Между синим и зеленым - Сергей Кубрин

режима, а это Черпак, бродящий по району на подписке. Где-то в стенах следственного изолятора еще дремлет цыган Юкин, царапая на стене зачетное «чмо», обращенное в мой адрес, по крупицам нарабатывая авторитет среди бывалых зонщиков. Так щемит, так дрожит в коликах, будто все районное жулье выбралось на свободу и вцепилось в грудь, прогрызло шерстяную куртку и форменную рубашку, сквозь шевроны и нагрудный знак, к самому доброму, может быть, полицейскому сердцу.

Что-то ударило, толкнуло. «Газель» зашла на поворот, облака загустели до той невозможной силы, что растворились вовсе. Сердце не выдержало, и все пропало. В беспамятстве ударился о спинку сиденья.

Бубним о чем-то своем и далеком. А я думаю, вспомнит ли кто обо мне через несколько лет. Кто-то скажет, был такой оперативник, нормальный мужик. Другой, может, вспомнит, как вышел на «олимпийскую» группировку. А остальные – что? Ну, был и был. Майор, вроде. С залысиной, подтянутый, кропал свои делишки.

Забудется. Пройдется. Вот и об отце забудут.

Я все кручу и накручиваю, и хочется верить, что, может, перед смертью, незадолго хотя бы, отец думал обо мне. Не важно, что думал. Пусть даже проклинал, утопая в старых обидах, бился в молчаливой ненависти из-за брошенных когда-то «ты мне больше не отец». Главное, чтобы думал. В тот самый момент, когда накрыло и придавило тугой удушающей пеленой, пусть бы он подумал обо мне.

Я бы смог тогда простить.

Папа, прости меня. Я же помню, как мы ездили на рыбалку, как червяков копали. Я червей боялся, потому бросал в озеро хлеб. А еще помню, как потерялись в лесу, и ты говорил, что знаешь дорогу. Дорогу ты не знал, но все равно шли. Сквозь лес и посадки, через тропы, утоптанные зверьем, овраги, забитые сухими ветками. Смеркалось, но вышли, и я тебе верил.

Папа, я верю тебе. Пожалуйста, будь счастлив.

Замочил дождь. Зашумела прилегающая к дороге стена леса. Заухал кто-то, замычал, и стало темно, будто наступила ночь. Фонари молчат. Сутулые отражатели, согнутые обесточенным параличом, провожают следственную группу и думают сквозь сон: что вы тут забыли, ребята.

Говорим о ненужном – о предстоящей работе. Могли бы и молчать. Но каждый все равно знает, что сейчас придется работать. Следователь помнит о протоколе осмотра, о каждой детали участка происшествия, вещдоках, неотложных мероприятиях. Эксперт считает, сколько следов рук нужно изъять, чтобы не сбить показатели отдела: кто-то решил, что количество важнее качества. Скорее всего, удастся найти потожир и провести «биологию»: раскрываемость по биологии тянет на две «палки», а если стрельнет все и сразу, то, может, получит он должность старшего к следующей весне.

Набираю номер матери. Не отвечает. Я пишу: «Мама, как дела?» И снова молчит. Не случилось ли чего. Вдруг расстроилась так, что сама не выдержала. А ведь расстроилась, потому что любила и простила давно. Не смогла лишь оформить это прощение в реальную прежнюю семью. Мама, ответь. Не хватало еще с тобой расстаться – сейчас, когда нужна Грише, мне нужна.

Звоню и звоню. Тишина.

Эксперт гонит шутки. Следак ржет, угоревший весельем. Бесстыдно гогочет водитель, и кажется, все пространство, от крайней точки неба, уловимой глазом, до черной трещины, прожженной в земле, наполнено смехом. А я вырван из этого праздника и плакать готов, потому что умею плакать.

Наконец отвечает.

– Мама, – кричу, – мама, – и крик мой убивает всеобщую радость.

– Да-да, – шепчет, – да.

Я не знаю, что сказать. Мне нужно было только услышать живое «да».

– Мама, все нормально?

– Все нормально, еду.

И плачет. И я готов.

Слова размываются, дрожат. «Ее-е-ду», «д-дд-даа…» По стеклам сползает дождь, струйки тянутся и рвутся.

Нас разделяет грязевая трясина, неезженая борозда с едва заметным протектором по краю, череда сопутствующих ямок с дохнущим чертополохом в глубине и, может, целая непроходимая вечность с ухабистыми кочками.

От голоса матери всегда становится легче. Все хорошо.

Женщина схватилась за край стола, узнав, что это седьмой случай за последние две недели. Она успокоилась, когда я наврал, что все дети найдены.

– И вашего найдем. Не переживайте.

Предложила чай. Мы отказались, хотя так запахло имбирем, что зря, наверное, сказали «спасибо, не стоит».

– Ваши уже приезжали. Быстро уехали.

– Ну и хорошо. Это важняки. Мы без них разберемся.

Эксперт работал с камерой и просил, чтобы все вышли из комнаты.

– Я попылю тут, потом уберете.

– Конечно-конечно, – ответила женщина, глядя на густой дактопорошок, заполняющий все пространство.

– Ты что тут пытаешься найти? – влез следак. – Изымай зубную щетку, назначим биологию. Была же у ребенка зубная щетка?

– Была? – ответила мать. – Почему была? Есть. Зубная щетка.

Растерянная, понеслась она в ванную. Досадно я махнул рукой.

– Ну, что ты какой резкий. Надо же постепенно, не руби.

– Времени нет.

На месте происшествия главный – следователь. Ходит важный, дает указания. Молодой совсем парниша. И только раскрыл рот, заметив, что стою без дела, как я поднял ладонь. Не учи, товарищ. Разберусь без тебя.

Мы ушли в спальню, чтобы никто не мешал.

Женщина достала фотографию ребенка. Совсем как мой Гриша. Глазастый, улыбчивый. В костюме пирата.

– Это в детском саду на празднике.

– Сколько ему?

– Восемь, – ответила женщина, – это имеет значение, да? Вы его найдете?

Не ответив, я стал заполнять протокол. Паста заедала, буквы не прописывались.

– Найдете?

– Я постараюсь. Вы, главное, успокойтесь.

– Как же мне успокоиться. Вы разве не понимаете?

– Я понимаю, – ответил и представил, что, наверное, с ума бы сошел, если бы с Гришей хоть что-то случилось.

– Вы женаты?.. Простите… я просто хотела…

– Да, – говорю, – я женат. У меня тоже есть сын. Я все понимаю, честное слово.

– Это хорошо, что вы тоже родитель. Я вам доверяю.

Из кухни доносился бесконечный спор эксперта и следователя. Не выдержав, я вышел и попросил заткнуться:

– Чего устроили? Как дети!

Эксперт сказал, что тут нечего делать. Никаких следов. Пустая трата времени. Следователь, схватив папку, вышел в подъезд и слова не сказал.

– Дайте мне полчаса. Скоро поедем.

Женщина, скорее всего, услышала разговор и спросила:

– Дохлый номер, да? Все это зря?

– Не обращайте внимания. Это наши учетные показатели. Они ничего общего не имеют с реальной жизнью. Так, значит, восемь лет. Как, говорите, его зовут?

Она покорно отвечала на вопросы, перекладывала фотографии и все рассказывала, какой замечательный у нее сын. Иногда резко поворачивала голову, будто слышала знакомый топот и, понятно вздыхая, снова возвращалась в прежний растерянный мир.

– Может, кто-то его забрал? Родственники, знакомые? А где отец?

– У нас нет папы, – ответила женщина.

Кивнув, я нервно зачиркал