранному генеральным комиссаром. Макиавелли был послан в Перуджу, Сиену и Мантую, чтобы выяснить намерения тамошних правителей и по возможности заручиться их поддержкой.

Понадобилась еще одна унизительная неудача в сентябре под стенами все той же Пизы, на штурм которой наконец решилась Синьория, чтобы Никколо по поручению Содерини, но не имея, однако, официальных на то полномочий, приступил к новым для себя обязанностям вербовщика. С января по март 1506 года он колесит по контадо — флорентийской территории в узком смысле слова — от Муджелло до Казентино и в каждой деревне, на каждом хуторе убеждает крестьян и ремесленников принять участие в защите Республики. Вера в правоту этого дела, его собственная одержимость поддерживают силы Никколо, и впервые он не жалуется ни на холод, ни на ветер.

Все мобилизованные мужчины в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет по предложению Макиавелли были объединены в роты, каждая из которых имела свое знамя, украшенное вышитым изображением флорентийской лилии; роты, в свою очередь, объединялись в батальоны. Ополченцев вооружили копьями, мушкетами, рогатинами и протазанами[44], снабдили головными уборами, камзолами, штанами и башмаками. Оставалось научить их маршировать в каре или строем, подчиняться командам и понимать язык труб и барабанов. Этому посвящались воскресные и праздничные дни.

Тяжкий труд! «Если кто-нибудь мне не верит, пусть приезжает и попробует сам: он увидит, что значит собрать вместе всю эту деревенщину», — писал Никколо, которого раздражало и нетерпение Синьории, и «закоренелое неповиновение» ополченцев, и их мелкие дрязги. Ко всему этому добавлялись обычные проблемы со снабжением и нехваткой командиров. «Если не прибудет вовремя оружие и мне не пришлют коннетаблей, я не смогу двинуться дальше», — бушевал секретарь. Он сражался в одиночку. Джакомини, уязвленный нападками, которые обрушились на него после «пизанского дела» — отказа швейцарцев войти в пробитую артиллерией брешь и захватить город, — несмотря на мольбы Никколо, подал в отставку, поскольку кое-кто требовал именно этого. В результате зарождавшаяся армия лишилась руководителя, способного привести ее к победе.

В качестве главнокомандующего Никколо удалось навязать Синьории внушающего всем ужас дона Микеле — будь он проклят! — служившего прежде капитаном у Чезаре Борджа (вспомним, что его, помимо прочего, обвиняли в убийстве Альфонсо Арагонского, второго супруга Лукреции Борджа, и в устройстве западни в Сенигаллии). Никколо надеялся, что этот страшный человек будет неукоснительно следить за дисциплиной, которая в идеале должна быть железной.

Во Флоренции же многие по-прежнему воспринимали эту реформу как эксперимент, сомневаясь, необходима ли она, не несет ли в себе угрозу гражданскому миру и свободам. Но когда во время карнавала 1506 года пехотинцы контадо впервые прошли по улицам Флоренции, одетые в белое, сверкая на солнце панцирями, копьями и аркебузами, народ аплодировал, не жалея ладоней. Превратившись в зрелище, армия покорила общественное мнение — такова во все времена главная цель военных парадов.

Однако саму реформу узаконили только в декабре 1506 года, создав новую магистратуру — Комиссию девяти по организации ополчения, на «печати которой был изображен Иоанн Креститель с гравированными по кругу буквами его имени». Составляя устав, регулирующий деятельность милиции, Макиавелли предусмотрел все, вплоть до самой последней мелочи, чтобы уже в самих правилах можно было найти ответы на возможные замечания и критику.

«Велико должно быть ваше удовлетворение, что благодаря вам положено начало столь достойному делу», — писал ему из Рима кардинал Содерини. Да, Никколо был удовлетворен: его назначили — и по справедливости — канцлером Комиссии девяти и ответственным — а кто еще мог им быть?! — за «его» милицию; называли «мессером» и «Великолепным». Но кроме признания заслуг он не получил никакого материального вознаграждения, которого, как всегда, удостоился кто-то другой. В глазах же противников Содерини и «республиканского» режима Макиавелли был навеки заклеймен каленым железом.