Цемент - Федор Гладков

С тех пор, как видел его Сергей в последний раз, отец опустился еще более: смерть матери была для него последним ударом. Своими отрепьями он напоминал нищего: был грязный, нечесаный, и ноги сочились кровью и гноем. Сергею стало жалко его до слез.

— Тебе некуда идти, батя. Водворяйся, пожалуйста, в моей комнате — будем жить вместе. Не надо этого, батя. Куда ты пойдешь? Ты погибнешь… понимаешь ты это?..

Старик изумленно поднял брови и младенчески рассмеялся.

— О нет, Сережа!.. Я слишком хорошо знаю цену своей свободы. Я — человек, а у человека нет места, ибо ни одна нора не может вместить человеческого мозга. Каждое событие есть лучший учитель: смотри, как непосильна рабам свобода, какое проклятие для курицы ее крылья!..

Беззвучно подошла к Сергею Верочка. Она, должно быть, шла по тротуару вместе с любопытными. С обычным изумлением в глазах, дрожа всем телом, она залепетала около уха Сергея невнятные слова, и одно только почуял в ее голосе Сергей — мольбу и слезы.

Отец засмеялся, заиграл руками, и в его глазах блеснула радость.

— А, а… Верочка! Неизбывный источник любви… Каким чувством восприняла ты мою голгофу, девочка? Ну, иди… ну, иди сюда!..

— Иван Арсеньич!.. Иван Арсеньич!.. Я так рада… Сергей Иваныч!.. Я так рада!

И крылато подбежала к старику. Взяла его под руку и пошла вместе с ним, как дочь, с слезным сиянием в лице.

— Батя!

Сергей хотел сказать еще какое-то слово отцу (какое — забыл) и протянул ему руку. Но рука не почувствовала опоры и упала: отец с Верочкой отходили от него в толпу.

Старик опять обернулся и посмотрел на Сергея, как чужой, с морщинкой поперек лба.

— Гляди, Сережа, как не нова история: я — некий слепой Эдип, а вот она — моя Антигона…

И засмеялся, далекий, ушедший в другой, непонятный для Сергея мир. Поправив винтовку на плече, Сергей больно сжал зубы. Внутри судорожно оборвалась последняя струна.

На пустыре в седых бурьянах, недалеко от набережной, толпа опять села на узлы и на клочья травы. Обозов уже не было: их отправили к складам исполкома.

На набережной тоже толпился народ: это следом прибежали городские мещанки…

И уже не было истерических криков, рыданий и гомона. Не все ли равно, что будет потом? Дети вскрикивали, прыгали, неудержимо сплетались в игре: ведь так хорошо побегать по зеленой траве, когда солнце выходит из-за гор в утренних дымах, а море голубеет, золотится до горизонта. Только хочется есть… Есть!..

Недалеко пристани, только нет кораблей. Пристани тоже заросли травой. Томление изнуренной толпы так похоже на надежду: вот задымят на блестящей зыби пароходы, вот загрохочут, лебедки, и люди засуетятся, забегают но набережной, опьяненные запахом отплытия.

Глеб угрюмо смотрел на море и в ту сторону, откуда должен прийти с своим отрядом Лухава, с повозками, нагруженными скарбом и семьями рабочих.

…Ночью огненными гирляндами вспыхивали горы, и огни летали там, как горящие птицы. Полк красноармейцев в боевом порядке гулко шагал по мостовой. Бойцы шли в ночные горы, на зловещие зовы вражеских факелов.

Эта толпа сейчас никому не нужна, Бессонная ночь, и эта глупая свалка… Стоило ли тратить энергию на эту орду, чтобы лишний раз ударить ее страхом и выбросить, как навоз, на задворки? Зачем ненужные крики детей и вся эта сумасшедшая паника живых мертвецов? Толпа эта только воняет домашним потом, а этот ее бараний ужас отвратителен до тошноты. Как-то иначе нужно было разворошить эти гнезда. Свой страх эти детишки унесут с собою в будущее, потому что страха дети не забывают никогда.

Полк красноармейцев в боевом порядке унес с собою волнение Глеба. И эта ночь, прыгающая подштанниками, нижними юбками и смердящая спальным бельем, мутила его душу обидой и злобой.

Не в этом дело: дело — в другом. Во что бы то ни стало должен воскреснуть завод. Важно, чтобы корабли оживили пирсы и каботажи и тысячи рабочих трудились в цехах, в порту и на бремсбергах. Но там, в горах, и за горами — пушки, красноармейцы в окопах гремят затворами винтовок. А в полях — пустыня и разбойничьи скопища, голод и голые люди, умирающие на бесплодных черноземах…

Мехова с винтовкой за плечом подошла к Сергею. Хотя Поля провела бессонную ночь, но глаза ее горели утренним блеском.

— Как давно я не переживала таких волнующих минут, Сергей!.. Точно на войне или в дни Октября… Хорошо, удивительно хорошо! Ну, а ты? Почему ты такой тусклый?

И ее слова, звенящие радостным возбуждением, были очень далеки: будто слышал их и будто не слышал. Он ответил невнятно, как во сне:

— У меня болит голова…

— Что с тобой?.. Как сейчас может болеть голова, когда кровь кипит и пенится?.. Мы завтра же выгоним на принудительные работы всю эту мерзоту… Ты слышишь, Сергей?

— Не знаю…

— Как это — не знаю? Что ты говоришь?

Сергей стоял с винтовкой в руках и смотрел на толпу, чужой и замкнутый.

А Мехова пошла от него по бурьяну, торопясь и спотыкаясь. Было это или не было? Поля это подходила к Сергею или другой человек? Может быть, не было никого — показалось…

По шоссе громыхали повозки. Пожитки, дети на пожитках, а сбоку возов шли рабочие с женами, Лухава широкими взмахами ног косил бурьян, и волосы у него метались от быстрого шага.

Поля с пылающим лицом подбежала к Глебу.

Он взмахнул рукою.

— Товарищи-и!.. Стройся!..

Коммунисты разорвали круг и бегом, обгоняя друг друга, запрыгали к Глебу.

— А вы, граждане, забирайте свои манатки!.. Шагайте к новым квартирам! Пожили в хоромах — поживите в лачугах. Там, в предместье, вам покажут, где открытые двери.

Люди, обессиленные, сидели на траве, на узлах и были рыхлы, слепы и глухи. Иван Арсеньич оторвался от толпы и первым пошел по траве вместе с Верочкой, и шли они тихо, в ласковой близости, как будто вышли на обычную утреннюю прогулку. Старик улыбался, взмахивал рукою и говорил с нею оживленно и весело. За ним поднялись и зашагали еще несколько человек с узлами и корзинами, потом — еще и еще… Вдруг все заторопились, забегали и стали разбредаться в разные стороны — и на шоссе, и по бурьяну, и обратно в город…

Лухава подбежал к Глебу и, задыхаясь от утомления, заговорил быстро и гневно:

— Сейчас же в партком вместе с отрядом!.. Сегодня в ночь переходим на казарменное положение. Идет бой за горами… Объединенные силы бело-зеленых… Город стоит под угрозой захвата. Бремсберг испорчен… последние рабочие бежали в лесосек. У красноармейцев на бремсберге — потери.

— Что ты мне заливаешь чертову ерунду!.. Бремсберг?.. Тот, который наш?

— Да, тот самый, который наш… Торопись! Сбор у окружкома.

Глеб взволнованно посмотрел на него, отмахнулся от какой-то своей, поразившей его мысли и побежал к отряду.

XII. СИГНАЛЬНЫЕ   ОГНИ 

1. На страже

Днем, во время строевых занятий, из-за гор далеким громом рокотало дыхание пушек: там, за дымными хребтами, шел бой. Сводный отряд особого назначения готовился выступить на подкрепление. По ночам он в полном составе нес сторожевую службу по охране города.

Днем город пустыми улицами проваливался в тишину, а ночью умирал во мраке. Уже не горело электричество на заводе, и окна квартир были наглухо закрыты ставнями и занавесками. И только по учреждениям да по улицам обыватели таинственно играли бровями при встречах. Слухи и сплетни летали по городу вместе с вихрями пыли, а ветер разносил неосторожные речи по предгорьям и ущельям, где под каждым кустом и камнем таился невидимый враг.

Часть женской организации во главе с Дашей ушла с санитарным отрядом на позиции, а другая часть, под командой Поли, обслуживала коммунистический отряд в казармах и спешно подготовляла отправку семей рабочих на случай эвакуации.

Днем  Глеб  несколько  раз встречал Полю.  Она  без  устали бегала по профсоюзам, предприятиям, учреждениям и бросала женщин во все концы для постоянной связи, чтобы дело держать на ходу, чтобы в случае приказа эвакуировать несколько тысяч женщин и детей.

Поездные составы под парами стояли у завода, на набережных, в предместьях, готовые к погрузке, и шипение паровозов сплеталось со вздохом далекого грома орудий.

Поля не спала уже двое суток, и глаза ее были немного в горячке, а лицо горело тифозным румянцем.

В этот день она урвала минутку, подбежала к Глебу в казарме и засмеялась сухими губами.

— Вот оно, Глеб, настоящее дело!.. Жили — долбили тезисы о профсоюзах и о новой экономической политике… Крутились на ежедневной серой карусели. Глохли и слепли до одури на заседаниях. Плодили бюрократизм. Выветривались, превращались в профессиональных чиновников. Новая экономическая политика… Однажды я слышала, как один водник — водолаз — сказал: «Это новая политика выдумана башковито: вино и пиво, ресторан — распивочно и на вынос. Это я поддерживаю и великолепно голосую»… Нет, Глеб, этого не будет. Нет!..