Шпионский тайник - Питер Джеймс

Исходя из того, что звонили в офис, а не по месту жительства, я путем анализа часовых поясов сумел отсечь половину трудящегося населения мира, которая или уже ушла с работы, или же еще не явилась на службу к часу дня по Гринвичу.

В результате я пришел к выводу, что самая вероятная зона – это Восточное побережье Америки, отстающее от местного времени на пять часов. Два часа пополудни здесь равнялись девяти часам утра там. Именно там, на Восточном побережье, находятся Нью-Йорк и Вашингтон, где британская разведка создала свою главную базу.

В офисах наконец воцарилась тишина. Уборщицы и надзирающие за ними секьюрити ушли домой. Я вышел из кабинета и немного прогулялся. Света поблизости не было. Единственной живой душой на всем этаже, помимо меня, оставался ночной охранник, засевший в своей клетушке с кроссвордом. На других этажах тоже установилась тишина, лишь изредка нарушаемая шагами редких охранников.

Я осторожно поднялся к кабинету Скэтлиффа на пятом этаже и с помощью крошечного фонарика как мог обыскал его. В папках не нашлось ничего, что вызвало бы мой интерес. Я переключил внимание на сейф и, вскрыв его без особого труда, взялся за содержимое. На сей раз меня ждала удача: я наткнулся на подробный меморандум от МИ-6, отправленный из Вашингтона Файфширу и датированный 3 июля. В нем шла речь о предполагаемом визите Баттанги в Лондон. По мнению автора записки, риск покушения на жизнь Баттанги в британской столице был велик, о чем он и предупреждал Файфшира. На записке стоял гриф «Совершенно секретно», а сама она предназначалась лично Файфширу. К меморандуму скрепкой был прикреплен небольшой листок с грифом посольства в Вашингтоне, на котором было напечатано следующее: «Убедительная просьба немедленно передать Файфширу». Внизу стояла подпись: «Г.».

Я никак не мог понять две вещи. Во-первых, почему этот самый «Г.», кем бы он там ни был, отправил записку Скэтлиффу, а не лично Файфширу, и почему Скэтлифф запер ее у себя в сейфе. Я сдвинул циферблат часов, под ним располагалась крошечная фотокамера – еще одно ценное изобретение Траута и Трамбулла, – и прежде чем вернуть документы в сейф, сфотографировал их.

Поскольку на этаже было тихо, я решил еще немного поводить носом. Внезапно шторы за рабочим столом Скэтлиффа слегка колыхнулись. Я застыл на месте. Шторы еще раз колыхнулись. Я не двигался. Шторы оставались неподвижными еще несколько минут, а потом взметнулись вперед. От остановки сердца меня уберегло только то, что я явственно различил шумный порыв ветра.

И все же я решил окончательно убедиться, что виноват только ветер, и, шагнув к окну, резко отдернул шторы. Я бы ничуть не удивился, обнаружив за ними потрясающего томагавком Скэтлиффа. Но нет, из темного окна смотрело на меня лишь мое собственное неясное отражение, за которым маячили очертания крыш Уайтхолла. Кто-то просто не закрыл как следует форточку. Неудивительно, что ее распахнуло порывом ветра.

Я снова повернулся к столу Скэтлиффа.

Под пресс-папье лежали несколько записок, которые я не заметил в самом начале. Я сел и ознакомился с ними. Все они ничего мне не говорили – до тех пор, пока я не добрался до самой нижней. Датированная сегодняшним днем, она поступила в четверть пятого. Говорилось в ней следующее: «Звонил мистер Уэзерби. Извинялся, что пропустил встречу. Сказал, что ходил под парусом (по крайней мере, мне так показалось – плохое соединение). Пожалуйста, перезвоните ему незамедлительно. Дело срочное».

Я вернулся к себе. Был третий час. Я в очередной раз устал как собака и не знал, радоваться мне или нет тому, что Уэзерби жив, – у меня наступило какое-то эмоциональное окоченение.

Поддерживало лишь то, что за моей спиной снова стоял Файфшир. А если я в нем ошибаюсь? А если что-то с ним случится до того, как мне удастся завершить свое расследование? Я ничуть не сомневался в том, что Скэтлифф с удовольствием увидел бы кое-что, преподнесенное ему на золотом блюде. И если чутье меня подводит и я неверно интерпретировал хлипкие и пока не нашедшие подтверждения улики, с моей стороны было бы довольно несправедливо критиковать его за такие желания.

Скэтлифф велел мне не дергаться, а оставаться на месте. Однако моим начальником снова был Файфшир, и я намеревался в десять часов утра сесть на самолет до Нью-Йорка. Если Скэтлиффу снова захочется наорать на меня, ему придется это сделать с расстояния в три с половиной тысячи миль.

Поставив будильник наручных часов на половину шестого, я вытянулся во весь рост на твердом, словно камень, ковровом покрытии кабинета. Я лежал, пытаясь уснуть и постоянно ощущая в носу холодное дыхание простуды. Доведется ли когда-нибудь снова спать в нормальной кровати?

Спустя какое-то время я решил, что, наверное, могу на это рассчитывать. Миллионы людей спали сегодня ночью так же, как и всегда, – в теплых постелях, не догадываясь даже о том, какая это роскошь.

Девушка за стойкой авиакассы походила на плохо собранного робота. Судя по всему, она успешно прошла курс и в совершенстве овладела техникой унижения пассажиров, причем делала это с удивительной экономией слов. Более того, в первые несколько минут она вообще не проронила ни звука, хотя перед стойкой, кроме меня, никого не было. А когда наконец заговорила, каждая ее реплика заканчивалось одной и той же фразой.

– Мне нужен билет на десятичасовой рейс до Нью-Йорка, – сказал я.

– И что дальше? – Она даже не шелохнулась.

Выждав пару минут, я обратился к ней снова:

– Вы продаете билеты?

– А что, кроме меня, здесь кто-то есть? И что дальше?

Я не клюнул на ее удочку. У меня ныла шея, затекла рука, заложило нос, от мигрени раскалывалась голова, палец на ноге жутко болел от вросшего в мясо ногтя, а волосы вызывали такое ощущение, словно на них стошнило стервятника. Я валился с ног от усталости, между зубами будто застряли остатки съеденной на прошлое Рождество индейки, в животе урчало, как если бы внутри работала электродрель. В эти минуты мне хотелось одного: получить свой билет и опустить измученную задницу в кресло под номером 14В, которое я попросил. Как ни странно, мне его дали.

На «Боинге-707» это не самое лучшее кресло, но я решил, что в нем мне самое место. Посадка на самолет затянулась на лишние полчаса, и салон был почти полон. Надеясь в душе, что место 14А никому не достанется, я опустился в синее кресло и во избежание едкого замечания в свой адрес со стороны очередного плохо собранного робота застегнул ремень безопасности.

Ненавижу, когда спинки кресел находятся в вертикальном положении. Мне так неудобно. Проспав ночь на полу, я и без того уже скрючился в три погибели и постоянно падал вперед, как какая-то разболтанная марионетка. Правда, на мое счастье, меня удерживал на месте ремень безопасности.

Пока я висел в этом весьма странном и отнюдь не способствующем комфорту положении, мимо меня, крепко вцепившись в ручную кладь и тонкие, слово вафля, дипломаты «самсонайт», прошаркали привыкшие передвигаться по воздуху представители рода человеческого. Толстухи в очках-бабочках и кремовых полиэстеровых брючных парах, грозно поглядывавшие на номера кресел, бизнесмены в костюмах в тонкую полоску, на лицах которых читалось: «Обычно я летаю первым классом, но сегодня там все занято», студенты, бабушки и прочая публика. Затем еще несколько минут снимались и складывались пиджаки и пальто, хлопали крышки багажных полок, а пестрая стайка стюардесс и стюардов загоняла последних пассажиров на их места.

Мои мысли обратились к Сампи. Единственный плюс в возвращении в Нью-Йорк – это то, что она тоже там. Ее раздражение наверняка улеглось за неделю. Я провел большую часть полета, придумывая подходящее объяснение всему, что произошло.

Мы приземлились в половине первого по нью-йоркскому времени. Я взял такси и покатил прямиком в штаб-квартиру «Интерконтинентал», где поднялся к себе на этаж. Марта сидела за пишущей машинкой. Как только я вошел, она подняла глаза и улыбнулась.

– Как ваша простуда? Уже лучше? – спросила она.

– Не совсем, – ответил я. – Скажи лучше, Земля по-прежнему вертится?

– Если бы кто-то передвинул ваш стол к окну, я бы вам сказала. Все телефонные сообщения и вся корреспонденция на вашем столе.

– Хаггет у себя?

– Нет, он в отъезде уже несколько дней.

Мне сразу полегчало. Хаггет – президент компании и единственный, кто помимо меня выполняет приказы Файфшира. Я вошел в кабинет – куда более просторный, нежели закуток в Уайтхолле.

Я сел за стол, сдвинул в сторону утреннюю почту и попросил Марту сварить кофе. И лишь после этого взялся за стопку розовых бумажек с телефонными сообщениями.

От Сампи ничего не было, что сильно меня удивило. Я думал, что посланий от нее будет как минимум с полдюжины. Но нет, с полдюжины посланий было от Скэтлиффа, что как раз ничуть меня не удивило. Впрочем, ни одно из них не было помечено сегодняшним днем. Похоже, он пока еще не был в курсе моего местопребывания. В мое отсутствие трижды звонил страховой агент. Этот явно был не в курсе моей профессии. Представляю его лицо, если бы в анкете я указал род деятельности: «шпион». Вряд ли ему захотелось бы заключить меня в объятия.