Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ) - "Nicols Nicolson"

Два дня моё путешествие и ночевки были спокойными и беззаботным. Я, шагая средь высоких деревьев, средь расколотых молниями подгоревших стволов и корявых, вывороченных бурями змеевидных корней, строил, насколько это было возможно, планы на будущее, в основном по различным мужским работам в родительском доме — не сомневался, что все требует приложения моих рук, долго меня дома не было, а отца и вовсе не помню — значит и до моего появления никто гвоздя не вбивал.

На третий день, ближе к полудню — солнце добралось почти до зенита — повстречал людей. Ну, как, людей — конечно, голова — два уха у каждого субъекта, но закоренело маргинального облика. Таких типов людьми, в известном понимании слова, язык назвать не поворачивался — просто набор человеческих конечностей на туловищах.

Трое невысоких и довольно тощих мужиков, со спутанными бородами и сто лет немытыми волосами с дубинами в руках почти в рост каждого из них, в заношенных и грязных крестьянских одеждах, покачиваясь, перегородили мне дорогу. Их заросшие какими-то косматыми кудлами, лица не светились добротой к ближнему и не были обезображены интеллектом. Выражение их лиц более, чем красноречиво, передавало истинное богатое внутреннее бескорыстное содержание встретившихся мне на сказочной лесной тропинке организмов. «Не иначе, как разбойнички мне повстречались» — промелькнула в голове единственно верная мысль. Интересно, по каким таким внешним признакам моя ученая голова пришла к такой безрадостной мысли? Нет, я не испугался, просто не ожидал встретить людей, ведь до обжитых мест, если меня не подводит память, еще день пути.

Ночью от зверья защиту строил, ходил — озирался, был настороже, а надо было еще и для таких путников какие-то сигналочки поставить. А ведь могли они меня ночью по-тихому, того — этого, уделать, прямиком опять к деду на суд, не выполнив предназначение, не использовав второй шанс для ратных дел. Учту обязательно сие неприятное обстоятельство. А мои ратные подвиги, похоже, сейчас начнутся по полной программе, у меня даже руки зачесались. Но я пока спокойно молча стоял и ждал от этих добрых людей добрых речей о сборе пожертвований для бедных детей. Вдруг их внешность обманчива — это ведь встречают по одежке — мало ли что у них приключилось, а провожают-то, как известно, по уму. Может и эти сейчас спросят у меня как пройти в библиотеку, а в руках у них и вовсе посохи для мучительного преодоления дальних нехоженых троп в просветительских целях. Вот в долгом пути и пообносились да завшивели, с кем не бывает.

Ждал я молча, как же они ко мне обратятся, с какой благородной целью? Мол, извини светлоликий отрок, прости нас великодушно, мил человек, не корысти ради оказались мы здесь, в столь дремучем лесу, населенными кровожадными зверями, а токмо волею великой жажды познаний, пославшей нас сюда в поисках смысла жизни, будь так добр, пожалуйста, окажи любезность и милость великую, позволь тебя, так, слегка ненавязчиво, спросить в этот ранний прекрасный утренний час росы, под пение волшебных птиц удачи, если ты не возражаешь против такой деликатной постановки вопроса: как нам, уставшим мирным путникам побыстрее пройти в читальный зал ближай….

Тут мои благие человеколюбивые мысли были грубо и самым невежливым образом прерваны злым сиплым голосом закоренелого сифилитика — мужика с проваленным носом и воспаленными слезящимися глазами, стоявшего от меня метрах в пяти, лениво помахивавшего таким вот «посошком»:

— Ты, мать твою и перемать, паря, скидывай мешок на землю, мы хотим зрить, что ты за плечами таскаешь, да выскакивай мигом из своих штанов да сапожек ладненьких — хотим ихний хвасон перенять-срисовать себе.

Произнеся эту речь, разбойник дико залился хриплым булькающим смехом, мгновенно подхваченным его друзьями.

— А ты ху-ху не хо-хо? — ответил я словами одного из героев рассказа, написанного моим тезкой Василием Шукшиным.

— Что находится у меня в ранце, я и без вас знаю, — спокойно продолжил я, внимательно оглядываясь по сторонам, пытаясь рассмотреть подельников, возможно подбирающихся ко мне с флангов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Чиво, чиво? Чичас врежу дубьем по башке, и сами поглядим, и внутрь тебя тоже заглянем! Да, братаны? Га-га-га-га! — опять смеясь безумным смехом, заявил тот же мужик, как я понял: он у этой малой шайки предводитель.

— Шли бы вы своей дорогой, братаны, я вас не трогаю, и вы меня не задевайте, немного живее и намного целее будете.

— Ты, сопляк, нам грозишь? Ах, ты, сучонок!

— Нет, просто не хочу губить души православные, если они вообще у вас имеются.

— Ха-ха-ха, — опять заржал предводитель, — нас больше, и мы тебе головенку свернем быстро, хряснем по разочку и нет мальца, ага?

По взмаху руки предводителя, мужики быстро и молча разошлись в стороны, приготовились меня охаживать дубинами. Сделав пару шагов назад, я быстро достал саблю, и взмахнул ею крест — накрест, разминая кисть. В глазах моих противников появилось удивление, но, к сожалению, не страх. Испугавшегося и деморализованного противника легче одолеть. Похоже, мне попались многоопытные романтики с большой дороги. Ладно, сами напросились, лучшая защита — это нападение. Если драки избежать нельзя — бей первым!!! Я и напал.

Уклонившись от удара предводителя, я рубанул его со всей силы в область шеи со спины, ведь он проскочил мимо меня. Его голова, с удивленными глазами, не успевшими зафиксировать удар моей сабельки, поскакала по кочкам. Не прекращая движения вперед, я сместился влево, чтобы другим разбойникам было несподручно наносить по мне удары — они оба праворукие. И поочередно с каждым встретилась моя сабля. Ее поцелуй смерти был мгновенен и безболезнен — а чем чувствовать-то — нечем — черепушка с плеч долой и вся недолга! Одному раскроил голову практически на ровные половинки. Да, мозги в ней по факту имелись, но качество их оставляло желать лучшего. Впрочем, уже все равно. Ему. А мне — тем более.

А вот последнему из этой троицы неудачников я нанес рану смертельную, но так, что ему показалось — есть шанс на жизнь. Объясню свою задумку. Дело в том, что мне сразу в глаза бросилась одна удивительная вещь, объяснение которой я захотел узнать до невозможности — за поясом предводителя шайки находился кинжал редкой работы. Ножны и рукоять украшены серебряными узорчатыми накладками. Ну не может бродяга обладать столь дорогим оружием, откуда ему взять такой редкостный образец? Разве что снял с чьего-то тела. И тела непростого человека. Вот я себе «языка» и организовал. Каюсь, пообещал оставить его в живых, если расскажет, как, когда, где и у кого главарь добыл себе столь примечательный клинок.

— Расскажешь, разбойничек, как у твоего собрата по вашим разбойным делам оказался этот кинжал, — вежливо и спокойно задал я вопрос, помахивая загадочным клинком перед глазами смертельно раненого, — не трону тебя больше, залечишь эту пустяковую рану от моей сабельки — живи на здоровье, сколько твоей душе угодно. А заупрямишься — пеняй на себя, чай, догадался уже, что могу делать очень больно? Выбирай, я сегодня добр, как никогда.

— Не тронь, паря, меня более. Я и так не могу встать — ноги что-то не держат меня, сил нет. Зачем мне тайну держать? Чего ради? Больно надо… А дело было так. Я с Филатом — это, значится, главный наш, у которого ты кинжальчик-то этот знатный сейчас с тела снял, и Митюхой, который вона лежит без башки тоже, второго дня приметили одинокого путника недалече отсель. Во-о-он за тем пригорком невысоким имеется болотце топкое, а, обойдя его с левой-то сторонки, через час ходу неспешного, упрешься в овраг, никак мимо не пройдешь — он долгонько тянется. Шел этот мужик почему-то не тропами хожеными, а все по чащобам да буреломам. Явно скрывался от глаз людских. Мы за ним шли недолго, приглядывались, как лучше дело сделать — одет он знатно был. И денежек при нем достаточно оказалось — это мы потом уж определили, кады добычу делили. Короче, эта, дождалися мы как он устоится перекусить да торбу свою с провизией с плеч долой, да ноги вытянет свои уставшие в шика-а-арных таких сапожках, да и объявились ему во всей своей красе. Очень он удивился, когда понял, что наша взяла, тихохонько мы подобрались к ему, не успел и дернуться, хоть и побрыкался. Но где там супротив дубья нашего. Пока снимали с его все одежки-то — он пытался что-то молвить о том, что, мол, обязательно нужно добраться куда-то, про важность какую-то незнамо, сулил деньги все отдать и заступничество нам свое, лишь бы отпустили, мол на важных людишек он работает, сурьезные дела решает, мол, ну никак нельзя в лесах дремучих местных ему затеряться. Мы что, мы не изверги какие, мы все ж таки и ему кой чего из одежки-то оставили — тонкий кожаный ободок такой, как веревочка, для волос, чтоб ему ночью-то теплее было… га-га-га — хр-р-р-р-а-х-а, — засмеялся мужичок сиплым ненормальным смехом, перешедшим то ли в хрип, то ли в надсадный длительный кашель. Выплюнув сгусток крови, он спокойно продолжил:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})