Пансионат - Александр Лонс

Девушка была красива, все это сразу заметили, но молчаливая ее агрессивность отталкивала и пугала. От нее, казалось, так и веяло враждебностью ко всему миру. Она как бы заявляла о себе: «Я такая, какой вы меня видите, ничего никому доказывать не собираюсь, хотите — верьте, хотите — нет!»

И вокруг все поверили.

Общаться мы начали постепенно. Просто наши места оказались рядом. Рисовали мы в ту пору какие-то конуса, кубы, шары, белые гипсовые кувшины и горшки, а первоначально — простые чирикалки. Собственно, с этих чирикалок — с умения накладывать штриховку — обучение и началось. Нам внедряли в нервную систему правила постановки руки, ее движения и прочие важные навыки. Объясняли всю опасность и вред «соломы» и недопустимость изменения положения бумажного листа. Рисование у нас вел профессиональный художник, отличный рисовальщик с академической подготовкой, но его, похоже, совсем не беспокоил контакт с учениками. После того, как мы перешли к гипсовым моделям, я и оказался рядом с Аутичкой. Получилось так, что никому кроме меня и преподавателя, не был виден характер ее работ. Вообще, либерализм препода в отношении Аутички первоначально ставил меня в тупик. Обычный белый горшок она изображала так. Одинаково толстой линией обводила контур, далеко не всегда похожий на очертания модели, потом находила в середине этой замкнутой кривой какой-то одной ей ведомый пупок, и начинала от него раскручивать непрерывную спираль. Математик сказал бы, что это — спираль Архимеда, и что повороту на один и тот же угол соответствует одно и то же приращение. Но я не знал тогда, что такое спираль Архимеда. Меня интересовало, что будет, когда девушка перестанет крутить свою линию или достигнет контуров горшка. Когда линия приближалась к краям, начиналось самое интересное. Это уже становилась другая спираль — промежутки сокращались, и плотность линий на единицу площади увеличивалась. Так, видимо, изображалась выпуклость рисунка. Далее, на оставшихся участках, дугообразные линии повторяли прежнее, заданное спиралью направление, только уже отходили от контура рисунка и контуром же заканчивались.

Таким методом рисовалось всё — кубы, шары, кувшины. Я с нетерпением ждал, что же произойдет, когда мы перейдем к более сложным моделям — например, гипсовым головам или архитектурным элементам.

Подружились мы не сразу. Сначала менялись карандашами и ластиками, потом появилось «спасибо», потом начались редкие короткие фразы. Характер рисунков друг друга оставался вне наших тем. Да и тем, собственно, еще никаких не было. Как-то раз, когда у ее чехла для ношения папок с рисунками оборвалась лямка, я предложил помощь. Она молча кивнула, и я проводил ее до дома. Перед дверью она сказала: «Спасибо. Иди».

Я ушел. На другой день снова предложил проводить ее до дома и донести учебные материалы. Она ничего не ответила, только молча разрешила взять чехол с ее работами, что выглядело такой своеобразной формой согласия. Так, абсолютно безмолвно, мы и шли до самой ее двери. Как и в прошлый раз, она отвернулась, и сказала: «Спасибо. Иди.» «Тебя как зовут?» — вдруг спросил я, ведь никто никогда нас не представлял, а препод никого не удостаивал обращением по имени. «Лена» — ответила Аутичка, и я ушел. Но с тех пор она перестала для меня быть «Аутичкой».

Если бы в тот момент вдруг сказали, что дома ее бьют, или еще как-то издеваются над ней, я бы ничуть не удивился. Но действительность превзошла все мои тогдашние соображения.

Как-то раз, в момент нашего прихода к дверям лениной квартиры, дверь открылась и оттуда вышла красивая женщина, очень похожая на мою мрачную знакомую. Только выглядела она вполне позитивно, была элегантно одета и казалась чем-то расстроенной.

Я сразу же тогда подумал, что это мама моей подруги. Лена, вместо обычных «спасибо иди», молча взяла у меня из рук свой чехол с папкой и вошла в квартиру.

— Ты друг Лены? — спросила женщина. Я кивнул. — Пообедаешь с нами?

Я так удивился, что не знал, что и ответить. Зато незамедлительно отреагировал мой желудок — в животе что-то резко забурчало, задвигалось, и возник пронзительный приступ голода.

— Заходи, — сказала женщина. Наверное, моя физиономия говорила без слов. — Положи свое имущество вот тут и мой руки. Обед уже готов.

Именно после того случая, Лена стала со мной разговаривать. Вернее, больше говорил я, а она слушала. Причем, действительно слушала, и этот треп был ей интересен. Иногда она задавала короткие вопросы по делу, получая от меня длинные ответы. Она вообще говорила мало, а я больше всего боялся тогда, что моя болтовня ей надоест, и она попросит заткнуться.

Мы говорили обо всем. О природе, о фильмах, о прочитанных книгах. Только две темы оставались у нас табу — наши семьи и характер творчества моей подруги. Сама об этом она не упоминала, а я почему-то не спрашивал.

После того обеда у нее вошло в привычку приглашать меня к себе домой и поить чаем — я врал, что ничего больше не хочу, поскольку видел, что обед, оставленный матерью, рассчитан на одного не очень прожорливого человека.

Так прошло что-то около месяца.

Как-то раз, когда я собирался уже уходить, Лена вдруг серьезно спросила:

— Сексом занимался? По-настоящему?

— Что? Это как? — испугался я, хотя отлично знал, что такое секс. Теоретически. Вопрос застал меня врасплох, несмотря на то, что я, естественно, часто думал на эту тему, и представлял, как бы это у нас с Леной могло бы быть.

— Все понятно. Мама приходит только вечером, а тогда у нее был отгул. Сейчас покажу…

И она показала.

У меня был первый раз и запомнился он на всю жизнь. Было классно, но я уже тогда понимал, что у Лены я был не первым. С тех пор, после того, как я провожал ее до дома, у нас появились общие секреты. Специально мы никуда не ходили, ни в кино, ни просто погулять: правила конспирации соблюдались неукоснительно. Лена очень опасалась, что кто-нибудь из соседей чего-нибудь заподозрит и скажет ее маме. Встречались мы только после занятий в будние дни.

У нас была общая тайна.

Лена меня тогда многому научила, но позже выяснилось, что все, что я от нее узнал, лишь малая толика тех знаний и умений, что за долгую историю наработало человечество. Сейчас пубертатным сексом никого особо не удивишь, но тогда это казалось чем-то чарующим и волшебным в своей запретности.

Как-то незаметно наступила зима, а потом и зимние каникулы.

После каникул Лена не появилась. Минула неделя, началась новая, но ее все не было. На мой вопрос, почему ее нет, препод молча пожал плечами — очевидно, факт его беспокоил слабо. Соученики, похоже, только свободно вздохнули — почему-то вид Лены и ее манеры поведения действовали на всех, кроме меня, угнетающе. А я, после учебы, отправился по знакомому адресу. Моя подруга жила на Пионерской улице — самой длинной улице нашего района. Я проследовал привычным путем, подошел к знакомой пятиэтажке, вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж и позвонил. После третей попытки дверь открылась и в дверном проеме возник небритый пузатый мужик в синих семейных сатиновых трусах и несвежей белой майке. Из-под трусов торчали кривые волосатые ноги в стоптанных тапках.