Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6 - Вальтер Скотт

— Ты думаешь, что можно убедить закоренелых злодеев отдаться в руки правосудия ради спасения своего ближнего? Стоит ли хвататься за эту соломинку?

— Но ты говоришь, что есть средство, — сказала испуганная девушка.

— Средство есть, — ответил незнакомец, — и оно в твоих руках. Мы не в силах отвратить от нее удар, но можно помочь ей уклониться от него. Ты виделась с сестрой, когда она ожидала ребенка, и она, конечно, говорила тебе о своем положении. А если говорила, это меняет дело. Оно тогда не подходит под статут, потому что сокрытия не было. Я, к несчастью, слишком хорошо знаком с судейской тарабарщиной: сокрытие беременности есть главное основание для обвинения в детоубийстве. Но ведь Эффи наверняка посвятила тебя в свою тайну. Подумай, вспомни… Я в этом убежден.

— Увы! — сказала Джини, — она ничего мне не говорила, только плакала, когда я спрашивала, отчего она так изменилась телесно и душевно.

— Значит, у вас заходила об этом речь? — спросил он с живостью. — Тогда ты должна вспомнить и ее ответ: что она обманута негодяем, да, да, так и говори, гнусным негодяем, а другого имени ему не надо; что она носит под сердцем плод его вины и своего легковерия, но что он обещал позаботиться о ней во время родов. Нечего сказать — хорошо он сдержал обещание! — Последние слова он произнес как бы про себя, с горьким укором, а затем продолжал спокойнее: — Так ты запомнила? Это все, что надо показать на суде.

— Но я не могу помнить, — сказала наивно Джини, — то, чего Эффи мне не говорила…

— Неужели ты так тупа и непонятлива? — вскричал он, схватив ее за плечо и крепко сжимая. — Говорят тебе, — продолжал он тихо и сквозь зубы, — ты должна вспомнить, хотя бы она и не говорила тебе ни слова. Ты должна повторить все это, а это все правда, если даже она не сказала ее тебе, ты должна повторить все это судьям, — или как там зовутся эти кровожадные псы? — и не допустить, чтобы они казнили невинную. Не раздумывай! Клянусь жизнью и спасением души — все это чистая правда!

— Но ведь меня приведут к присяге, — сказала Джини, своим ясным умом тотчас заметив софизм в его рассуждениях, — как раз насчет сокрытия. Значит, мне придется солгать?

— Вижу, — сказал он, — что недаром сомневался в тебе. Ты допустишь, чтобы сестра твоя — прекрасная и невинная, только слишком доверчивая — была казнена, как убийца, когда достаточно одного твоего слова…

— Я готова отдать за нее всю кровь свою, — сказала Джини, горько рыдая, — но как могу я превратить ложь в правду?

— Глупая, бессердечная девчонка! — вскричал незнакомец. — Неужели ты их так боишься? Говорят тебе, что даже слуги закона, которые охотятся на людей, как собаки на зайцев, и те порадуются спасению этого юного и прелестного существа. Они не усомнятся в твоих словах, а если и усомнятся, то сочтут твой поступок не только простительным, но и похвальным.

— Я боюсь не людей, — сказала Джини, подымая глаза к небу. — Я боюсь Бога, которого мне придется призывать в свидетели; а он отличит правду от лжи.

— Ему будут известны и твои побуждения, — с жаром возразил незнакомец. — Он будет знать, что ты делаешь это не из корысти, а только ради спасения невинной, ради предотвращения убийства, куда более страшного, чем то, за которое ее хотят покарать.

— Нам дан закон, — сказала Джини, — который указует нам путь. Отступая от него, мы грешим. Ведь сказано: не сотвори зла даже во имя блага. Но ты — раз ты знаешь, что она невинна, раз ты обещал ей помощь — почему ты не хочешь сам свидетельствовать в ее пользу? Ведь ты это можешь с чистой совестью…

— Кому ты толкуешь о чистой совести! — вскричал он с внезапной яростью, вновь пробудившей ее страх. — Мне? Я давно ее утратил. Свидетельствовать в ее пользу? Хорош свидетель, который даже с тобой вынужден встретиться под покровом ночи! Скорее летучие мыши и совы взлетят к солнцу, как жаворонки, чем я смогу явиться открыто среди людей! Тсс! Слышишь?

Вдали раздался один из тех протяжных напевов, на которые поются в Шотландии старинные баллады. Напев смолк, затем послышался вновь, уже ближе. Незнакомец прислушался, все еще крепко держа за руку потрясенную Джини, словно для того, чтобы помешать ей спугнуть певицу. Теперь можно было различить и слова:

Когда стервятник в облаках -Не слышен жаворонок звонкий;Собаки носятся в лесах -Олени держатся в сторонке.

Певица пела во всю мочь сильного голоса, явно стараясь, чтобы ее было слышно издалека. Когда она смолкла, послышались приглушенные голоса. Затем пение возобновилось, но на другой мотив:

Ты крепко спишь, сэр Джеймс! Вставай!Теперь не время спать.Двенадцать дюжих молодцовХотят тебя поймать!

— Мне нельзя оставаться здесь дольше, — сказал незнакомец. — А ты ступай домой или жди их здесь — тебе бояться нечего. Не говори только, что виделась со мною. И помни: участь сестры в твоих руках. — С этими словами он быстро, но осторожно и бесшумно отступил в темноту, в сторону, противоположную той, откуда доносилось пение, и мгновенно скрылся из вида. Джини, скованная ужасом, осталась у каменной могилы, не зная, бежать ли со всех ног домой или дожидаться неизвестных. Колебания ее длились так долго, что они успели приблизиться; двое или трое были уже так близко от нее, что бегство было бы теперь и бесцельно и неосторожно.

ГЛАВА XVI

                                   … в ее речах

Лишь полусмысл; ее слова — ничто,

Но слушателей их бессвязный строй

Склоняет к размышленью; их толкуют

И к собственным прилаживают мыслям.

«Гамлет»[51]

Подобно Ариосто, любителю отступлений, я вынужден наконец свести в моей повести концы с концами, а для этого — вернуться к другим своим героям и проследить их действия вплоть до того часа, в который мы покинули Джини Динс. Это, быть может, не самый искусный способ вести рассказ, зато при этом не требуется «поднимать спущенные петли», — как выразилась бы вязальщица, если бы все они не были вытеснены у нас чулочными машинами, — а это для автора труд кропотливый и неблагодарный.

— Готов спорить, — сказал секретарь судье, — что этот негодяй Рэтклиф, если мы добьемся его помилования, поможет нам в деле Портеуса больше, чем десяток полицейских. Он на короткой ноге со всеми контрабандистами, ворами и разбойниками вокруг Эдинбурга. Это, можно сказать, отец всех шотландских мошенников — недаром он лет двадцать известен у них под кличкою Папаша Рэт.

— Хорош кандидат на казенную должность! — сказал судья.

— С дозволения вашей милости, — вмешался следователь, исполнявший также обязанности начальника полиции, — мистер Фэрскрив совершенно прав: нам как раз такие и нужны. Если он готов послужить городу, так лучшего не найти. Откуда ж нам взять святых для поимки воров и розысков беспошлинного товара? Порядочные и набожные люди из разорившихся ремесленников, которых мы обычно вербуем, на это не пригодны. Того они боятся, этого им совесть не велит. Не могут, видите ли, солгать, хотя бы и для пользы дела. Боятся выходить в темную, непогожую ночь, а еще того больше — получить по макушке. А если бояться и Бога, и людей, и простуды, и потасовки — где уж тут ловить разбойников! Разве так, мелких прелюбодеев, — а от этого одной только церкви выгода. Покойный Джок Портеус, бедняга, стоил один десятерых; этот не знал ни страха, ни совести — был бы выполнен приказ начальства.

— Да, хороший был слуга городу, — сказал бальи, — даром что распутник. Но если вы и впрямь думаете, что негодяй Рэтклиф может сослужить нам хорошую службу и изловить преступников, я готов обещать ему не только помилование, а еще и награду и повышение. Этот случай с Портеусом — большая беда для города, мистер Фэрскрив. Он нам даром не пройдет. Королева Каролина — да хранит ее Бог! — как-никак женщина, — это вам всякий скажет, и никакой измены тут нет, — а женщины упрямы и не прощают обид, это вам известно: вы хоть и неженаты, зато держите экономку. Вряд ли королеве понравится, что совершилось такое дело и никто за него даже не посажен в Толбут.

— Если дело за этим, — сказал следователь, — можно посадить нескольких бродяг, просто по подозрению. По крайней мере будет видно, что мы не зеваем; а у меня на примете много таких, которым неделька-другая тюрьмы пойдет на пользу. За это можно им кое-что спустить в следующий раз — они ведь рано или поздно все равно попадутся.

— Это едва ли удастся, мистер Шарпитло, — возразил секретарь городской корпорации, — они сошлются на конституцию[52] и ускользнут от нас.

— Надо будет поговорить об этом Рэтклифе с лордом-мэром, — сказал судья. — Вы, мистер Шарпитло, ступайте со мной для получения инструкций. Пожалуй, можно кое-что извлечь из показаний Батлера насчет неизвестного джентльмена. Кому это понадобилось шататься по Королевскому парку и называть себя дьяволом, на страх добрым людям, которые слышат про дьявола только в воскресной проповеди? Не думаю, однако, чтобы наш проповедник был повинен в подстрекательстве к мятежу, хотя было время, когда эта порода то и дело что-нибудь затевала.