Вот тако-о-ой! - Эдна Фербер

Мальчуган округлившимися глазами смотрел на мать.

– Это ведь из «Тысячи и одной ночи» – все, что ты говорила. Зачем же ты это сказала? – Внезапно, с раздражением: – Это из книжки. Да? Это не на самом деле?

Его мать была немного смущена, но не очень.

– Ну да, пожалуй, что и неправда, что мы едем в Багдад. Но ведь каждое место, раз тебе неизвестно, что там с тобой может произойти, тот же Багдад, Слоненок. Почем знать? Всякие вещи могут с нами случиться в Чикаго, всякие люди встретиться. Может, и переодетые калифы, и принцы, и рабы, и воры, как в арабской сказке.

– На рынке! Туда папа ездил всегда, и ничего не случалось. Все это глупости.

Дальше мимо Ай-Прери. То там, то здесь – голова в окошке, фигура женщины в дверях. Миссис Вандер-Сид на своем крылечке обмахивает пылающее лицо фартуком. Корнелия Снип во дворе делает вид, будто подвязывает стебли вьющегося у стены растения, а сама с жадностью сплетницы поглядывает на приближающуюся лошадь де Ионгов.

Селина всем им кивает, машет платком и окликает.

– Как поживаете, миссис Ван-дер-Сид?

Кислый ответ на это приветствие. Неодобрение ясно читается на багровом от духоты лице фермерши.

– Алло, Корнелия!

Корнелия очень неудачно притворяется, будто только сейчас заметила экипаж.

– Ах, это вы, миссис де Ионг. Солнце мешает смотреть. Да я не могла бы и представить себе, что это вы – в таком виде.

Женские взгляды, враждебные, холодные, пронизывающие…

Пять часов, шесть. Мальчик выбрался из повозки, набрал ведро воды у колодца. Они поели и напились по пути: нельзя было терять времени на привалы. Хлеб, холодное мясо, пирог. В повозке много было спелых, прекрасных овощей, которые можно было есть сырыми. Из других же можно было приготовить дома превкусные блюда. Но теперь Селине стало понятно то, чему она некогда удивлялась: что у Пулей ели все свинину, да хлеб, да пироги, почти не пользуясь зеленью, которую они разводили. Когда какой-нибудь шпинат сам посадишь, будешь пропалывать, перекапывать, потом снимать, мыть, связывать в пучки, то мысль о том, чтоб самой его съесть, возбуждает чувство отвращения, словно акт каннибализма…

Дирк вначале держался молодцом, терпеливо переносил жару, сидел очень прямо позади матери, покрикивал на лошадей.

Потом он стал клевать носом. Наступал вечер. Потянуло прохладой с озера на востоке, и туман постепенно окутал прерию, смягчая духоту осеннего дня, придавая таинственные очертания неуклюжим фермерским домам и ивам по обе стороны дороги.

– Спишь, Слоненок?

– Нет. Кажется, не сплю.

Ресницы его тяжелели. Фигурка и лицо приняли, должно быть, от усталости, беспомощный детский вид. Солнце стояло низко. Закат горел и переливался оранжевыми и пурпурными красками. Потом сразу спустились сумерки. Мальчик тяжело привалился к матери, и она укрыла его старенькой шалью. Он еще раз открыл глаза и промямлил совсем сонный: «Не хочу старый… платок… будто девочка», потом откинулся на подостланный ему под голову мягкий узелок и уснул окончательно. В прерии мягко там и сям звенели колокольчики коров; за повозкой Селины застучали копыта лошадей, и какой-то экипаж проехал мимо в облаке пыли. Взаимный поклон. Это Якоб Боомема.

– Вы никогда не ездили на базар, миссис де Ионг? – Голубые глаза вытаращены от изумления.

– А теперь вот еду, мистер Боомема.

– Это не женское дело, миссис де Ионг. Вы бы лучше сидели дома и посылали туда мужчин.

Селинины «мужчины» глядели теперь на нее из телеги; сонные глазки ребенка и вопрошающие глаза пса.

– Мои мужчины со мной, – отвечала она Якобу.

Она всегда была какой-то чудачкой, и Якоб решил что не стоит продолжать беседу.

Она торопила лошадей, не желая сознаться себе самой, что ей страшновато от неизвестности. Дома вдоль дороги попадались все чаще, в окнах мелькали теперь огни. Одной рукой она придерживала спящего мальчика, другой обмотала вожжи вокруг кнута. Затем постлала постель из пустых мешков и старого пальто, чтобы уложить Дирка поудобнее. Наступила ночь.

Повозка приближалась к городу. Селина укуталась в старую шаль, теперь ненужную Дирку, сняла свою шляпу. Она решила ночевать со Слоненком на открытом воздухе в повозке. Им будет неплохо. Там в домах так жарко. И двадцать пять центов, а может быть, и пятьдесят – за двоих… Сколько часов надо работать в поле, чтобы заработать эти деньги!

Она уже дремала. Ночь была такая мягкая, и ноздри жадно раздувались от разных запахов, пахло полем, травой, покрытой ночной росой, немного пылью и хлевом; из прерии ветерок приносил аромат диких флоксов и золотоцвета. Селина испытывала чувство огромной благодарности, вбирая в себя запахи, шорохи, дыхание ночи. Она столько перестрадала за последнюю неделю, не пила и не ела и не высыпалась, как следует. Пережила ужас, боль от потери близкого человека, тревогу за будущее сына и свое. Теперь все в ней просило об отдыхе, боль утихала, смягчалась, и голова ее, казалось ей, никогда не была так ясна, – вся она была точно чуткий инструмент, готовый ответить на малейшее прикосновение.

Огни города все приближались. Селина размышляла спокойно, без горечи, без упреков.

«Отец мой был неправ. Он говорил, что жизнь – великая авантюра, прекрасное представление. Он уверял, что чем больше вы переживете и испытаете хотя бы и неприятного, тем богаче станет душа.

Так ли это? Он был умен, образован, очарователен – и умер в игорном притоне…

…Вот мы уже около Сенной площади… Проснется ли Дирк? Маленький мой Слоненок… Нет, он спит крепко. Спит на постели из мешков рядом со своей матерью, которая поверила, что жизнь – приключение, что надо ее принимать такой, какая она есть. Ложь. Надо брать лучшее – и делать все, что возможно, чтоб стало лучше…

Тридцать пятая улица…

Еще полчаса, и мы будем на Сенной. Я не трушу. В конце концов продаешь свой товар за столько, сколько удается взять…

Как он мил во сне, мой малыш… Не надо звать его Слоненком. Он терпеть этого не может. Дирк – красивое имя. Дирк де Ионг… Я постараюсь, чтобы он серьезнее смотрел на жизнь. Он отправится в путь с багажом, которого не было у его матери. Для меня уже слишком поздно, но он будет иным и будет жить иначе…

…Двадцать вторая улица… Двенадцатая… Сколько народу на этих улицах! Как я все-таки люблю город. Разбужу его…»

– Дирк… Дирк, приехали… Посмотри, сколько огней и народу сколько. Мы почти у цели.

Мальчик проснулся, сел на мешках, зажмурился от света, потом снова упал на свою постель и уснул, свернувшись калачиком.

– Не хочу видеть людей… и огни…

Повозка Селины двигалась в длинном ряду других фермерских повозок. Мужчины с любопытством оглядывались на нее. Они переговаривались и отпускали шуточки на ее счет, но она не обращала на них внимания. Они были у самого рынка, на Рандольф-стрит.