Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

Никита заметно насторожился, в тусклых глазах его блеснул недобрый огонёк. — Поганое имя, языческое. А по крещёному как его звать?

— Не ведаю, Божий человек. Я ж его отродясь в глаза не видывал.

Гм... Иаков, знаешь ты такого боярина? — обратился Никита с едва скрываемой насмешкой к своему спутнику, тоже уже севшему на телегу.

— Слыхал, как же. Был Яровит при князе Ярославе видным боярином. В Чернигове дом имеет, ещё земли где-то возле самых вятичей, в лесах да на болотах. Сказывают, муж смекалистый, посольские дела правил — к уграм ездил, к ятвягам[197], в саму Ромею хаживал.

Как же можешь ты, безродный раб, такому человеку родичем быть?! Врёшь ты всё! — визгливо прикрикнул Никита и замахнулся на Тальца плетью.

Лицо его потемнело от злости, маленькие чёрные глазки налились яростью и готовы были, казалось, выскочить из орбит.

— Не трожь мальца! Веди себя, как Божьему слуге подобает, брат! Кроток будь, смиренен. — Иаков схватил евнуха за руку. — И не врёт, думаю, ничего парень. А еже[198] что и приврал, дак не нам его судить. Вишь, от поганых он бежал, спасался, родичей всех потерял. А что до Яровита, то ведомо — не из бояр он вышел. За то и недолюбливают его в Чернигове были[199] родовитые, за ровню себе не почитают. А сами же токмо обжорством да пьянством славны. Ты, отроче, — обратился он с ласковой улыбкой к Тальцу, — сиди покуда, отдыхай, гляди на бел свет. Сподобит Господь, довезём тя до Чернигова. Недалече. К вечеру будем тамо. Трогай, Никита.

Телега сдвинулась с места, заскрипела. Кобыла с жёлтой свалявшейся гривой неторопливо, шагом побрела вдоль реки. Никита со злостью хлестнул её плетью.

— Старая кляча! — ругнулся он, но, уловив осуждающий взгляд Иакова, презрительно скривился и умолк.

Кобыла перешла на рысь. Трясясь на кочках и ухабах, покатилась телега по пыльному шляху.

Справа, за курганами алела багрянцем утренняя заря. Лёгкие розоватые облачка медленно ползли по светлеющему небосводу. В рощах пробуждались птицы, отовсюду слышалось громкое щебетание. Унылой чередой потянулись поросшие ковылём и разнотравьем дикие поля.

Солнце выплыло из-за окоёма, ударило в глаза яркими копьями-лучами. Талец зажмурил глаза. По щеке покатилась струйкой слезинка.

— Жаркий день будет, — взглянув на небо, промолвил Иаков.

Талец спросил:

— А книги где, что вы везёте?

— Да вон в ларях. Зришь?

Отрок обернулся назад и изумлённо уставился на два огромных окованных серебром ларя с висячими замками.

Ты грамоту разумеешь? — добродушно вопросил Иаков.

Талец смутился и отрицательно мотнул головой.

Научат тя. В Чернигове школа есть. Не токмо бояр — и людинов, и смердов учат. Всяк человек разуметь грамоту должен. Вот книги везём. На русском, греческом, латынском писаны. Евангелие, Деяния апостолов, молитвослов, хронографы разноличные.

— Ветхий Завет забыл, брат Иаков, — провизжал Никита. — Не эта ли книга наипаче иных важна для разумения?

— Что ты мне всё про Ветхий Завет, брат Никита? — Иаков нахмурился, помрачнел, в светлых глазах его вспыхнул неодобрительный огонёк. — Дивлюсь те. Сдаётся, впал ты в ересь жидовскую. Ибо ни Евангелия, ни Апостола, — святых книг, в Благодати Господней нам переданных, — ни честь, ни слушать не хощешь. Боюсь, прельщён ты еси от ворога.

— Дивлюсь и я тебе, списатель. — Безбородый евнух ухмыльнулся. — Из Ветхого Завета — мудрость почерпнёшь, советы, опыт, из поколенья в поколенье переданный. Как и людская жизнь ныне полна грехов, так и там. И страх Божий, и кары, и казни Господни — обо всём сведаешь из этой книги. Весь наш греховный мир, как на ладони, узришь. В том великая ценность Ветхого Завета. Мудрым станешь, как царь Соломон.

Монахи шумно заспорили, с русского языка перешли на греческий, непонятный отроку, Талец с раскрытым от изумления ртом смотрел на них, ожесточённых, одержимых, готовых, казалось, вцепиться друг в друга.

Никита брызгал в ярости слюной; Иаков, гневно сжимая обеими руками палку, отвечал — зло, резко, лицо его раскраснелось от волнения.

Талец немало испугался. Он никак не мог уразуметь, из-за чего вспыхнул этот странный горячий спор, почему монахи готовы побить друг дружку, как какие-то грубые, неотёсанные мужики. У них в селе, бывало не раз, спорили, учиняли драки, ругались — то по пьяному делу, то из-за бабы, но чтобы вот так! Из-за книг?! Отрок удивлённо пожал плечами.

— Такие, как ты, семя зловредное сеют! — заключил Иаков.

Он устало смахнул со лба пот, откинул на спину чёрный куколь и, посмотрев на растерянного Тальца, неожиданно рассмеялся.

— Эй, отроче! Гляжу, перепужали мы тя. Али как?

Талец промолчал, смущённо улыбнувшись.

— Не пужайся. Мы вот поспорим, покричим да отойдём. Монахи ведь, не ратные люди. Верно ли говорю, брат Никита?

Евнух хмуро кивнул.

Дальше ехали молча, Талец с любопытством завертел головой, осматриваясь Вокруг. Дикую степь сменили возделанные поля, густо засеянные пшеницей. Вдали видны были работающие крестьяне — мужики в посконных рубахах, бабы в ярких, разноцветных саянах, в платках на головах. В самый разгар вступила жатва. Талец вздохнул и, вспомнив с остротой и горечью всё случившееся в родном селе, вдруг расплакался, уткнувшись лицом в колючую холстину.

Иаков с участием посмотрел на него, но ничего не сказал. Да и что толку тут было говорить, чем мог он утешить юного паробка? Безжалостное время неотвратимо, и Талец ещё сам до конца, наверное, не понял, что с потерей близких ушла навсегда из его жизни золотая пора детства. Что ждёт его впереди? Встреча с безвестным дядькой, а дальше? Неведомо. Многолик и причудлив мир, при всей своей необъятности он тесен, судьбы людские переплетаются в нём порой чудно и дивно, одному Господу известно как...

В полдень остановились у околицы большого, богатого села, монахи наскоро поснидали и накормили изрядно проголодавшегося паробка. Сушёная рыба и чёрствый хлеб сейчас, после нескольких дней трудного пути, показались Тальцу особенно вкусными.

— Ишь, оголодал, — усмешливо заметил Иаков. — Ну да Господь те в помочь. За сим селом большак, а тамо ужо и Чернигов недалече с дядькою твоим. И нам, грешным, конец дороги. Монастырь, княжьи палаты.

Никита достал из сумы немного овса, с руки покормил кобылу, после чего они продолжили путь. Проехали мимо села, в котором наряду с обычными утлыми мазанками и совсем убогими полуземлянками высились добротно срубленные избы, окружённые тыном. Было даже два или три каменных дома.

— Богатое