Не надейтесь избавиться от книг! - Жан-Клод Карьер

Любая система образования неизбежно является отражением общества, которое ее создало, разработало и внедрило. Тем не менее во времена Жюля Ферри французское и итальянское общества были совершенно иными. При Третьей Республике 75 % французов еще были крестьянами, рабочие составляли 10–15 %, а тех, кого мы называем элитой, было еще меньше. Тогдашние 75 % крестьян сейчас составляют 3–4%, а образовательный принцип того времени все еще действует. Однако во времена Жюля Ферри те, кому не удавалось как-то применить свои школьные знания, находили работу в сельском хозяйстве, в ремесленничестве, становились рабочими, прислугой. Постепенно все эти рабочие места исчезли, вместо них возникли другие — в сфере обслуживания или на государственной службе, и те, кто выпал из обоймы до или после сдачи экзамена на степень бакалавра, оказываются теперь в свободном полете. Нет ничего, что могло бы их приютить, смягчить удар от падения. Наше общество изменилось, а система образования в целом осталась прежней, по крайней мере в своей основе.

Добавьте сюда и то, что в наше время гораздо больше женщин стремятся получить высшее образование, и они спорят с мужчинами за места в традиционно ценимых секторах, при том, что число этих мест не увеличилось. Тем не менее хотя в ремесленники теперь идут немногие, ремесла по-прежнему будят в людях призвание. Несколько лет назад я был членом жюри, присуждавшего призы лучшим мастерам художественных промыслов, то есть самым искусным ремесленникам. Я был поражен, увидев материалы, которые эти люди применяют, и техники, которыми они владеют, был поражен их талантом. Во всяком случае, в этой области ничто не потеряно.

У. Э.: Да, в нашем обществе, где вопрос занятости встает перед всеми, есть молодые люди, которые заново открывают для себя ремесленные профессии. Это признанный факт и в Италии, и, наверное, во Франции, и в других западных странах. Когда мне случается иметь дело с этими новыми ремесленниками и они видят на кредитной карточке мое имя, я нередко обнаруживаю, что они читали мои книги. Пятьдесят лет назад те же ремесленники, не доучившиеся до конца школы, вероятно, вообще не читали таких книг. А эти продолжают учебу в высшей школе, после чего уже переходят к ручному труду.

Один друг рассказывал мне, что ему как-то довелось вместе с коллегой-философом вызвать такси к филиалу Принстонского университета в Нью-Йорке. Шофер, по словам моего друга, — этакий медведь, лица не видно из-за копны длинных волос. Он заговаривает с ними, чтобы разобраться, кого везет. Те объясняют, что преподают в Принстоне. Но шофер хочет знать больше. И тогда коллега с некоторым раздражением говорит, что занимается проблемами трансцендентальной перцепции и эпохé[302]… и тут шофер его перебивает: «You mean Husserl, isn't it?»[303]

Разумеется, это был студент-философ, подрабатывавший таксистом себе на учебу. Но в те времена шофер такси, знающий Гуссерля, был редчайшим экземпляром. Сегодня вы можете встретить таксиста, который включит вам классическую музыку и будет расспрашивать о вашей последней книге по семиотике. В этом нет ничего сюрреалистического.

Ж.-К. К.: В целом, это неплохие новости, правда? Мне даже кажется, что экологические угрозы, причем отнюдь не выдуманные, могут обострить наш ум и встряхнуть нас от долгой, глубокой спячки.

У. Э.: Мы можем настаивать на успехах нашей культуры, которые очевидны и затронули социальные слои, традиционно остававшиеся за ее пределами. Но в то же время глупости стало больше. Раньше крестьяне молчали не потому, что они были глупы. Быть образованным еще не значит быть умным. Нет. Но сегодня все хотят быть услышанными и в некоторых случаях неизбежно выставляют свою глупость напоказ. Так что можно сказать, раньше глупость не афишировала себя, а в наше время она бунтует.

Вместе с тем, водораздел между умом и глупостью весьма размыт. Когда мне приходится поменять лампочку, я становлюсь полным кретином. У вас во Франции ходят анекдоты на тему «Сколько нужно таких-то, чтобы вкрутить одну лампочку»? Нет? У нас в Италии ходит множество версий этой шутки. Когда-то ее героями были жители Кунео, городка в Пьемонте. «Сколько нужно жителей Кунео, чтобы вкрутить одну лампочку?» Правильный ответ — пять: один, чтобы держать лампочку, и четверо, чтобы поворачивать стол. Но тот же анекдот рассказывают и в Штатах: «Сколько нужно калифорнийцев, чтобы вкрутить одну лампочку? — Пятнадцать: один, чтобы вкрутить лампочку, и четырнадцать, чтобы поучаствовать».

Ж.-К. К.: Вы говорили о жителях Кунео. Кунео находится на севере Италии. У меня такое впечатление, что, по мнению каждого народа, самые глупые люди всегда живут на севере.

У. Э.: Разумеется — поскольку именно на севере больше всего людей, страдающих базедовой болезнью, поскольку на севере горы, символизирующие замкнутость и отчужденность, поскольку с севера приходили варвары, нападавшие на наши города. Это месть жителей юга, у которых всегда было меньше денег и которые всегда отставали по части техники. Когда Босси[304], вождь расистского движения Лига Севера, впервые приехал в Рим, чтобы произнести речь, люди в городе потрясали плакатами с надписью: «Когда вы еще сидели на деревьях, мы уже вовсю болтали».

Южане всегда упрекали северян в бескультурье. Иногда культура является последней движущей силой технологической фрустрации. Заметьте, теперь жителей Кунео в итальянских анекдотах сменили carabinieri[305]. Но наши полицейские гениально сыграли на навязанной им репутации, что в каком-то смысле свидетельствует об их уме.

После карабинеров пришел черед футболиста Франческо Тотти, который произвел среди итальянцев настоящий фурор. На это Тотти отреагировал, опубликовав книгу, где были собраны все анекдоты о нем, а деньги, вырученные от продажи, передал благотворительным организациям. Источник сплетен иссяк сам собой, а люди пересмотрели свое мнение.

Интернет, или О невозможности damnatio memoriae[306]

Ж.-Ф. де Т.: Как вы восприняли запрет «Сатанинских стихов»[307]? Разве не тревожит тот факт, что клерикалы могут повлиять на судьбу книги, опубликованной в Англии?

У. Э.: Напротив, случай Салмана Рушди внушает оптимизм. Почему? Потому что в прошлом книга, осужденная церковной властью, не была бы пропущена цензурой. Автору же почти наверняка грозило либо сожжение на костре либо удар кинжалом. В созданном нами коммуникативном пространстве Рушди выжил, поскольку за него заступились все свободные умы западного общества, и его книга не исчезла.

Ж.-К. К.: Тем не менее тот отклик, который вызвало дело Рушди, никак не отразился на других писателях, осужденных в исламских фетвах и убитых, особенно на Ближнем Востоке. Мы можем только сделать вывод, что ремесло писателя было и остается опасным.

У. Э.: Однако я по-прежнему убежден, что в глобализированном обществе мы располагаем информацией обо всем и в состоянии реагировать нужным образом. Возможен ли Холокост в эпоху Интернета? Я не уверен. Весь мир немедленно узнал бы о том, что происходит… Та же ситуация в Китае. Хотя китайское руководство ухитряется ограничивать доступ пользователей к информации, она все равно распространяется, причем в обоих направлениях. Китайцы могут узнать, что происходит в остальном мире. А мы можем узнать, что происходит в Китае.

Ж.-К. К.: Чтобы внедрить цензуру в Интернет, китайцы придумали невероятно изощренные методы, но они все равно несовершенны. Просто потому, что пользователи Интернета в конце концов всегда находят способы обойти запреты. В Китае, как и везде, люди пользуются мобильными телефонами, чтобы заснять то, чему они стали свидетелями, а затем рассылают эти картинки по всему миру. Со временем будет все труднее и труднее что-либо скрыть. Будущее диктаторов печально. Им придется действовать в полной темноте.

У. Э.: Мне приходит на ум история Аун Сан Су Чжи[308]. Военным стало гораздо труднее давить на нее после того, как за нее заступился почти весь мир. То же самое, как мы видели, произошло с Ингрид Бетанкур[309].

Ж.-К. К.: Однако не будем однозначно утверждать, что мы покончили с цензурой и беззаконием во всем мире. Нам до этого еще далеко.

У. Э.: Кроме того, цензуру можно устранить путем вычитания, но гораздо труднее сделать это путем сложения. Это часто случается в средствах массовой информации. Представьте: политик пишет в газету письмо, где объясняет, что предъявленные ему обвинения в коррупции безосновательны. Газета публикует письмо, но рядом как бы невзначай помещает фотографию ее автора, жующего в буфете бутерброд. Дело сделано: перед нами портрет человека, проедающего народные деньги. А можно сделать еще лучше. Если я государственный деятель и знаю, что завтра должна появиться весьма неудобная для меня новость, и вероятнее всего на первых полосах, то я велю ночью подложить на вокзале бомбу. И на следующий день газеты сменят заголовки передовиц.