Вычисление Бога - Роберт Сойер

— Как салат? — спросил я его.

Отвечая на вопрос, Холлус продолжал переносить еду в ротовое отверстие; подозреваю, форхильнорцы не могут подавиться, принимая пищу.

— Очень вкусно, спасибо, — сказал он.

Тут подал голос Рики.

— А почему вы так говорите? — спросил он. И сымитировал речь Холлуса, говоря по очереди левой и правой сторонами рта: — «Очень» «вкусно» «спа» «сибо».

— Рики! — воскликнула Сюзан, смущённая тем, что наш сын напрочь забыл хорошие манеры.

Но Холлус, по-видимому, был совсем не против ответить на вопрос.

— Между людьми и моим народом есть кое-что общее — разделённый на половинки мозг, — объяснил он. — У каждого из вас есть правое и левое полушарие, и у нас точно так же. Мы полагаем, что сознание — результат взаимодействия обоих полушарий; мне представляется, что у людей тоже есть сходные теории. В случаях, когда полушария оказываются разделёнными из-за травмы и работают независимо, из одной речевой щели могут выходить целые фразы. Правда, при этом выражаются гораздо менее сложные мысли.

— О, — сказал Рики, вновь утыкаясь в салат.

— Поразительно, — сказал я. Координация речи между частично автономными половинками мозга, должно быть, сложная задача; может, именно поэтому Холлус казался неспособным использовать сокращения. — Меня занимает вопрос — а если бы у нас было два рта, как бы говорили люди? Чередовали бы слова или слоги?

— Кажется, вы меньше зависите от согласованной работы полушарий, чем мы, форхильнорцы, — предположил Холлус. — Насколько я знаю, в случае повреждения мозолистого тела люди всё равно могут ходить.

— Мне думается, это действительно так.

— А мы не можем, — сказал Холлус. — Каждая половина мозга контролирует три ноги на своей стороне тела. Все ноги должны работать согласованно, иначе мы перевернёмся, и…

— Мой папа скоро умрёт, — сказал Рики, поднимая голову от салата.

Сердце у меня бешено забилось. Сюзан выглядела шокированной.

Холлус опустил свои приборы:

— Да, он мне сказал. Мне очень жаль.

— Вы можете ему помочь? — спросил Рики, не отрывая взгляда от инопланетянина.

— Мне очень жаль, — ответил тот. — Я ничем не могу помочь.

— Но вы же из космоса, и всё такое, — сказал Рики.

Стебельковые глаза Холлуса остановились:

— Да, это так.

— Ну, так вы должны что-то знать.

— Кое-что я знаю, — ответил Холлус. — Но я не знаю, как победить рак. От него умерла моя мать.

Рики с огромным вниманием смотрел на инопланетного гостя. Казалось, мальчик хочет высказать ему своё сочувствие, но понятия не имеет, как это выразить словами.

Сюзан встала из-за стола, чтобы принести с кухни отбивную из ягнёнка и мятное желе.

Мы ели в молчании.

Мне пришло в голову, что у меня появилась возможность, которая вряд ли повторится.

Холлус явился ко мне во плоти.

После обеда я попросил его спуститься в подвал. У него возникли некоторые сложности с разворотом на середине спуска, но он справился.

Я подошёл к шкафу для документов и вытащил из ящика стопку бумаг.

— Люди имеют обыкновение составлять документ под названием «завещание», в котором указывают, как будет разделено их имущество после смерти, — пояснил я. — Само собой, почти всё я оставляю Сюзан и Рики, хотя кое-что пойдёт на благотворительность — в Канадское общество рака, в КМО и ещё кое-куда. Некоторые вещи отойдут моему брату, его детям и паре других родственников.

Я немного помолчал, а потом продолжил:

— Я… я подумывал о том, чтобы дополнить своё завещание, чтобы оставить кое-что и для тебя. Но, Холлус, это кажется бессмысленным. Я хочу сказать, когда меня не станет, тебя рядом, скорее всего, не будет. И, в конце концов, обычно тебя же рядом по-настоящему нет. Но сегодня…

— Сегодня я действительно здесь, — согласился Холлус.

Я протянул ему пачку бумаг:

— Проще всего, наверное, просто передать их тебе сейчас. Это рукопись моей книги, «Канадские динозавры». В наши дни люди пишут книги на компьютерах, но этот экземпляр был напечатан на пишущей машинке. У рукописи нет особой ценности, да и информация в ней уже сильно устарела, но это мой небольшой вклад в популярную литературу о динозаврах, и… В общем, я бы хотел, чтобы она осталась у тебя — подарок одного палеонтолога другому, — закончил я и слегка пожал плечами: — Кое-что в память обо мне.

Инопланетянин взял бумаги. Стебельки его глаз раскачивались из стороны в сторону:

— Твоей семье они не нужны?

— У них есть экземпляры готовой книги.

Он размотал часть своего одеяния. Под ним оказался вместительный пластиковый мешок. Страницы манускрипта прекрасно туда уместились.

— Спасибо, — сказал он.

Мы помолчали. Наконец я смог вымолвить:

— Нет, Холлус — это тебе спасибо. За всё.

И я протянул руку, чтобы коснуться плеча инопланетянина.

17

Поздно вечером, уже после возвращения Холлуса на свой корабль и перед тем, как идти спать, я устроился на диване в гостиной. Я только что принял две таблетки обезболивающего и ждал, пока желудок утихомирится — бывало, что тошнота едва позволяла таблеткам удержаться внутри.

Может быть, размышлял я, форхильнорец прав. Может «дымящегося ствола», способного меня удовлетворить, вообще не существует. Холлус сказал, все доказательства налицо — прямо у нас перед глазами.

Хуже всякого слепого, кто не хочет видеть; наряду со сказаниями об Аматэрасу, это то, что мне нравится из религиозных текстов.

Но, проклятье, я же не слеп! У меня критический взгляд, взгляд скептика, взгляд учёного.

Меня до глубины души потрясло, что жизнь на разных планетах базировалась на одном и том же генетическом коде. Конечно, Фред Хойл предполагал, что Землю — как, скорее всего, и другие планеты — заселили плывущие в космосе бактерии; если все планеты, которые посетил Холлус, были засеяны из одного источника, генетический код, естественно, оказался бы одинаков.

Но даже если теория Хойла неверна — а ведь она и в самом деле обладает серьёзными недостатками, поскольку отодвигает вопрос о происхождении жизни в некое иное место, которое едва ли можно изучить, — может быть, имеется веская причина на то, чтобы жизнь строилась лишь на этих двадцати аминокислотах.

Как мы с Холлусом уже обсуждали раньше, алфавит ДНК состоит из четырёх букв: А, Ц, Г и Т — аденин, цитозин, гуанин и тимин. Это те основания, из которых и формируются витки спирали.

Хорошо — четырёхбуквенный алфавит. Но какой длины слова в генетическом языке? Ведь его назначение — определять последовательности аминокислот, строительных кирпичиков белков. А в живых организмах, как я только что сказал, их двадцать штук. Очевидно, нельзя однозначно приписать каждой из аминокислот слово из одной буквы: в четырёхбуквенном алфавите таких слов будет четыре. Двухбуквенных слов тоже недостаточно: в языке из четырёх символов таких слов всего шестнадцать. Но если мы возьмём трёхбуквенные слова, их хватит с лихвой — можно будет составить целый биохимический словарь в стиле Уильяма Ф. Бакли, из шестидесяти четырёх слов. Двадцать берём на обозначение каждой аминокислоты, ещё две — на пунктуационные метки начала и конца транскрипции. Занятыми получаются двадцать два из шестидесяти четырёх возможных слов. Их теоретически достаточно для того, чтобы ДНК могла функционировать. Если бы некий создатель конструировал генетический код, он должен был посмотреть на излишки лексики и задуматься о том, что с ними делать.

Мне представлялось, что это существо должно было рассмотреть две возможности. Первая — оставить «лишние» сорок две последовательности неопределёнными, подобно тому как в языках имеются последовательности букв, не обозначающие каких-либо действительных слов. При этом, если в нити ДНК вдруг появится одна из таких последовательностей, будет ясно, что при копировании произошла ошибка — генетический сбой, превративший имеющий смысл код А-Т-А в, скажем, не имеющий смысл А-Т-Ц. Это дало бы чёткий, полезный сигнал: что-то пошло не так.

Вторая альтернатива — примириться с тем, что при копировании будут возникать ошибки, но попытаться снизить их воздействие добавлением синонимов в генетическом языке. Вместо того, чтобы каждую аминокислоту означало одно слово, её могут означать целых три синонима. И останутся варианты для выбора начала и конца, что более или менее закруглит словарь ДНК. Если попытаться сгруппировать синонимы согласно логике, можно в некоторой степени предотвращать ошибки транскрипции: если А-Г-А, А-Г-Ц и А-Г-Г будут означать одну аминокислоту и отчётливому прочтению будут поддаваться лишь первые две буквы, шанс на правильное угадывание значения слова будет весьма неплох — даже без информации о третьей букве.