Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Мария прервала на полуслове, заметив, что муж делает ей какие-то знаки. Жозеф, не отличавшийся особенно утонченным обращением, все-таки старался дать понять жене, что не следует говорить о своем аппетите.

— Что такое, Жозеф? Что с тобой? — спросила Мария.

— Со мной? Ничего, решительно ничего, — поспешил сказать Фово, краснея до ушей, — я… я искал, куда положить твою шаль.

Действительно, честный малый до сих пор все держал на руке шаль.

— А! Понимаю! — расхохоталась Мария. — Ты таращишь на меня глаза, потому что я сказала, что у меня хороший аппетит. Ведь правда?

— Да нет же, нет! — говорил Жозеф, краснея все больше. — Уверяю тебя, что нет!

— А в самом деле, может быть, в хорошем обществе не полагается говорить, что чувствуешь голод? — спросила Мария, весело взглянув на Элоизу. — В таком случае, извините, сударыня.

— Наоборот, вы извините нас, что мы заставили вас не обедать до сих пор, и, рискуя, что г-н Фово и меня пожурит, признаюсь вам, что я очень голодна. Но, к счастью, обед подан, — прибавила г-жа Бонакэ, видя, что лакей открывает дверь из гостиной в столовую. — Г-н Фово, вашу руку, пожалуйста.

— Тем хуже для Анатоля! — сказал доктор, предлагая руку Марии. — Он застанет нас за обедом. Это научит его не иметь непредвиденных дел.

И все четверо пошли в столовую. Стол был сервирован скромно, но с замечательной чистотой.

— Неточность Анатоля не удивительна, — сказал доктор. — Для холостого человека перебраться на другую квартиру не Бог знает что, а все-таки наш друг занялся этим и опоздал.

— Как? Анатоль переезжает на другую квартиру? — спросил Фово.

— Да, ты, правда, не знаешь еще, что Анатоль будет жить в нашем доме.

— Вот скрытный! Вчера он обедал с нами и ни словечка об этом. Правда, Мари?

— Да, ни слова; и это нехорошо с его стороны.

— Я защищу г-на Дюкормье, — сказала Элоиза. — Вчера он еще не думал переезжать к нам.

— Но как он уладится со своим посланником? Значит, он уже не вернется в Лондон? — спросил Фово.

— Не вернется. Он оставляет место секретаря. Я рассчитываю найти ему занятие здесь.

— Тем лучше, и по двум причинам. Во-первых, мы будем видаться с ним, и потом, на мой взгляд…

— Ну, Жозеф?

— Здравый смысл говорит мне, что для простых людей, как мы, нездорово бывать в большом свете. Надо полагать, что это верно, потому что Анатоль — добрый, умный малый и… Между нами, Жером, не нашел ли ты, что Анатоль немного переменился?

— Да, он уже не прежний Анатоль. Но слава Богу, очень скоро ты увидишь его таким, каким он был раньше.

— Я знаю одно: Жозеф изобразил мне его скромным мальчиком, красной девицей, и поэтому я сама приготовила для него шоколадный крем… Крем — моя гордость.

— И что же? Анатоль имел низость не попробовать знаменитого шоколадного крема? — спросил Бонакэ.

— Как бы не так! Г-н Анатоль слишком вежлив, чтобы нанести мне подобную обиду. Нет, он даже съел две чашки крема.

— Что меня нисколько не удивляет.

— О, вы, доктор, обыкновенно съедали его по три чашки.

— И только из скромности не просил четвертой, — сказал смеясь Бонакэ.

— Ну, так вот, я нашла, что мсье Анатоль очень веселый, милый молодой человек, но вряд ли он скромен и походит на барышню. Слушая его рассказы об аристократах, о прекрасных дамах, которых, по его словам, он видал каждый день, о великолепных балах, я сначала как бы устыди-лась скромного обеда, которым мы угощали его в задней комнате, а потом сказала себе: «Ну, нет! Всякий — то, что он есть, и предлагает то, что имеет; мы принимаем мсье Анатоля от чистого сердца, и он должен относиться так же, потому что он друг Жозефа». И моего смущения как не бывало. Мсье Анатоль был очень любезен, но только я нашла, что он большой насмешник. А все же он отлично рассказывает, знает множество историй, и вечер пролетел как молния. Мы думали, что только восемь часов, а пробило одиннадцать. Не правда ли, Жозеф?

— Верно. И мы так оживились, так развеселились, что нам вздумалось поехать на маскарад в Оперу и заинтриговать Анатоля.

— Что с вами, мой друг? — спросила с беспокойством Элоиза у мужа.

— Да вот, скоро восемь, а Анатоля все нет. Я невольно беспокоюсь. Но, правда, чего же я беспокоюсь? Ведь он дал мне честное слово. Ну-ка, Жозеф, выпьем старого бордоского. Это подарок одного больного. Выпьем за скорый приход Анатоля, за его возвращение в наш кружок.

— От всего сердца, потому что, в сущности, Анатоль отличный малый. Он переменился только по внешности. Подумать только! Перед отъездом в Англию я видел его в зашнурованных ботинках, в норковой шапке и в сюртуке со слишком короткими рукавами; а теперь он одевается как принц, стал писаный красавец, о герцогах и князьях он говорит с таким же уважением, как мы в коллеже говорили о дворовых собаках и о наших надзирателях. И, ей-Богу, я с удовольствием слушал его; мне доставляло наслаждение смотреть на него. Я не узнавал старого друга и все думал: «Неужели этот красавец, от которого все женщины должны сходить с ума, наш Анатоль?»

— И представьте себе, — сказала Мария, — со вчерашнего дня Жозеф не перестает повторять: «Ах, какой красавец! Какие манеры! Как он тонок, как строен! Как одет! Какой важный вид! На кого я похож рядом с ним? Чего бы я не дал, чтобы походить на него!»

— И все это верно. Не правда ли, Жером, что мы рядом с Анатолем деревенщина?

— Не правда ли, что Жозеф говорит глупости? — вскричала Мария, краснея от досады. — Что это значит: деревенщина? То, что кажутся не такими красивыми, как тот или этот? Кажутся? В чьих глазах кажутся? Вероятно, в глазах вашей жены, мсье Жозеф? Потому что это касается только, одной ее, раз она ни на кого не смотрит, кроме вас! И если она находит вас красивым, очень красивым, как вы есть, то удивительно вежливо и мило называть себя деревенщиной. Значит, вы находите вкус вашей жены дурным? Или думаете, что она не знает толку в этом деле, так как предпочитает вас всем?

В словах Марии было столько правды, и ее вспышка дышала такой искренностью, что Элоиза сказала Жозефу:

— Вы заслужили эти упреки. Г-жа Фово вполне права: мы, женщины, единственные и лучшие судьи наружности мужчины, который нам нравится.

— Пусть я не прав, сударыня, — отвечал Жозеф. — Но что прикажете делать? Я так люблю этого бесенка! Она делает меня таким счастливым, что иногда мне хочется быть самым красивым, богатым и очаровательным человеком на свете, чтобы чувствовать себя достойным счастья, которым я обязан ей.

Говоря эти трогательные слова, Жозеф с такой нежностью смотрел на Марию, что она едва удержалась от слез и вскричала:

— Ну, Жозеф! Это уже не шутка! Мы смеемся, я не ревную тебя, мы просто смеемся, а ты говоришь нежности, от которых слезы подступают к горлу. Не правда ли, сударыня, что это невеликодушно с его стороны? — обратилась она к г-же Бонакэ, которую все больше и больше очаровывала прямота и искренность хорошенькой женщины.

Элоиза хотела ей ответить, но в это время лакей подал письмо доктору.

— Рука Анатоля, — сказал Бонакэ с беспокойством. — Не перейдем ли в гостиную, мой друг?

Обед был кончен. Элоиза встала, взяла под руку Фово, а доктор повел Марию, и они отправились в гостиную.

XXIII

— Сударыни, вы позволите? — спросил доктор, показывая письмо.

И он прочел следующее:

«Дорогой Жером, мои намерения изменились; не рассчитывай на меня. Я никогда не забуду нового доказательства твоей дружбы, которое ты дал мне нынче утром; но увлечение дружбой сбило нас обоих с толку. Ты вообразил, что в мои годы я могу изменить характер, образ мыслей, привычки; одну минуту я разделял эту мечту под влиянием нашей давнишней привязанности. Нет, слишком поздно возвращаться назад. Жребий брошен, и я поплыву по течению, которое меня уносит. Что касается честного слова, то у тебя настолько здравого смысла, ты слишком умен, чтобы придавать преувеличенное значение необдуманной клятве, данной в пылу разговора. Я знаю, мой милый Жером, что мое письмо огорчит тебя, рассердит и на минуту заставит тебя отнестись ко мне несправедливо. Поэтому не удивляйся, если на некоторое время я перестану бывать у тебя и подожду возобновлять наши отношения, пока твой ум не подскажет тебе, что я не мог иначе поступить. Теперь уже никакая человеческая сила не заставит меня перемениться. Прощай, мой друг. Твой, несмотря ни на что, А. Дюкормье».