Приключения Ромена Кальбри (СИ) - Мало Гектор

– Почему же ты не хочешь быть честным?

– Слишком поздно.

– Подумай, когда тебя арестуют и осудят, что скажет твоя мать?

– Моя мать? Ах, если бы у меня была мать… Но не будем говорить об этом.

Я хотел его перебить.

– Нет, пожалуйста, без проповедей! – воскликнул он. – Оставь меня в покое. Я только не хочу, чтобы ты уходил в таком виде. Я понимаю, что ты не хочешь надевать краденое платье, и я хочу предложить тебе то, которое я носил, когда работал в Фалезе. Я за него дорого заплатил своим трудом. Если у тебя есть сердце, ты не должен отказаться от него. Возьми его, пожалуйста.

Я согласился.

– Хорошо, – сказал он с видимым удовольствием, – пойдем, я тебе дам его.

Мы вышли и отправились в город. Он привел меня к дому около заставы, где сдавались меблированные комнаты. Мы вошли в одну из комнат, и он достал из шкафа знакомые мне куртку и панталоны, которые я видел на нем в Фалезе, и ботинки, не совсем новые, но еще достаточно крепкие.

– Ну, теперь прощай, – сказал он, когда я переоделся, – если ты увидишь моих товарищей на улице, постарайся не узнавать их.

Еще не было и десяти часов, когда мы расстались с ним. У меня был целый день впереди, чтобы подумать, где я буду ночевать. Было сухо, я был тепло одет и хорошо обут, не голоден, а потому пока никак не мог сосредоточиться на вопросе о ночлеге, хотя и понимал, что мне необходимо найти пристанище в Париже.

Идти сегодня к Дьелетте было нельзя, и я пошел бродить по улицам. Может быть, какой-нибудь случай поможет мне определиться.

Прошло два часа, а я так ничего и не нашел и ничего не придумал, хотя миновал уже много разных кварталов. Тогда я сказал себе, что будет гораздо лучше, если я пойду случаю навстречу, и направился к Сене. Я решил вернуться на рынок к той доброй женщине, которая дала мне вчера двадцать су. Если она сама не даст мне работу, то хотя бы укажет, к кому можно обратиться.

Сначала она меня не узнала, поскольку я был переодет в платье Бибоша, но когда я ей напомнил вчерашнюю историю, она спросила меня, что я сделал с сестрой. Я рассказал ей все, что произошло вчера. Она была тронута. Потом я ей сказал, что не хочу покидать сестру, хочу остаться в Париже, пока она поправится, а для этого надо работать. Но я здесь никого не знаю, кто мог бы мне помочь, и я подумал… я надеялся…

– Ты решил обратиться к тетке Берсо, – перебила она меня, – и хорошо сделал, мой мальчик. Мне приятно, что ты догадался, что я не из тех женщин, кто позволит ребенку умирать на мостовой; я не богата, но стараюсь быть доброй и не оставлять без помощи тех, кто в ней нуждается.

Она позвала своих соседок, и они составили совет, чтобы придумать, на что я могу быть годен. Это было довольно трудно, так как не было такого обычая, чтобы дети работали на рынке.

Наконец, после долгих совещаний и споров, после того как они раз десять меня переспросили, что я умею делать, им стало ясно, что я умею хорошо писать. Решено было единогласно, что меня надо послать на аукцион, и если только там есть место, меня примут писцом.

Она позвала своих соседок, и они составили совет, чтобы придумать, на что я могу быть годен.

Я не присутствовал при переговорах обо мне. Мне только сказали, что место будет, и на другой день я был водворен с пяти часов утра за пюпитром на рыбном аукционе. Я должен был переписывать маленькие билетики. Для меня это было очень легко. Я писал быстро и четко. Вечером тетка Берсо пришла узнать, довольны ли моей работой? Ей ответили, что все идет хорошо и я могу рассчитывать на тридцать су в день. Это было немного, но так как тетка Берсо позволила мне ночевать в ее лавочке, то это было больше, чем мне было нужно, чтобы не умереть с голоду.

Дьелетту положили в госпиталь в понедельник, и я с большим нетерпением ждал четверга. Закончив работу на аукционе, я тотчас отправился в госпиталь. На рынке мне дали апельсинов, ими были наполнены все мои карманы. Я беспокоился, спешил и пришел слишком рано: дверь была еще заперта. Как-то она себя чувствует? Жива ли она? Может быть, умерла… Эта мысль приводила меня в ужас.

Когда мне указали палату, где она лежала, я бросился бежать со всех ног, но служитель остановил меня и сказал, что шуметь нельзя, иначе меня выведут вон. Тогда я пошел на цыпочках.

Дьелетта оказалась жива, и ей стало лучше. Никогда не забуду выражения ее глаз, когда она увидела меня!

– Я знала, что ты придешь, если только ты не замерз.

Она заставила меня подробно рассказать, как я теперь живу. Когда я рассказал об одежде и о каменоломне, она сказала:

– Ты, мой брат, поступил очень хорошо.

Никогда еще она не звала меня братом.

– Поцелуй меня, – сказала она, подставляя щеку.

Когда она узнала, что сделала для меня тетка Берсо, ее глаза наполнились слезами и она сказала:

– Какая она добрая!

Потом пришла очередь Дьелетты отвечать на мои вопросы.

Она рассказала, что долго была без сознания, в жару и бредила, но за ней так хорошо ухаживают, особенно сестра милосердия, которая так добра к ней.

– Но все-таки, – прибавила Дьелетта тихо, – я хотела бы поскорее уйти отсюда, потому что я боюсь. Предыдущей ночью маленькая девочка умерла вот на этой кровати, и когда ее перекладывали на носилки, со мной сделался обморок.

Дьелетта ошибалась, считая, что ее скоро выпустят из больницы. Она скучала и рвалась на волю, но выздоровление шло медленно, и она пробыла в больнице больше двух месяцев.

Впрочем, у нас все шло хорошо. За это время Дьелетту все полюбили, от доктора и сестры милосердия до последней сиделки. Всех она подкупала своей миловидностью и добротой. Все знали нашу историю, правда, в том виде, как мы ее рассказали. Любовь к Дьелетте распространялась и на меня, и когда я приходил к ней по воскресеньям и четвергам, меня все встречали как своего.

Наконец был назначен день выхода Дьелетты из больницы. Выписывая ее, доктор и сестра милосердия объявили, что они нашли средство избавить нас от путешествия пешком в Пор-Дье. Один поставщик кормилиц согласен взять нас с собой. Он отвезет нас до Вира. Там он возьмет нам места в дилижансе до Пор-Дье. Для этого они устроили подписку в палате, где лежала Дьелетта, и собрали двадцать пять франков. Это было больше, чем нужно. Я сам за эти два месяца экономил по шесть-восемь су каждый день, имея в виду наше путешествие, и у меня собралось двадцать два франка.

Какая разница в нашем положении два месяца тому назад, когда мы пришли в Париж, и теперь, когда мы уезжаем! Добрая тетка Берсо сама проводила нас до кареты, она снабдила нас и провизией в дорогу.

Экипаж для кормилиц был большой, не очень комфортабельный рыдван с двумя дощатыми скамейками в длину и соломой посередине. Но нам он казался великолепным.

Был конец января. Время не очень холодное, и путешествие было приятным. Мы не были избалованы вниманием, а потому ехали в добром согласии с кормилицами, которые возвращались домой с детьми. Когда дети кричали или когда их перепеленывали, мы выходили из кареты и шли пешком.

В Вире нас усадили в дилижанс, и мы доехали почти до самого Пор-Дье. Это было в воскресенье, ровно шесть месяцев спустя после того, как я ушел.

Мы шли несколько минут молча, не зная, с чего начать. Наконец Дьелетта заговорила первой:

– Пойдем помедленнее, я хочу поговорить с тобой.

Лед был сломан.

– Я тоже хотел поговорить с тобой: вот письмо, которое ты передашь моей матери.

– Почему только письмо? – спросила она кротко. – Почему ты не хочешь сам пойти со мной? Почему ты не отведешь меня к матери? Как же ты узнаешь, примет ли она меня? И если она меня не примет, что же мне тогда делать?

– Не говори так, ты не знаешь моей матери.

– Если бы я даже ее хорошо знала… Простит ли она мне, что я не сумела тебя удержать? Сможет ли поверить, что я тебя хорошенько просила не уезжать? Что ты проводил меня сюда и не захотел зайти к ней, чтобы поцеловать ее? Разве можно так поступать?