Штампованное счастье. Год 2180 - Игорь Поль

– Поступаете под мою команду, легионер! – сообщает лейтенант из Пятой пехотной. Наверное, тоже из бывших раненых: броня его сильно избита.

Офицер горит желанием прославиться, будто ему мало, что едва остался жив. Шарики тактических наставлений весело сталкиваются в его светловолосой башке, порождая радужные картинки. В одной из них лейтенант наверняка примеряет капитанские петлицы. Должно быть, они идут ему неимоверно.

– Есть, мой лейтенант! – рапортую я, изо всех сил стараясь, чтобы земля не ушла из-под ног.

Сводный взвод, собранный из легкораненых с миру по нитке,– пятьдесят один человек – трусцой топает на погрузку. Я кручу головой, пытаясь узнать место своего последнего боя. Сейчас, когда вентиляция работает и кое-где светятся плафоны освещения, мрачные темные норы выглядят совсем по-другому. На носилках бегом уносят последние трупы. Разбитые туши вражеских роботов режут горелками. Саперы расчищают пути, орудуя массивными гидравлическими домкратами и электрическими тележками. У развороченного перрона, ощетиненного прутьями арматуры, тихо гудя, покачивается поезд – такой чистенький, сияющий среди выщербленных стен и груд битого стекла. Будто явился из другого мира. Серые цепочки вливаются в стерильное нутро, бряцая амуницией.

Лиз замечаю сразу: она единственная, кто сидит среди всеобщей беготни и выкриков команд. Сидит на корточках, привалившись спиной к грязной стене. Волосы выбились на плечи и рассыпались неровными каштановыми прядями. Лицо с дорожками слез на грязных щеках. Теперь, при свете, лицо ее кажется мне вытянутым, а глаза под ненормально высоким лбом – чересчур огромными. Она безвольно вытянула руки, они свисают с колен кистями вниз, она без перчаток, и видны следы бурой грязи на белой коже. Они уродуют ее не хуже проказы. Я вспоминаю, как она прижимала к груди Васнецова грязную тряпку. Пункт нашего назначения – Москва. На бегу я опускаю лицевую пластину и обращаюсь к лейтенанту по закрытому каналу:

– Сэр, вон та женщина, справа на два часа, она из местного персонала. Оказала нам содействие. Открыла шлюзы, вырубила вентиляцию, а потом остановила поезда на нашем участке. И помогала нашим раненым.

– И что?

– Мой сержант выжил из-за нее. У нее воздуха в баллонах не осталось. Разрешите ей эвакуироваться в Москву.

– Вы знакомы с гражданским лицом из мятежников, легионер?

«Прочисть мозги, лейтенант! Разве это сейчас главное?» Но вместо этого отвечаю согласно уставу:

– Никак нет, сэр! Я захватил ее и ее напарника в плен, когда проник в туннель. Если бы не они, нам бы туго пришлось, сэр. Благодаря им мы закрепились.

Щелк-щелк-щелк. Шарики с треском отскакивают друг от друга. Выстраиваются в нужную комбинацию. Динь-динь. Звонок. Лейтенант открывает рот:

– Ее заберет военная полиция, не волнуйтесь, рядовой. Мы гражданских не убиваем. Встаньте в строй.

– Сэр, рядовой просит разрешения сказать. Сэр, мы и есть военная полиция. Пока наряд назначат, она от голода околеет. Мы тут главные, сэр. Мы захватили планету. Я лично врукопашную троих искромсал. И еще три десятка на счет записал. И мне еще мало. Мы тут сами все решаем, сэр! Она – наш союзник, сэр! Рядовой просит содействия, мой лейтенант!

Я действую не думая, как всегда, на одних инстинктах. Я привык достигать своей цели любыми средствами. Я применяю запрещенный прием: поворачиваюсь к офицеру боком, чтобы ему был виден мой тусклый зеленый кружок, обведенный красным. Лейтенант открывает шлем. На его невозмутимом лице тщательно скрываемое удивление. Целую секунду он колеблется: моя речь для него – вещь немыслимая. Но потом – победителей не судят – он принимает решение. Все-таки он такой же солдат, как и я. Кому же еще, как не ему, понять меня?

Щелк-щелк-щелк. Звяк. Звяк. Перебор комбинаций. Динь-динь!

– Вы из Десятой, легионер?

– Так точно, сэр. Третий батальон.

Динь-динь!

– Хорошо. Пускай садится. В последний вагон. И передайте – с солдатами не разговаривать. Пока разведка ее не проверит, она вне закона. Тут все сейчас вне закона.

– Есть, сэр!

Я едва не сказал ему «спасибо». Удержался в последний момент. Из-за своего необдуманного поведения я теперь наверняка на примете. Не думаете же вы, что на Службу работал я один? Голову даю на отсечение, среди окружающих меня серых спин таких молодцов не один десяток. Вот тот капрал, к примеру,– он как-то странно на меня смотрит. Я стараюсь гнать от себя мысли о том, что со мной будет после окончания заварушки. Возможно, проанализировав мое поведение, меня попросту спишут. Хорошо еще, если позволят уйти с честью – перед строем, под звуки оркестра. А могут попросту приказать сдать оружие и явиться в медицинский отсек. И никакого тебе наследования. Не будет Ролье Четвертого. Я надеюсь, что до этого не дойдет. Но все равно противный холодок нет-нет да и промелькнет внутри. Мы ведь лишены страха смерти, а не позора. Я убеждаю себя, что спасаю потенциального информатора. Закладываю почву для вербовки. Неужто все полевые агенты контрразведки со временем начинают презирать пехотных офицеров?

– Мэм! Узнаете меня? Садитесь в последний вагон. Этот поезд идет в Москву. Нельзя вам тут.

– В Москву? – переспрашивает она, глядя на меня снизу. Поза ее не изменилась, руки по-прежнему безвольно свисают с колен.

– Да. Где ваш напарник? Он жив?

– Не знаю. Я искала, но меня никуда не пускают. Даже ударили. Вот сюда.– Она, не глядя, тычет пальцем в бок.– Чертовы придурки. Теперь мне больно глубоко дышать.

Наш взвод уже достиг своей очереди и вот-вот начнет погрузку. Я сжимаю кулаки.

– Мэм, я должен бежать. Мэм, поторопитесь. Здесь вам опасно.

– А там?

– Там? Там не знаю, мэм,– растерянно отвечаю я.

– Что ты заладил, солдат, «мэм» да «мэм». Лиз меня зовут. Помоги-ка встать.

Я перехватываю винтовку раненой рукой и рывком вздергиваю на ноги легкое тело. Не знаю, что со мной, но я чувствую, как эта женщина смертельно устала. Мое тело продолжает меня удивлять, я и не подозревал, что у меня есть способность к эмпатии. Я тяну ее за руку, она делает несколько вялых шагов, потом встряхивается и медленно идет дальше самостоятельно.

Я произношу ей вдогонку:

– Пожалуйста, не разговаривайте с солдатами, мэм. Это запрещено. Если спросят – вам разрешил ехать лейтенант Ардан из Пятой пехотной. Последний вагон, мэм.

– Ардан. Пятая пехотная. Последний,– повторяет она машинально. Потом оборачивается: – Сколько раз тебе говорить, чурбан! Я Лиз. Лиз Гельмих.

– А я Жослен Ролье Третий.– Я смотрю вниз, мне трудно выдержать ее прямой взгляд. Кажется, она даже не мигает. И тогда я добавляю: – Рядовой…

А потом поднимаю глаза и вижу, что она про меня уже забыла. Идет себе тихонько, прижимая шлем локтем, помахивая грязными перчатками, ни на кого не обращая внимания, солдаты, с лязгом сшибаясь на бегу телами, вынужденно уступают ей дорогу, сержанты недоуменно смотрят ей вслед. Странное чувство внутри, похожее на досаду,– она могла бы мне сказать простое «спасибо». Я пытаюсь преобразовать досаду в злость. Злость – более привычное для меня чувство.

Я спохватываюсь и бегу на погрузку, стараясь не потревожить руку. Медик предупредил, чтобы я в течение часа не делал резких движений – в этот период наноботы с пластыря зарастят пулевое отверстие. Боль временами возвращается, плечо начинает печь, будто вместо пластыря к ране приложили раскаленный уголь.

Подражая сержанту с грубой заплатой выше колена, ложусь на пол ногами по ходу движения: такблок предупреждает, что с некоторых станций еще стреляют. Поезд набирает ход совершенно неслышно. Только на виражах тело немного тянет вбок.

– Внимание, сводный взвод, ознакомиться с обстановкой. Даю пакет,– нарушает сонную идиллию лейтенант.

Я послушно просматриваю сведения из района боевых действий. Ого, да тут и про нас есть! «Третий батальон Десятой пехотной полубригады ценой значительных потерь захватил плацдарм в районе гор Уэллса, подавил наземные зенитные средства, ворвался в туннели планетарной транспортной сети, остановив движение поездов, и, удерживая плацдарм в течение десятичасового напряженного боя с превосходящими силами противника, обеспечил возможность высадки третьего батальона Пятой пехотной бригады. Через два часа были взяты под контроль основные станции сети на маршруте Москва – Марбл-сити, расчеты зенитных батарей мятежников в их районах уничтожены. В настоящее время производится высадка десанта на два плацдарма в непосредственной близости от городов при незначительном сопротивлении противника. Артиллерийские корабли Флота блокируют порты, передовые подразделения Легиона продвигаются к ключевым точкам городов. Наблюдаются множественные попытки повстанцев покинуть орбиту Весты на малых судах. Попытки пресекаются эсминцами Флота из состава экспедиционной эскадры».

Надо же – «ценой значительных потерь»! До сих пор я не имел случая задуматься над формулировками сводок. От нашего батальона осталось едва половина отделения, и все выжившие ранены. Можно сказать, батальон практически перестал существовать. И почему меня так колет эта сухая фраза? Вроде бы я должен гордиться: мы оказались на острие удара, о чем многие могут только мечтать. Может, все дело в том, что в сводке наши потери упоминаются вскользь, как нечто не имеющее важного значения? Но тут следующее сообщение шибает меня под дых, и я временно перестаю соображать.