Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - Земовит Щерек

На капоте газика Миша разложил салфетку, на которую поставил бутылку перцовки и порезанное кусочками сало. Пока что все это не слишком-то отличалось от экскурсий, которые англичанам в Кракове предлагают наиболее хитрожопые поляки. Бутылка, pub crawl[167] и бордель под конец. Мне было интересно, приготовил ли Гавран бордель на сегодня.

Потому что бизнес, которым занимался Гавран с Мишей, заключался в очень простой вещи: взять несколько нафаршированных бабками и жаждающих экзотики поляков на уик-энд в Украину и показать им «хардкоровый восток».

Пошла первая бутылка, потом и вторая. Миша рассказывал анекдоты. Рассказывать он их умел, так что было неплохо. Я и сам смеялся. Смеялся даже Мачек, с которым — как мне казалось — у Миши будет больше всего хлопот. Дело в том, что Мачек был глуповатым умником и все знал лучше всех. Только Миша справлялся и Мачека делал как младенца. Словно пластилин лепил.

После водки Миша сунул руку в карман и вытащил черную табакерку с дозатором. Он открутил зеркало от газика, положил его на капоте и просыпал на него из табакерки семь дорожек белого. Поляки рассмеялись, Мачек даже в ладоши захлопал.

— А чего это? — спросил Томек Два.

— Кокошка, старая, хорошая, — ответил Миша. — Спокуха, если не хочешь кокошки — никто не заставляет.

— Хочу, хочу, — замахал руками Томек Два. — Нет, я только так спросил.

— Кто спрашивает, не блуждает, — философски заметил на это Миша. — Даёшь, друг, — и сунул ему в пальцы свернутую трубочкой стогривневую купюру.

Лично я был в очереди третьим. В нос ударило, закрутило и стекло куда-то в нижнюю часть горла; я глотнул — горько.

Анджей разболтался.

— А полиция не придет? — спросил он.

— Я сам, — ответил Миша, вытаскивая удостоверение из кармана, — милиция.

Все замерли, застыв от страха и склонившись над зеркальцем. Панические взгляды были устремлены на Гаврана, который как раз вытирал нос. Тот усмехнулся.

— Успокойтесь, — сказал он, хлопая Мишу по плечу. — Это же хорошо, что органы с нами, разве нет?

Миша оскалил зубища. Парочка из них была из золота.

Народ с бабками вернулся в радостному нюханию.

Я сунул в рот сигарету и начал хлопать по карманам в поисках огня. Гавран подставил мне «зиппо».

— Настоящее? — тихо спросил я, указывая подбородком на карман Миши, в который тот только что спрятал удостоверение.

— Честно говоря — не знаю, — весело буркнул Гавран, — меня он тоже застал врасплох.

Тем временем Миша рассказывал людям с деньгами какие-то невообразимые байки про Шегини. Что-то там о контрабандистах; о том, что все новые дома в селе поставлены за деньги, которые заработаны за границей, а это незаконно. Что-то бухтел о перестрелках, о мухлеже, о подкупе. Я и сам, — гордо заявлял Миша, — на деньги от взяток дом себе поставил.

— А он хорош, — шепнул я Гаврану, ведь признаться в этом должен был.

— Ну, — кивнул тот.

В газик вмещается пять, самое большее — шесть человек, но семь тоже влезает. А почему бы и нет. Мы ехали какими-то полевыми дорогами, проезжали мимо развалин каких-то колхозных построек. Ну да, ну да. Когда-нибудь руины фабрик, колхозов и складов будут такими же романтическими, что сейчас развалины замков. Наступал вечер, и солнце на западе наливалось кровью. Оно буквально исходило кровью. На восточной же стороне небо было темно-синим. И на нем висела Луна, такая громадная, что казалось, будто бы она мчится в сторону Земли, чтобы расхерячить ее в мелкие щепки. Мы ехали на юг. Кокаин действовал, и музыка, которую Миша поймал по радио, казалась нам мягкой и бархатной..

Миша вел, потягивая из фляги. Я же только ожидал, раздавленный Томеком Два, который сидел у меня и у Томека Раз на коленях, когда Гавран вытащит гармошку. Бутылка кружила по машине. Миша сунул кассету в рожу магнитофона и подвернул громкость. Рявкнул гимн СССР. Все мы уже были хорошенько пьяными и начали петь. Мачек пел по-польски: «Нафиг нам свобода с советским народом, когда нечего курить, когда нечего и пить».

В конце концов мы выехали на асфальт, и тут же объявилось и село. Дома пост-галичанские: отчасти каменные, отчасти деревянные. Утоптанная площадка перед пивной была вся в колеях. Было видно, что пацаны гонялись тут один за другим на моторах. Перед заведением стояла тюнингованная «лада жигули» и черный мерседес. У обеих машин стекла были затемненные. На разбитых ступенях сидели парни в тренировочных костюмах. Некоторые под треники надели мокасины.

— Ты это место знаешь? — спросил я Мишу.

— Слышал, — ответил тот. — А так впервые.

— Тогда зачем мы сюда приехали?

— А какая разница — здесь или где-то еще? — спросил Миша, глядя в самый центр моих глаз, которые отражались у него в зеркале заднего вида.

Парни со ступеней отреагировали по принципу «НЛО в деревне». Все пялились на нас, и взгляды эти дружественными назвать было сложно. Губы сами складывались в презрительные гримасы. По ступеням мы входили будто молодые заключенные, которых впервые впустили к рецидивистам. Только Миша с Гавраном шли спокойно и расслабленно.

— Курва, и чего я тут делаю, — услышал я, как бормочет Томек Два.

В средине же все выглядело так, что Боже упаси. Столы и стулья липли от грязи. Их внешний вид только приблизительно напоминал тот, что имелся первоначально. На стене висел абсурдно огромный плакат, на котором венецианский гондольер проплывал под Риальто.

Миша повел взглядом по лицам сидящих. Он оценивал их габариты — я же сам видел — словно фермер оценивает габариты приобретаемого скота. Под конец он усмехнулся и сплюнул на пол. Несколько мужиков в возрасте отвернулось. Лица у них были морщинистыми, свитера — со спущенными петлями. Но вот парни помоложе глаз не отвели, на Мишу они глядели высокомерно. А на нас — с легким снисхождением.

Кровь так сильно барабанила у меня в висках, как будто бы вот-вот собралась взорваться.

Мы присели за какой-то из столиков. Такой же разболтанный, как и остальные. Стулья, как мне казалось, сейчас под нами рассыплются. Миша, не подходя к стойке, крикнул бармену. Тот, пускай и нехотя, подошел. Не говорил ничего, только глядел. У него были усы и растущая лысина. В его глазах блестело что-то блядское. Миша заказал литр водки. И селедку.

А потом все и покатилось.

Честно говоря, я не помню того момента, когда началось молотилово. Честное слово, в этом месте у меня как будто перескок кадра. Вот только что мы сидели за столом и заливали очередную порцию водки, и в следующий момент — какой-то лысый тип бьет меня своей башкой в лицо, и весь мир становится красным.

А потом все покатилось еще быстрее. Я с изумлением глядел, как Миша вытаскивает свою милицейскую ксиву и орет так, что все чуть на задницы не попадали. Тем более, что из другого кармана Миша вытащил пистолет.

— Под стенку! — орал он по-украински. — Все, все!!! Милиция! Слышите, суки, милиция!

— Ой, курва, курва, курва, — только и мог повторять Анджей, с бледным словно стена лицом и разорванным воротничком футболки. И Томека Раз кровь размазалась по щеке; Гавра — походило на то — вышел из стычки целым. Мачек вылез из-за барной стойки, где спрятался, а Томек Два стоял, широко усмехаясь, расставив ноги, и весело подмигивал одному из украинцев, который очутился среди собравшихся под стенкой с гондольером и Риальто. Тренировочные костюмы, короткие волосы, адидасы и мокасины, пары спиртного и отовсюду исходящая ненависть. Там их было человек пять. От Томека Два, бухгалтера, никто ничего подобного ожидать не мог. Потому что украинец, которому Томек подмигивал, выглядел весьма даже стукнутым. Невысокий, но крепкий. Таких побить труднее всего. Он как раз плевал кровью в собственную ладонь и с изумлением глядел на то, что выплевывал.

Миша тоже это заметил.

— Ты, — сказал он крепышу, целясь в него из пистолета. — Сюда иди.

— А на кой хер? — Крепыш вытер ладонь о черные джинсы, сплюнул на пол. — Что, пристрелишь меня, или как?

— Блин, Гавран, чего тут творится? — буркнул я. Тот, усмехаясь, разложил руки.

— Это все запланировано? — допытывался Мачек. Гавран приложил палец к губам и подмигнул.

— А на кой ляд мне в тебя стрелять, — рассмеялся Миша. Он подошел к крепышу и, не переставая целиться ему в лицо, сунул ему руку в карман. И тут же вытащил — в его пальцах был мешочек с кокаином.

— Твое? — с улыбкой спросил он.

— Ты, сука! — лицо крепыша представляла маску чистейшей ненависти, вырезанную, курва, из камня. — Ты, сука! Сам же прекрасно знаешь, что не мое.

— А ты погляди, — ответил Миша, сделав рукой широкий круг, — у меня есть свидетели, что это твое. Или нет?

Никто ничего не говорил. Из динамиков хрипело русское диско, звучало все это абсурдно.