В доме Шиллинга - Евгения Марлитт

— Фу, послѣ такой картины могутъ присниться страшные сны, — вскричала Люсиль, сидя у стола, послѣ минутнаго глубокаго молчанья. Ея голосъ нарушилъ очарованіе, навѣянное картиной. — Поэтому то я и ушла сюда въ зимній садъ и принесла съ собой альбомъ, который хотѣла посмотрѣть… Въ картинѣ очень много жизни, даже страшно дѣлается, по-моему, при взглядѣ на нее. Трудно предположить, что у живописца «рыбья кровь» — ты положительно ошибаешься, Мерседесъ и…

— Этотъ человѣкъ продалъ себя, — прервала ее молодая дама, презрительно пожимая плечами, и отвернулась отъ мольберта. Она открыла одинъ изъ cтарыхъ фоліантовъ, лежавшихъ кругомъ на столахъ и стульяхъ, съ минуту машинально посмотрѣла на него, потомъ взглянула на грубую деревянную рѣзьбу, потомъ опять на заплѣсневѣлыя страницы; взоръ ея мечтательно блуждалъ съ предмета на предметъ, безпрестанно возвращаясь къ картинѣ, стоявшей на мольбертѣ, и вдругъ остановился на галлереѣ, откуда витая лѣстница вела прямо въ мастерскую, — тамъ стоялъ самъ художникъ, — еще шевелились драпировки на двери, изъ которой онъ появился, очевидно, онъ только что вошелъ на галлерею, но по выраженію его лица Мерседесъ видѣла, что онъ слышалъ ея жесткое замѣчаніе.

Холодная улыбка скользнула по ея губамъ. Она, очевидно, не привыкла отказываться отъ своихъ словъ, какъ бы безпощадны они ни были. Развѣ не сказалъ Феликсъ, что его другъ женился на фамильныхъ помѣстьяхъ Шиллинговъ, женившись на нелюбимой «длинной кузинѣ»? Ну такъ пусть же узнаетъ, что этимъ онъ уничтожилъ въ другихъ вѣру въ свое незапятнанное идеальное направленіе. Ея глаза твердо, безжалостно, съ жестокимъ удовольствіемъ встрѣтили устремленный на нее негодующій взглядъ… Но вдругъ лицо ея вспыхнуло, и гордая женщина, торопливо подобравъ свой шлейфъ, пошла изъ мастерской, въ которую она пришла безъ приглашенія, но прежде чѣмъ уйти, она должна была извиниться.

Онъ сошелъ съ лѣстницы, и она, сдѣлавъ ему навстрѣчу нѣсколько шаговъ, указала на дверь зимняго сада и сказала, слегка кивнувъ головой: «Пиратъ натворилъ здѣсь бѣдъ. Я услыхала изъ аллеи шумъ и пришла сюда, опасаясь, что перепортятъ ваши вещи».

— Ваше присутствіе въ мастерской не нуждается въ извиненіи, сударыня, — возразилъ онъ. — Она всегда открыта для городскихъ и дальнихъ посѣтителей. Мастерская не спальня и не будуаръ, — прибавилъ онъ, холодно улыбаясь. Послѣ того онъ прошелъ мимо нея, какъ дѣлалъ обыкновенно съ посѣтителями, пріѣзжавшими смотрѣть его знаменитыя произведенія.

Онъ вошелъ въ зимній садъ, поднялъ изъ бассейна намокшее драконовое дерево и поставилъ его такъ же, какъ и всѣ другіе упавшіе горшки, на мѣсто. Мрачно сдвинувъ брови осматривался онъ кругомъ. Изъ всѣхъ угловъ поднимались струи воды, причемъ однѣ изъ нихъ поднявшись высоко въ воздухѣ, падали въ свои отдѣльные маленькіе бассейны, скрывавшіеся въ зелени, другіе, напротивъ, взвивались тонкими серебряными дугами изъ чащи растеній и собирались въ большомъ среднемъ бассейнѣ. Это было очень красиво, но баронъ Шиллингъ обошелъ кругомъ зимній садъ, и подъ его рукой всѣ фонтаны замолкли одинъ за другимъ.

— Я не понимаю, что сдѣлалось съ садовникомъ, — онъ всегда остерегается излишней влаги, вредной для растеній, — сказалъ онъ съ неудовольствіемъ.

— Ахъ, chХr baron, это я сдѣлала, — воскликнула Люсиль, послѣдовавшая за нимъ. — Это открытіе было для меня неоцѣненно!.. Фонтаны такъ восхитительно журчали, что у меня духъ захватывало отъ удовольствія. Тогда я протянулась на подушкахъ скамьи, жевала опавшіе апельсинные цвѣты и лѣниво смотрѣла на вершины пальмъ, передъ тѣмъ еще порылась немного въ мастерской — однимъ словомъ, вела себя, какъ глупый шаловливый ребенокъ, который на нѣсколько минутъ вырвался изъ-подъ строгаго надзора… Кстати, какое преступленіе совершила несчастная, которой вы замазали глаза? — вдругъ прервала она себя на полусловѣ и побѣжала въ мастерскую. Она вернулась съ полотномъ, натянутымъ на рамку, какихъ у него было много прислонено къ стѣнѣ.

«Несчастная» былъ эскизъ головки, женское личико съ волнистыми темными волосами, еще не совсѣмъ конченными. Черты напротивъ были тщательно отдѣланы, но широкая темная полоса была проведена по глазамъ, такъ что верхняя половина бархатистаго лба и тонкій носъ съ прелестными пухлыми губками выглядывали точно изъ-подъ полумаски. Полоса доходила до волосъ, — казалось, художникъ въ гнѣвѣ схватилъ первую попавшуюся кисть и однимъ взмахомъ уничтожилъ глаза.

— Да будетъ вамъ извѣстно, что эта бѣдняжка, лишенная зрѣнія, возбуждаетъ во мнѣ баснословное любопытство, — сказала маленькая женщина. — Неужели это вы сами были такъ безчеловѣчны, chХr baron? И почему, можно спросить?

— Потому что я убѣдился, что такіе глаза не годятся мадоннѣ, - отвѣчалъ онъ, быстро подходя къ ней.

Мрачный гнѣвный взоръ скользнулъ по «глупому шаловливому ребенку», который его такъ нескромно допрашивалъ. Онъ взялъ картину у нея изъ рукъ и сунулъ ее за одинъ изъ шкафовъ.

Люсиль повернулась на каблукахъ и лукаво улыбнулась.

— У барона Шиллингъ есть сердечныя тайны…

Ея взоръ искалъ Мерседесъ, которая послѣ его холоднаго отвѣта, молча и съ гордымъ спокойствіемъ, удалилась за мольбертъ, — она не хотѣла пройти черезъ зимній садъ, пока онъ былъ тамъ, а другого выхода въ садъ она не знала. Такимъ образомъ она невольно была свидѣтельницей маленькаго интермеццо [29] съ картиной.

Люсиль показала на нее.

— Она никакъ не можетъ оторваться отъ картинъ, — сказала она барону Шиллингъ. — Я думаю — не мало кровавыхъ сценъ видѣла она во время войны. Я, слава Богу, не видала всѣхъ этихъ ужасовъ, — продолжала она и, опускаясь въ близъ стоявшее кресло, спрятала ноги въ медвѣжьей шкурѣ, раскинутой на каменномъ мозаиковомъ полу. — Когда стало очень опасно, Феликсъ отвезъ меня и дѣтей во Флориду, въ отдаленное помѣстье Цамору, принадлежащее Мерседесъ. Вся Южная Каролина была опустошена, Карлстонъ разрушенъ, Колумбія сожжена, и я узнала обо всемъ этомъ только тогда, когда пріѣхала Мерседесъ, чтобы приготовить меня къ прибытію моего бѣднаго Феликса, котораго вслѣдъ за тѣмъ привезли тяжело раненаго.

Она замолчала. Ея маленькое личико поблѣднѣло, и губы сжались. Ее вдругъ охватило воспоминаніе объ ужасныхъ часахъ смертельнаго страха, но она поспѣшила освободиться отъ него.

— Мерседесъ была похожа на цыганку, — такъ сожжена она была солнцемъ и небрежна въ одеждѣ, - продолжала она, улыбаясь сквозь слезы. — Феликсъ говорилъ, что во время его транспортированія она дѣйствовала, какъ мужчина, — да, она совсѣмъ иначе создана, чѣмъ я. Съ кинжаломъ за поясомъ и съ револьверомъ въ рукахъ пробираться ночью въ кустахъ, чтобы развѣдать положеніе непріятеля или, завернувшись въ солдатскій плащъ, располагаться у бивачнаго огня — этого я ни въ какомъ случаѣ не могла бы сдѣлать. Но должно быть ужъ это въ крови у испанокъ разыгрывать дѣвушекъ Сарагоссы [30] во вредъ своей красотѣ… Мерседесъ никогда не могла бы служить образцемъ Дездемоны, какъ моя мама со своими прекрасными руками, chХr baron, — и въ глазахъ ея снова вспыхнулъ злобный огонекъ, — она получила страшный сабельный ударъ, и кровавокрасный рубецъ обвиваетъ, какъ змѣя, ея правую руку.

Высокая стройная женщина съ прекраснымъ чарующимъ лицомъ и хрупкой нѣжной фигурой, стояла у мольберта, и на ея смуглой рукѣ, чуть прикрытой прозрачнымъ рукавомъ, виднѣлся кровавый рубецъ, знакъ, оставленный войной ея борцамъ.

Баронъ Шиллингъ по внезапному побужденію быстро подошелъ къ ней. Она обратила на него странно пылавшій взоръ, точно передъ ней снова была картина горящихъ городовъ и опустошенныхъ, покрытыхъ трупами полей.

— Но не такъ, не такъ! He безъ борьбы до послѣдняго издыханія — развѣ можно такъ, какъ овца, отдать себя на закланіе? — протестовала она указывая на гугенотку и такимъ образомъ какъ бы отвѣчая на слова Люсили насчетъ кровавыхъ сценъ; видно было что она не слыхала прочей ея болтовни.

— Я хотѣлъ представить женщину, умирающую за свой идеалъ, — сказалъ баронъ Шиллингъ спокойно.

Она посмотрѣла на него дико горѣвшими глазами.

— А мы?!

— А вы боролись за свои господскія права.

— He за побѣду духа, не за образованіе грубой массы? He за священную почву прекраснаго благословеннаго отечества?

И она отвернулась отъ него въ гордомъ негодованіи.

— Что знаютъ въ Германіи? — съ горечью продолжала она, пожимая плечами и взглядъ ея безцѣльно блуждалъ по комнатѣ, между тѣмъ какъ дрожащіе пальцы теребили ленту ея кушака. — Слѣпо преклоняются передъ идоломъ «гуманности», лицемѣрно выставленнымъ Сѣверомъ, вѣрятъ въ фальшивую маску, подъ которой скрываются зависть, желаніе сломить силу Юга, отнять у него власть въ государственномъ управленіи, сдѣлать нищими его гордыя благородныя фамиліи, — о милое нѣмецкое ослѣпленіе! Уничтожаютъ бѣлыхъ братьевъ и нѣжничаютъ съ черной расой…