Наматжира - Джойс Бетти

Альберт Наматжира — человек большого ума и необычайной душевной чистоты. Вдобавок ко всему и удача ему как художнику сопутствовала. Слава пришла к нему сразу, как только его картины были в 1938 году выставлены для обозрения. Слава Наматжиры была и остается предметом гордости всей Австралии. Наматжиру знают далеко за пределами его родины. «По дороге в Австралию, — пишет Даниил Гранин, — я обнаружил, что из всех художников этой страны мне известно лишь имя Альберта Наматжиры» [9]. Казалось бы, указанных бесспорных качеств и заслуг Наматжиры вполне достаточно, чтобы страна чтила своего выдающегося гражданина. Увы, в Австралии этого оказалось недостаточно. Правда, Наматжиру как художника чтили, хотя и не все. Но Наматжиру как человека ценили далеко не все, с кем ему приходилось иметь дело. Как человек он для Австралии не существовал — он не имел прав гражданства, его не допускали к голосованию, ему запрещено было появляться в австралийских городах, его даже не учитывали в общей переписи населения [10].

И только в одном месте его считали полноправным — там где с граждан Австралии берут подоходный налог. Дело в том, что картины Наматжиры раскупались нарасхват, художник имел хороший доход, и правительство отчисляло из его дохода по четыреста фунтов в год в свою казну. Так Наматжира вносил свой вклад в бюджет страны, не будучи ее гражданином.

В цивилизованном мире человека могут лишить прав гражданства, если он совершил какое-либо преступление. Наматжира, с точки зрения «белой» Австралии, совершил тяжкое преступление — он родился с черной кожей. Поэтому он, равно как и все 50 тысяч австралийских аборигенов, с самого первого дня жизни был осужден на вечную ссылку. Он жил в пустыне Центральной Австралии, где страшная засуха губит людей сотнями. Здесь в 1928 году умерла от голода его дочь Нельда, в 1929 году — его мать Лжукута, в эти же годы погибло 25 процентов; детей его племени, потому что у их матерей не было молока, и погибли почти все старики. Наматжира жил здесь в хижине, построенной из гнилых досок, мешковины и листов ржавого железа. Тот, кто приезжал сюда, чтобы посмотреть на знаменитого художника, приходил в ужас от условий, в которых он жил. Он не жаловался, но его беспокоила судьба его произведений.

«Я рисую уже двадцать лет, — говорил он, — и все это время мне приходилось охранять мои картины от сырости, чтобы дождь не смог промочить их насквозь, как меня. Иногда, однако, он добирается и до них, тогда краски смазываются и портятся»[11].

В 1954 году Австралию посетила английская королева. Волей-неволей пришлось показать ей Наматжиру — слишком уж он был знаменит, к тому же королева пожелала его видеть. Наматжиру одели, обули, разрешили ему посетить города — Дарвин, Канберру, где он был представлен королеве, Сидней, Мельбурн, Аделаиду. Он стал, пишет Джойс Бетти, «самым популярным австралийцем 1954 года» (стр. 60) [12]. В его честь устраивают приемы, к нему рвутся за автографами, образуя настоящую свалку. «Некоторые светские дамы, будучи не в состоянии пробиться к Наматжире через окружившую его толпу, пробирались на четвереньках, лишь бы протиснуть свой каталог для автографа», — писал сиднейский «Бюлетин» (стр. 51). На одних приемах ему не дают пить вино, так как аборигену запрещено потребление алкогольных напитков (стр. 54), на других его угощают вином. Его чествуют как художника. «Почти никого он не интересовал как человек» (стр. 112). Но вот он приезжает поездом в город Алис-Спрингс — здесь ему, как и в любом другом городе Австралии, по-прежнему жить нельзя, и он возвращается в свою убогую, грязную лачугу за чертой города (стр. 55). Парад окончен, пора ему вернуться на свое место. Теперь он снова бесправный черный. Джойс Бетти допустила ошибку, назвав его «самым популярным австралийцем». Он не австралиец. Он — абориген, ему вскоре грубо дают это понять. Местные власти арестовывают его за потребление спиртных напитков. Метис угостил его, а он… Дело слушается в суде. «Художник в свое оправдание заявил, что его действительно угощали и он отпил глоток из бутылки, но сделал это, чтобы выказать свое дружеское расположение и не обидеть угощавших, а отнюдь не из пристрастия к вину. Полицейский, арестовавший Альберта, засвидетельствовал, что тот не был пьян, но не отрицал, что отпил из бутылки» (стр. 60).

Бессмысленность обвинения очевидна. Но если рассматривать это обвинение на фоне обычаев, свойственных аборигенам, то оно не только бессмысленно, но и чудовищно. Согласно обычаям, аборигены всегда и во всем помогают друг другу. На деньги, зарабатываемые Наматжирой, покупались вещи и продукты для всех его родных и друзей. Не было, наверно, ни одного аборигена в резервации, которому бы Наматжира не помог в трудную минуту. И люди, естественно, шли к нему с открытой душой, делились с ним пищей, а метисы, которым разрешено пить вино, угощали его вином. Разве мог он отказать кому-либо в помощи или кровно обидеть отказом от угощения?

Суд, однако, признал Наматжиру виновным. И это так тяжело подействовало на него, что он покинул лагерь у Алис-Спрингса и почти год прожил в пустыне, на заброшенных землях, избегая встреч с кем-либо (стр. 62). Это был уже совсем другой Наматжира, человек со сломанной душой.

В 1957 году, когда Наматжире было пятьдесят пять лет, он получил права гражданства и его жена Рубина — тоже. Теперь он мог построить себе дом в Алис-Спрингсе и жить там, но… без своих детей, так как их имена числились в официальном списке подопечных аборигенов — они находились под контролем специальных органов и прав гражданства не имели. Он мог покупать спиртные напитки в отелях и магазинах и потреблять их, но… без своих друзей, так как они не имеют прав гражданства и угощение их вином преследуется законом.

Наматжира вынужден отказаться от переезда в город. «Не могу же я бросить свою семью», — говорит он. А что делает «белая» Австралия? Его упрекают в том… что он не хочет бросить свою семью, и требуют отнять у него права гражданства..

Туристы, приезжающие в Алис-Спрингс, хотят видеть знаменитого художника Альберта Наматжиру. Гид ведет их в лагерь аборигенов к жалкой лачуге с рваным брезентом вместо крыши. Наматжира выходит из лачуги. Что остается в памяти у туристов? «Выражение лица было самым горестным, какое мне когда-либо приходилось видеть… За все время Альберт Наматжира не улыбнулся ни разу» (стр. 81).

В августе 1958 года Наматжира вновь предстает перед судом. На этот раз его обвиняют в том, что он угощал аборигенов, своих родственников и друзей, вином. Его заставляют «дважды поклясться суду, что впредь он никогда не будет приносить спиртное в свой лагерь» (стр. 89). В октябре того же года Наматжиру вновь привлекают к суду, обвиняя его в том, что он угостил ромом подопечного аборигена Инока Раберабу. Суд приговаривает Наматжиру к шести месяцам тюремного заключения. В декабре 1958 года суд, рассмотрев апелляцию, сократил срок заключения до трех месяцев.

По свидетельству сиднейского художника Брайана Мэнсела, который вернулся из поездки по Индии, «вести о деле Наматжиры докатились и туда, причем многие, включая премьер-министра Неру, придерживались мнения, что причиной всему расовые предрассудки» (стр. 104).

В марте 1959 года Верховный суд, рассмотрев повторную апелляцию, отклонил ее. Старый, больной человек, ни в чем не повинный, желающий только одного — чтобы его оставили в покое, бессильный что-либо предпринять, ждет, когда его посадят в тюрьму. «Я не могу так дальше, — в отчаянии говорит он. — Сил нет больше это выносить. Лучше пальнуть себе в голову и покончить со всем разом, чем жить так дальше. Почему они не убьют нас всех? Ведь именно этого они хотят» (стр. 108).

В Алис-Спрингс авиапочтой прибывает ордер на арест. Полицейский инспектор едет в лагерь аборигенов. Наматжира арестован и 18 марта 1959 года доставлен в тюрьму. Он чистит овощи на кухне, подметает тюремный двор.

Вскоре его отправляют для отбытия срока в резервацию племени пинтуби. «Администрация хорошо понимает, какое значение представляют для аборигена его связи со своими сородичами. Поэтому самым страшным наказанием для аборигена, широко практикуемым администрацией, является перевод его в резервацию, расположенную вдали от его родины»[13]. Это была та же тюрьма — ему запрещено общаться с местными аборигенами, разговаривать с обслуживающим персоналом, к нему не допускают туристов. С женой он может видеться четыре раза в месяц.

19 мая 1959 года Наматжира выходит из тюрьмы. Он не может писать картин — «очень тяжело на душе» (стр. 115).

Читатель, несомненно, заметит чудовищную двойственность в отношении «белой» Австралии к Наматжире — к нему с уважением относятся как к художнику и с брезгливым презрением как к человеку. Эта двойственность чудовищна, потому что уважительное отношение к Наматжире как к художнику — это в основном отношение к его картинам, которые выставлены где-то очень далеко от него (ему, аборигену, запрещено посещать выставки своих картин), а отношение к Наматжире как к человеку — это брезгливо-презрительное отношение к нему самому, ранящее его чуткую душу, убивающее его талант. Человек и художник в нем слиты воедино, он в своих картинах раскрывает глубину своего человеческого «я». Когда Наматжиру день за днем оскорбляют как человека, в нем медленной и мучительной смертью умирает художник. «Нужно настроение, — говорит он в отчаянии, — я не могу делать картины, как машина. Тогда они получаются плохие» (стр. 115). Правда, Наматжира еще не теряет надежды. «Пока еще не могу писать. Еще очень тяжело на душе. Поживу со своими в родном краю, тогда, может быть, и займусь ими (картинами. — Н. Б.)». Но ему не дают жить в родном краю и переводят в резервацию другого племени. «Часами сидел он, устремив взгляд вдаль. Но вот мало-помалу у него стал пробуждаться интерес к живописи. Он даже принимался писать, но, едва начав картину, впадал в какой-то транс» (стр. 116).