Букет прекрасных дам - Дарья Донцова

– Садитесь, садитесь, – радушно предложила хозяйка, отодвинула стул и сказала: – Не волнуйтесь, чисто у нас, меня свекровь за пылинку убьет! Ну, давайте.

Я осторожно спросил:

– Что?

– Так лист подписывать, – нетерпеливо воскликнула бабенка, – вы же от избирательной комиссии небось? Только сразу предупреждаю, мы за Сергиенко, всей семьей. Ежели пришли от Кондратюка, то сразу уходите, он вор.

– Но…

– Нет уж, лучше скажите, – кипятилась хозяйка, – куда деньги на поликлинику делись, а? Чегой-то ваш разлюбезный Кондратюк только котлован отрыл? И за какие шиши его доченька отправилась в Москву учиться, в шубе и на машине, а?

Понимая, что разговор о продажной местной администрации заведет нас совершенно не в ту степь, я безнадежно поводил глазами по стене и наткнулся на слегка выцветшую грамоту, висящую в рамке между сервантом и телевизором. Зрение у меня стопроцентное, правда, начинается уже дальнозоркость, поэтому без всякого усилия прочитал: «Ученица одиннадцатого класса школы № 2 города Красномосковска Раиса Яковлева награждается за первое месте в конкурсе-смотре молодых талантов в номинации «Певица Красномосковска». Можно, конечно, посмеяться над корявой фразой, но мне в этот момент было не до красот стиля, в голову мигом пришло нужное решение.

Весело рассмеявшись, я сказал:

– Не думал, что похож на чиновника, вот уж не знаю, радоваться или обижаться такому сравнению. Простите, не представился, Иван Подушкин, продюсер. А как вас величать?

– Зоя, – ответила бабенка и переспросила: – Откуда вы?

Я вновь засмеялся:

– Телевизор смотрите?

– Конечно.

– Видели там всякие клипы? Ну, музыкальные такие зарисовки.

– И чего?

Я пустился в объяснения. Снимаю, вернее, даю деньги на съемки таких клипов. Но зрителю надоедают одни и те же лица, без конца мелькающие на голубом экране, люди хотят видеть новые мордашки… Вот и езжу по провинции, выискиваю голосистых девчонок. Добрые люди подсказали, что Рая Яковлева поет замечательно.

Зоя разулыбалась:

– Верно, голос у нее словно колокольчик, чистый такой. Только опоздали вы.

– Неужели Петров перехватил? – в притворном ужасе воскликнул я. – Вечно он везде первым успевает.

– Раечка уехала в Москву учиться, – пояснила Зоя, – еще летом.

– И куда? – тихо спросил я.

– А в этот поступила, – засмеялась Зоя, – ну как его, погодьте, сейчас.

Быстрым шагом хозяйка подошла к серванту, выдвинула ящик и достала письмо.

– Вот тут где-то…

– Можно посмотреть?

– Конечно, – радушно разрешила Зоя и протянула мне листок.

«Милая мамочка! Как там вы поживаете? У меня все хорошо. Во ВГИКе очень интересно, нам даже предлагают сниматься в кино…»

Целая страница вранья о несуществующей учебе в Институте кинематографии. Заканчивалось послание фразой: «Пиши мне не на адрес общежития, а К-9, до востребования. А то у нас вечно нет дежурной, и письма пропадают».

– Надо же, – протянул я, – столько ехал, и зря! Думал, Раечка дома.

– Нет, она в Москве учится.

– Последнее письмо когда пришло?

Зоя засмеялась:

– Не любительница она писать. В августе и сентябре, правда, на выходные приезжала, заскучала, видно. А потом! Цидульку прислала, обещалась на каникулы приехать.

– И по телефону не звонила?

– А он у нас есть? На переговорный пункт идти надо, а он только до четырех работает, Рая в это время учится.

Она продолжала простовато улыбаться. Я вытащил из бумажника фотографию Риты.

– Узнаете дочку?

Зоя взяла снимок и внезапно посерела. Никогда до этого в своей жизни я не видел, чтобы женщина с такой скоростью теряла все краски в лице.

– Это… она… – забормотала Зоя.

Ее руки, держащие фотографию, мелко-мелко задрожали.

В эту минуту раздался стук двери и пронзительный противный старческий голос провизжал:

– Зойка, кобыла, сумку прими. Зойка, кого зову! Села жопой на диван.

– Бегу, мама! – крикнула баба.

Потом схватила меня за руку цепкими, совершенно ледяными пальцами и умоляюще прошептала:

– Ступайте во двор, к воротам, ща выйду. Очень прошу, свекрови ни слова, я скажу, что вы агитатор с избирательного участка.

– Зойка, где ты? – надрывалась старуха.

Бабенка выскользнула за дверь.

– Долго тебя ждать, лентяйка чертова! – донеслось из коридора.

– Простите, мама, – забубнила женщина, – там из избирательного участка мужик пришел, агитатор.

– Ну и за кого он?

– За Кондратюка.

– Так, – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, заявила, входя в комнату, пожилая женщина.

Я быстро посмотрел на нее. Старуха выглядела вылитой Кабанихой. Толстая, грузная, с нездорово-отечным лицом, маленькими глазками, поджатыми губами и бесформенным носом картошкой. Одета вошедшая была в нечто, больше всего напоминающее мешок для муки. Тяжело переваливаясь, она дошла до стола и голосом, похожим на скрип двери, отрубила:

– Ступайте отсюдова, ваш Кондратюк вор.

Я нацепил на лицо самую милую улыбочку, но она абсолютно не подействовала на пожилую тетку, светского воспитания у нее не имелось.

– Давай, давай, – поторопила она, – нечего людей задерживать, забот у нас хватает.

– Ухожу, – миролюбиво сказал я.

– Вот-вот, уметайся, – подхватила бабка, – скажи спасибо, что сына нет, он бы тебя с лестницы спустил.

– Ну зачем вы так, мама, – робко встряла Зоя, – человек на работе, подневольный, небось нужда заставила по дворам таскаться.

– Приличный человек к Кондратюку не пойдет, – заявила старуха, – ну, кому велено, убирайтесь.

– Ухожу, ухожу, – поднял я вверх руки, – только пусть ваша дочь до ворот проводит, собак боюсь.

– У меня никогда не могла такая дура родиться, – рявкнула милая мама, – впрочем, ступай. Зойка, пригляди, чтобы не спер чего во дворе, ведра там новые и топор только купленный.

Зоя довела меня до калитки и, шепнув: «Подождите на улице», убежала.

Я послушно остался стоять возле забора. Потянулись минуты. Где-то через полчаса мне стало холодно, а ноги в ботинках превратились просто в два куска льда. Наконец, когда я перестал чувствовать ступни, из двора выскочила Зоя, одетая в «плюшку». Честно говоря, никогда не думал, что когда-нибудь встречу даму, носящую это одеяние. Тот, кто справил тридцатилетие, должен помнить женщин с красными лицами и натруженными руками, приезжавших в Москву за колбасой, конфетами и мануфактурой. Жительницы сельской глубинки, все как одна, были одеты в куртки, или, как тогда говорили, жакеты, из плюша, чаще всего черного, намного реже коричневого или бордового. «Плюшки», звали их снобы-москвичи и брезгливо отодвигались в метро от туго набитых авосек, мешков и рюкзаков. Если бы меня попросили нарисовать символ брежневской эпохи, то я изобразил бы «плюшку» с котомкой в одной руке и батоном колбасы в другой. Но за годы перестройки «жакеты» исчезли с улиц Москвы, их владелицы оделись в китайские пуховые куртки, а нужда ездить в столицу за провиантом отпала. И вот, надо же, оказывается, у Зои живо такое полупальто.

– Извините, – пробормотала женщина, – ждала, пока эта собака задрыхнет. Она всегда после обеда подушку давит, часа два-три, не меньше. Наверное, поэтому и живет столько, никак не уберется, прости господи. Пошли.

– Куда? – удивился я.

– А к матери моей, – вздохнула Зоя, – в восьмой дом, тут через канаву только перелезть.

– Зачем?

Зоя подняла на меня блеклые, почти старушечьи глаза и ответила вопросом на вопрос:

– Так вы же все знаете, раз мне фотку показали, да?

– Ну, в общем, да, – осторожно сказал я, честно говоря, плохо соображая, что к чему.

– Пошли к маме, – потянула меня Зоя, – это она придумала, пусть теперь и распутывает, только мы люди бедные, у нас ничего нет. Вот муж мой, тот да, при деньгах…

Продолжая бормотать, она перетащила меня через сугробы и втолкнула в крохотную покосившуюся избенку, где остро пахло какими-то травами.

– Кто там? – раздалось из комнаты.

– Скидавай ботинки, – велела Зоя, – небось задубел в штиблетах, кто ж в таких зимой ходит.

Я снял обувь и почувствовал сквозь тонкие носки тепло деревянного пола.

– Сюда иди, – велела Зоя и распахнула дверь.

В небольшой комнатке, обставленной скудно, без всяких потуг на богатство, сидела в продранном кресле маленькая чистая старушка с огромной книгой в руках. Из правого угла на меня сурово и мрачно смотрел образ Николая Угодника.

– Зоюшка, – обрадовалась бабушка, – а это кто с тобой, не разберу никак. Сеня или Петя Клюквин?

– Мама, – нервно воскликнула Зоя, – этот человек из Москвы!..

– Иван Подушкин, – раскланялся я.

– Он все знает про Раю, – выпалила Зоя, – пришел денег за молчание требовать, много. У тебя сколько гробовых есть? Давай дадим ему, может, хватит попервости.

Бабушка попыталась встать, уронила с колен книгу и испуганно воскликнула: