Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - Анатолий Приставкин

– Не будет он читать, не видишь, что ли, ему не до чтения. Ты лучше к Тусе ступай! Все, все к ней идите, а то ее не прошибешь!

– А сам? – спросил Бесик.

– А я с Корешком буду! – ответил Мотя. – Я его не могу оставить.

– Я тоже! – выкрикнул Хвостик.

– Надо взять деньги, – хмуро сказал Шахтер.

Он прилег на землю и долго смотрел в темноту камеры, заслоняя глаза от света. Поднялся и крепко выругался. Давно мы не слышали, чтобы Шахтер по-шахтерски ругался. Видно, и его прошибло.

34

В тот момент мы считали, что все дело в Тусе. Как только ей объяснили про деньги, так она их срочно нам достанет, и мы придем и швырнем в морду этим фашистам. Мы скажем: «Нате, обожритесь!» И они проглотят наше презрение, увидав деньги, а Филиппок, невинно улыбаясь в усы, исчезнет и вернется с Корешком.

– Держите, – скажут, – своего золотушного!

А мы его окружим кольцом и быстро, бегом, не оглянувшись, покинем этот подвал, чтобы больше никогда о нем не вспоминать.

Воспитательница Наталья Власовна сидела в канцелярии и писала отчет о работе колонистов в колхозе. Мы ввалились все сразу и, не давая ей опомниться, выложили новость про Корешка. Говорил Бесик, ему помогал Шахтер.

– Что? Какие деньги? – спросила Туся, оглядывая нас недоуменно. Она так быстро реагировать не умела.

– Покажи ей книжку, – сказал мне Шахтер.

Туся взяла книжку и стала ее разглядывать, а мы все уставились на нее. Мы видели, как она листала страницы, как дошла до суммы… И в этот момент она даже переменилась в лице. Она так перепугалась, что не могла произнести ни единого слова.

– Это… Это… Чье?

– Мое. – Я оглянулся на Кукушат. Они во все глаза смотрели на Тусю и ждали.

– И я… должна…

– Ага, – сказал Шахтер. – Нам же не дадут.

– Понятно. – Она подавленно замолчала, что-то решая.

Потом вскочила и велела нам сидеть тут и ждать. И никуда не уходить. Никуда, понимаете? Сейчас она вернется, и тогда решим.

Ее не было долго, слишком долго. Но мы ждали.

Ни единого словечка не произнесли. Только Бесик вдруг догадался:

– Побежала доносить.

– Кому?

– Кому, кому… Увидишь кому!

Раздались за дверью голоса, и вошел Чушка вместе с Тусей, но книжка теперь была у него в руках.

– Это чье? – спросил он, неторопливо усаживаясь за стол и доставая свои золотые ворованные очки.

– Мое, – ответил я.

– Его, – подтвердила Туся.

– А остальные тогда чего тут делают? – поинтересовался он, не глядя на Кукушат.

Я кивнул Кукушатам, и они с неохотой убрались. Особенно не хотел уходить Бесик, его Шахтер увел силой. Но и без того понятно, что раздражать Чушку в такой момент не следует: жизнь Корешка поважней всяких личных обид!

Я слышал, как Шахтер говорил Бесику, но эти слова, я был уверен, относились и ко мне:

– Не нарываться… Понял? Только не нарываться!

Туся закрыла за ними дверь и села, поеживаясь, видно было, что ей не очень хочется присутствовать при нашем разговоре, но уйти она не решается. Да Чушка и не отпустит!

Чушка, нацепив очки, стал рассматривать книжку, вертя ее и так и эдак.

Поднял голову, спросил:

– Значит, твоя?

– Моя.

– Откуда?

– От отца.

– Какого еще отца?

– Моего… отца…

– У тебя есть отец? Первый раз слышу! – Он быстро взглянул на Тусю. Та сидела на стуле напротив, сжавшись, как от удара.

– Ну, был…

– Где же он теперь?

– Не знаю.

– А я знаю… Его нет. И не было! Нечего его придумывать и морочить всем голову.

– Но он же… Он же подал мне весть…

– Кто? Отец? – Чушка опять посмотрел на Тусю. – Какую весть? Он тебе прислал письмо?

– Но книжка… Это же весть…

Мне показалось, что Чушка, а за ним и Туся, вздохнули облегченно. Они почему-то испугались, что мне написал отец письмо. А если бы и вправду написал! Что бы они тогда сказали?

– Чего нет на бумаге, того вообще не было, – произнес он. – Так что ты хочешь? Хочешь, чтобы я снял деньги?

– Да.

– А зачем тебе деньги?

– Нужно.

– Все?

– Все.

– За ними надо в Москву ехать, – сказал Чушка. – А кто работать будет?

– Да я посижу, Иван Орехович, – предложила Туся. И добавила боязливо, поглядев на меня: – Только, может, не все сразу брать? Они же промотают! Или в карты проиграют…

– Сам решу, – отмахнулся директор. – Там, может, и денег-то никаких нет… Ведь неизвестно, откуда взялся отец и откуда все это взялось, а? Может, какой жулик нарочно подсунул?

«Сам ты жулик! А еще задница в очках!» – Но я, конечно, вслух не произнес, а стал смотреть в пол, чтобы он по глазам не догадался о том, как я его ненавижу.

Чушка положил мою книжку в боковой карман.

– Можешь быть свободен, – и указал на дверь.

Но я, как дурачок, уставился на его карман, понимая, что вся наша судьба и судьба Корешка упрятаны в этом кармане. Я никак не мог заставить себя уйти, вот так взять и покинуть его кабинет.

Чушка копался, складывая очки, но вдруг увидел, что я еще тут, не ушел, а стою, и спросил грубо:

– У тебя еще чего?

– Ничего, – ответил я. – А когда прийти за деньгами?

Чушка посмотрел на Тусю и покачал головой:

– Тебе скажут. Ступай! В зону!

– А когда скажут?

Туся поднялась и, взяв меня за плечи, повела к двери:

– Я сама тебе сообщу… Договорились?

– Нет! – Я попытался вывернуться из ее рук. – Мне завтра нужно!

– Ну, будет… Будет тебе завтра… А сейчас иди! – уговаривала Туся.

А Чушка сидел и тяжело молчал. Только шея у него покраснела.

– Ладно, – сказал я с вызовом. – Завтра приду. За деньгами!

– Приходи, приходи… – торопливо пообещала Туся и открыла передо мной дверь.

Я шагнул в коридор, но почему-то оглянулся: Чушка смотрел мне вслед, и в глазах его, не защищенных золотыми очками, не было самих глаз, а лишь глубокие провалы, в которых зияла чернота.

35

Кожей спины я почувствовал погребной холод, исходящий от взгляда директора, поэтому и оглянулся.

Но я был занят мыслями о Корешке, который сидит в подвале и которого надо оттуда немедленно вытаскивать. Этот давящий, тяжкий взгляд и жизнь Сеньки никак не увязались в моих мыслях, а, наверное, зря.

Никто, конечно, из нас Чушке не верил. Но не верили по-разному.

Говорили так:

– Надует! Ничего не привезет!

– Привезет… Себе!

– Ага. Скажет, не дали. И катись…

– А книжка? Потребуем книжку!

– Наврет! Потерял, скажет…

– Или скажет: дали половину.

– Ну и половину! За половину Корешка отдадут!

– А если не отдадут?

– Им же не Корешок, им деньги нужны!

Ни до чего не доспорившись, легли спать, только Мотя по-прежнему оставался у решетки, да ночью к нему на подмогу бегали остальные Кукушата.

Утром увидели: Чушка, взяв портфель, отправился в Москву.

Мы наблюдали за ним из-за угла вокзала. И хоть сомнений с его отъездом не убавилось, но что-то подтверждало: если он нас послушал и поехал, должен деньги привезти. Пусть не все, нам все и не нужны, мы готовы были к тому, что Чушка украдет какую-то часть за свои труды. Но все равно, тогда мы сможем торговаться с этими, из ресторана. Главное, чтобы в руках у нас были деньги.

С момента отбытия Чушки мы установили слежку и за поездами: Бесик и Сверчок должны были неустанно с двух сторон вокзала караулить поезд из Москвы, на котором вернется Чушка.

Остальные по очереди вместе с Мотей торчали у решетки, носили жратье от стола, даже бурду ухитрились залить тайком в банку и спустить Корешку на веревке.

Только Корешок перестал есть. Сперва он хоть на наши голоса откликался и бутылку с водой выпил. Но прошли вечер, ночь и утро, и еще день, а Чушки все не было, и он примолк. Лежал в углу на дерюжке, которую удалось ему сбросить, но хлеб не брал и вообще нас не слышал.

Мотя, который никуда не уходил и на обеды «спецовские» перестал бегать, пытался какими-то словами помочь своему дружку. Рассказывал разные истории, вспоминал фильмы, которые мы смотрели, особенно про Швейка, как он Гитлера обхитрил. Раньше-то Корешок на «Швейке» просто заливался от хохота, а теперь молчал.

У Бесика со Сверчком никаких сведений насчет директора не было. Поезда приходили и уходили, а Чушка не появлялся.

Мотя, не дожидаясь теперь от них новостей, сам прибегал узнавать, не приехал ли директор, может, Кукушата его прозевали. Те божились «сукой», что смотрели, не спали и прозевать Чушку, которого они кожей чувствуют на расстоянии, просто не могли. На всякий случай в дом Чушки послали Сандру, но там все было тихо, кроме, конечно, визга поросят и шипения самой старухи. Сандра выразительно изобразила и визг, и шипение.

Пытались говорить и с Тусей, но та лишь пугливо вздрагивала и сжималась, бормоча о том, что поезда ходят с задержкой, а деньги возить трудно, потому что кругом бандюки, которые только и ищут, кого бы обчистить.

Бедная Туся! Это она нам, нам про бандюков рассказывала! А кто же тогда мы? А весь наш «спец»? А кто сам директор? Вот он, директор, и есть главный поселковый урка, ибо за родную копейку и ближнего не пожалеет! Такого не то что ограбит кто, а полезет – сам без порток останется! Это у бедной Тусе затмение мозгов от страха вышло, что она плела невесть что. Но пайку на Корешка и на Мотю отдавала не любопытствуя и карцером за отсутствие не грозила… И на том спасибо.