Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель

В 1950 году Бутан не имел ни дорог, ни контактов с внешним миром. В 1968 году он всё ещё не входил ни в одну международную организацию. Территория в 47 тысяч квадратных километров изобиловала «белыми пятнами». Флора и фауна оставались неизученными, равно как и обычаи, традиции, этнические особенности и диалекты языка. Но теперь уже была дорога к новой столице королевства — Тхимпху.

Вопреки ожиданиям самолёт бодро набрал высоту и на заре вознёсся над плотной массой облаков, закрывших от края до края всё видимое пространство. Под нами была темнота, лишь изредка в разрывах брезжил желтоватый свет. Дверца продолжала хлопать, и каждый раз в салон тянуло холодным ветром. Первый живительный глоток воздуха за столько недель!

Самолёт полнился гулом, его тень скользила по дождевым облакам. Внизу вставала заря над вспухшей от влаги землёй. Здесь воды Ганга и Брахмапутры образуют великую дельту, сливаясь после долгого пути от истоков, лежащих рядом, по обе стороны горы Кали в Тибете.

Иногда пускали блики зеркальные осколки залитых водой полей. Мои бутанские спутники держались за руки. Приходилось ли им летать до этого? О чём они думали? Наверное, о родной деревне, куда возвращаются после долгого отсутствия. Сейчас они мчатся с головокружительной скоростью, но вскоре им придётся шагать пять-шесть дней до семейного очага.

Мне они понравились с первого взгляда уже потому, что принадлежали к миру, в который я так стремился попасть. То были настоящие бутанцы. Выглядели они странновато с клоками ваты, торчащими из ушей; безукоризненно белые рубашки и оливкового цвета брюки делали их похожими на выпускников миссионерской школы.

Самолёт пошёл на снижение. Уже Хассимара? Компания «Джем» не даёт информации о полёте для любопытных пассажиров. Правда, людей ей доводится перевозить нечасто: для них даже приходится специально привинчивать к полу сиденья.

Рассвет застал нас в Джалпаигуру — так значится на карте этот пункт. Вокруг бесчисленные каналы и затопленные поля, среди которых оставлена узкая травянистая полоса, на которую мы сели.

Все вылезают. Я выгляжу совсем по-дурацки в своём бежевом костюмчике. Подхожу к бутанцам, которые наконец-то извлекли из ушей вату. Улыбаюсь и адресую им несколько слов по-тибетски. Они, похоже, не понимают. Повторяю фразу. Вид у них становится смущённый, а взгляд чуть-чуть подозрительный. Один мне отвечает по-тибетски. Скованность, однако, не проходит. Выясняется, что они телохранители Паро Пенлопа.

— Вот как! — говорю я. — А мне выпала честь беседовать с Паро Пенлопом два дня назад в Калькутте.

На сей раз их лица озаряют широкие улыбки; они успокаиваются. Вспоминаю нелёгкий разговор в Калькутте со сводным братом бутанского короля.

— Ему всего двадцать четыре года, — предупредила сестра Теслы Бетти-ла, — но это очень серьёзный человек.

Встреча едва не кончилась полным провалом. Брат короля сидел неподвижно, и его лицо, лишённое выражения, не выдавало никаких чувств. Я стал лепетать о своём страстном интересе к Бутану, о желании провыть там дольше срока, указанного в моём разрешении.

Он ничего не ответил. Не помню, когда я ещё чувствовал себя так потерянно. Наверное, когда Рани Чуни отвечала «нет» на все вопросы, которые я задавал ей с обычной самоуверенностью двадцатидвухлетнего выпускника университета.

После трёх повисших в воздухе вопросов мы одновременно поднялись, и я извинился. За что? Ни за что, просто, чтобы скрасить прощание…

Газетные пачки вылетели из самолёта прямо на траву. Пилот скрылся в ангаре. Когда он вернулся, мы гуськом потянулись к трапу. Я обронил смешное замечание. Один из бутанцев усмехнулся, а второй поглядел на меня в точности как Паро Пенлоп: он успел заткнуть уши. На сей раз дверь была закрыта, когда мы оторвались от земли. Услышав вой мотора, любой посторонний наверняка решил бы, что компания «Джем» совершает свой последний полёт.

Мы вновь набрали высоту, и сердце у меня затрепетало: слева показались Гималаи. Такое чувство, будто я завернул за угол и увидел родной дом или вдруг заметил в толпе идущую навстречу жену. Только теперь я понял, что значили для меня эти горы и как мне недоставало их все годы в Европе и Америке.

Мы летели почти на бреющем полёте над холмами, покрытыми влажной зеленью. Гористые волны прокатывались под крылом, прорезанные более тёмными долинами; мелькали белые ленты горных потоков, низвергавшихся по каменистым руслам, и изредка голубые пятна озёр, куда собиралась вода, отдыхая после стремительного бега по ущельям.

Кое-где джунгли уступали место чайным плантациям и реденьким рощицам. Мы летели над Дуаром; этот знаменитый чайный край протянулся от Дарджилинга до Шиллонга, вдоль южной границы с Бутаном, между Страной дракона и Брахмапутрой. Там произрастает чай, который пьют во всём мире — от Буэнос-Айреса до Баальбека. Когда-то здешний край принадлежал бутанским властителям, но был отнят у них англичанами. Однако каждую зиму, когда жара немного спадала, высокие воины-горцы спускались из Страны дракона, собирали с местных жителей дань и уводили женщин.

Самолёт медленно снижался. На сей раз это была уже широкая бетонная полоса Хассимары.

Все страхи вновь ожили. Пустят ли меня? Даже боязно в это поверить. Десятилетний опыт приучил меня быть готовым к дурной развязке. В конечном счёте я ведь ещё не имел дела с бутанскими дипломатами.

Хассимара… Сорняки вели наступление на бетон, которым была залита часть поля. Удивительная особенность у аэродромных сорняков — они повсюду одинаковы: и на аэродроме имени Кеннеди, и в Рейкьявике, и в Хассимаре. Когда я вылез из самолёта и с наслаждением распрямил спину, онемевшую от твёрдого металла сидений, меня чуть не свалила с ног жара. А было всего лишь половина восьмого утра. Группа индийцев хмуро следила за моими манёврами. Я прилепился к бутанцам.

Невдалеке громоздились ящики с чаем. Кипы газет погрузили в тележку; после ожидания, растянувшегося, казалось мне, на века, появился и мой багаж. Чемоданы были в сохранности. По лбу у меня стекал пот. Кроме сорняков и редких деревьев, поодаль ничего не было — ни ангара, ни малейшего помещения. Я перешёл в иллюзорную тень самолётного крыла.

— Мужчина, куда вы направляетесь? — спросил меня один из хмурых людей. — У вас есть разрешение на переезд внутренней границы?

Сердце застучало. Не успев совершить ни одного преступления, я всё равно теряюсь, когда у меня спрашивают документы. Вот оно, разрешение, священный папирус, позволяющий находиться вблизи бутанской границы… Затем мне пришлось повторить наизусть всё, что там было написано, стараясь не допустить ни одной ошибки.

— Цель вашего пребывания в Бутане?

— Учёба и туризм.

— Что вы нас путаете! — вскинулся человек. — Вы турист или студент?

— И то, и другое.

— Чему же вы собираетесь научиться за месяц?

— Языку, — преисполнился я надежды.

— Вы родились в Париже?

— Да.

— Одиннадцатого февраля?

— Да.

— Куда направляетесь сейчас?

— В Пунчолинг, — на одном дыхании выговорил я трудное название.

— Это ваш багаж? — так же строго продолжал чиновник. — Сколько стоила эта камера? Очень дорого?

— Да, сэр, — сказал я и тут же торопливо добавил: — Нет, не очень, она уже очень старая.

Солнце пекло невыносимо, мои спутники-бутанцы стали потихоньку отходить, а мне становилось всё больше не по себе.

— Что вы, у них ещё не было ни одной аварии!

Человек, произнёсший эту фразу, был высок ростом, с веснушками на бледных руках, с розовыми волосатыми коленками и чуточку надменным выражением лица, призванным скрыть красноту локтей и коленей. Двое англичан и одна англичанка — их можно было угадать безошибочно — приближались по бетонной полосе. Это были чайные фермеры, удивительная порода, сохранившаяся здесь и поныне. Один из них, по имени Джон, отлетал. Он-то и уверял, что у компании «Джем» не было ещё ни одной катастрофы. Вполне могло статься, что я открыл бы счёт, мелькнуло у меня.