Братья и сестры в Реестре (СИ) - Скрипченко Юрий Вячеславович "Юс Крипус"

Дэн и Вик в это время стирали грим ватными кружками.

— Всем наши временны́е командировки хороши! — сказал барабанщик Дэн, плотно сбитый невысокий парень с высоким лбом и мощной нижней челюстью. Он был бородат и лыс. Сейчас он сдирал маскировочную накладку телесного цвета с рябой щеки. — Да вот вещи портятся. Пара дней не в своем времени — и хана: не одёжка, а лохмотья.

— Да ладно бы костюмы! Неделя не в своем времени, и даже инструменту хана! — ответил Вик, который на концерте обошёлся без декоративной накладки, и щеки имел розовые и гладкие, как у младенца. Если не считать нескольких бородавок и двух шрамов. Он был отлично сложен и чем-то напоминал комика Делиева46 в молодости. Может, стреловидными баками, а может — вечно лукавым выражением выразительных карих глаз. — Помнишь, я однажды бас-гитару в номере забыл? Так вот, когда ты, Дэн, по моей просьбе слетал в то времесто и вернул её, она была дырявая как сыр.

— Не терпит время чужевременные вещи, не терпит. Это Правило!

Соня тем временем добралась до стадии «дуэт лифчика и трусиков». Красивое смуглое тело без изъянов, вот только с татуировкой во всю спину, напоминающей причудливый фрактал47. Словом, не девушка, а мечта поэта, который любит миниатюрных и худощавых, но спортивных женщин. Такие витии48, судя по мировой практике, встречаются довольно редко.

«Сонный ребёнок»

Соня была сонным ребенком. Это исчезающе редкое явление в немногочисленном племени гипноходцев. Мама Сони была гипом, и всё было бы нормально, не умри она при родах от редкого осложнения.

Почти всегда дети гипов странные способности родителей не наследуют, но с Соней произошло исключение из правил, потому что мать-одиночка, которая никому не нужна, да и родственников нет. Короче, чудом выжившую тогда еще безымянную девочку с пылу-жару усыновила богатая бездетная пара глубоко за сорок, которой быстро наскучила хлопотная игрушка, и дальше Соня (это реальное имя, бывают же совпадения!) поступила в распоряжение мамок-нянек, естественно, относившихся к ней как к работе, а не как к дочери.

Соня ела, кричала, какала и спала. Что у неё сны необычные, так кто про это узнает, кто забьёт тревогу? Младенцы — они как рыбки: оперативная память — три секунды, да и талантом сообщить взрослому, что беспокоит, малыш обделён.

Соня росла, понемногу начиная осознавать себя. И путешествовала во снах.

И Дрёма смилостивилась над своей дочерью — оградив от обязательной для гипов рябой маркировки. Её личико оставалось таким же свежим и чистым.

Первое воспоминание — малышка ковыляет в подгузнике по жаркой вонючей улице, а вокруг кричат друг на друга большие чёрные дяди в мешковатых штанах, футболках и бейсболках, тянут друг к другу злые резкие руки, словно оттолкнуть хотят. Гортанные вопли сменяются блестящими штучками у них в руках, штучки нервно подрагивают, и в испуганных глазах малышки отражается, как штучки грохочут, расцветая злыми цветками, и один чёрный дядя молча падает, а второй начинает горько кричать, будто ему больно, а потом Соня видит, что к ним бежит третий дядя, он тоже кричит, но яростно, на бегу достает блестящую штучку и пускает цветок в горько кричащего дядю, после чего тот перестает кричать — наверное, успокоился и уснул. Пахнет от всего этого очень неприятно: горьким, солёным и… какашками, которыми время от времени почему-то наполняется сонин подгузник. Но даже если не считать какашек, пахнет так резко, что Соня зажимает ладошкой носик. Малышка бродит по шумным местам ещё пару часов, прячется от громких дядь и тёть, поняв, что они плохие, и ждать от них заботы и вкусной еды смысла нет. Время от времени она слышит громкие цветки, а один из них ударяется в камушек под ножками Сони, звенит внизу и свистит в сторону — так, что щечку Сонечки обжигает жаркий ветер. Потом Соня устаёт, забирается в перевёрнутую набок коляску, лежащую на тротуаре, и нервно засыпает в непривычном положении.

В таких танцах со смертью — не понимая, что, как и почему с ней происходит, стоит только уснуть — Соня выживала девять лет. Не чувствуя от окружающих «близких» стремления узнать, чем она дышит, и считая по незнанию такое положение вещей нормой, Соня даже предположить не могла, что её судьба чем-то уникальна, что она каждое утро рискует не проснуться — и даже не по причине злых намерений взрослых в произвольно выбранных судьбой времени и месте, а просто по стечению обстоятельств. Например, от несчастного случая, который запросто может вывести девочку-лунатика на оживлённую магистраль или высокую крышу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Стоит отдать должное, чаще всего взрослые старались помочь потерянному малышу, и сдавали Соню в руки людей, облечённых полномочиями, и после дня в отстойнике или приюте утомлённая девочка просыпалась дома, в равнодушном жизненном пространстве якобы семьи.

Однажды, в каком-то времени и пространстве девятилетнюю девочку, сонно бредущую по оживлённой каштановой аллее, напоённой летом и пряными ароматами цветочных клумб, встретил Татаритумба. И показалась ему странной эта задумчивая девчонка с ромашкой, вплетённой в растрепанные волосы, и разговорился он с ней, и понял, кто она, и что она до сих пор не в курсе своей странности, что только скользит где-то по границе понимания.

Девочка раскрылась перед заботливым и понимающим незнакомцем, а он, в свою очередь, раскрыл перед ней Тайну.

Продолжая числиться в приёмной семье, Соня начала новую жизнь — «дочерью полка» при гастролирующей группе. У девочки оказались потрясающие способности к музыке (тяга к искусствам почему-то свойственна большинству гипов — вероятно в силу пограничности их странных душ). Соня освоила несколько инструментов, но её сердце покорил мистический электронный терменвокс. В шестнадцать лет она полноправным членом влилась в состав безумного квартета. А в восемнадцать — стала наёмником — как и её одногруппники.

***

Пока задорный Татаритумба втирал очередную дичь (биография группы и пикантные детали её жизни всякий раз вдохновенно придумывались заново) местным журналистам, отвыкшим от информационной «перчинки», а Соня — в сером и облегающем, с чемоданчиком в музыкальных руках, кралась по пустынным вечерним улицам, Дэн и Вик сидели перед компьютерами в номере, снятом для группы.

Дэн развалился в кресле, сжимая в кулаке, унизанном перстнями, банку с кваспивом — хитом сезона в многополисе Российская конфедерация (Гардарики). Вик сидел прямо, собранно, но курил, пуская кольца, нимало не стесняясь запретительной таблички, висевшей рядом на стене.

— Ты молоток, Дэн, я-то, конечно, бабе из магистрата подбросил жучка в карман, но она сама полезла обниматься — представь, даже за задницу меня ухватила. Но ты — ты вообще мастер. Как ты умудрился коротышке прослушку зарядить? Он же от всех сторонился и зыркал недобро — явно особист, хоть и улыбается умильно.

— Я, когда мимо него проходил, вроде как споткнулся, — ответил другу Дэн, выпуская особенно пафосное кольцо дыма. — Он меня подхватил под белы рученьки, не дал упасть, а там уже дело техники…

Как встречали суперзвёзд

«Квартет Ё» встречали с помпой на вокзале. Утомлённые перманентными подковерными интригами, члены магистрата49 не упускали ни одного повода отвлечься — особенно если появлялась возможность держать коллег в поле зрения и наблюдать их поведение в непринуждённой обстановке. А значит — несколько уязвимыми.

Почему встречали не на аэродроме? Он находился далеко от города-капсулы и использовался в основном для нужд военной конфедеральной авиации. Содержал его, конечно, полис, но за деньги из центра. Поэтому путешественники чаще всего пользовались хордами — подземными тоннелями, соединяющими города, по которым курсировали поезда. Рыть их начали за три года до Указа об инкапсуляции, так что к моменту судьбоносного решения тоннели уже были готовы: укреплены, снабжены рельсами и необходимой инфраструктурой. Сеть железных дорог по причине агрессивного вируса и мутировавшей фауны тяжёлым, но волевым решением забросили.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})