Раз в год в Скиролавках (Том 2) - Збигнев Ненацки

- Не ее ли имел в виду Антек Пасемко, упоминая о третьей обнаженной девушке?

"По делу подозреваемого А.П. следствие продолжается", - написали в местной газете.

В Скиролавках потихоньку стихали и съеживались разговоры об Антеке Пасемко и его преступлениях. Не этого здесь ожидали и не этого желали. Они хотели, чтобы милиция показала им какого-нибудь чужого человека с лицом, которое пробуждает страх, как у дьявола на картине, с торчащими клыками и блуждающим взором, с руками, длинными, как у обезьяны, и с пеной на губах. Антек был невысоким, милым и симпатичным парнем. Он всегда вежливо всем кланялся и даже на гулянках не устраивал скандалов. Если такой парень втихаря совершил преступления такие ужасные, жил среди них и вел себя так, словно никогда мухи не обидел, сидел на лавочке возле магазина и слушал рассказы Крыщака - чем же в таком случае на самом деле является человеческое существо и какое чудовище каждый носит в себе? Как оценивать себя и других, если не по поведению? Кто хороший, а кто плохой, если, как оказалось, лучшим человеком, чем Антек Пасемко, был вечно пьяный плотник Севрук или Эрвин Крыщак, который без передышки рассказывает разные пакости? Так размышляя, можно сбиться на какой-нибудь страшный ложный путь, где окажется, что хорошая и порядочная женщина - это Мария Порова, которая бегала вокруг своего дома голышом с вилкой, засунутой между ног, а плохая - Зофья Пасемкова, потому что она, стегая кнутом своего сына, чтобы он был послушным и дисциплинированным, сделала из него жуткого преступника. Вспоминали и дочь Йонаша Вонтруха, такую прекрасную и чистую, как майский ветерок, а ведь умерла она, как утверждала Галембкова, из-за того, что воткнула себе во влагалище предмет, которого не смогла вынуть. Как жить, зная, что человек это такой обманщик, что ничего не значат его улыбки, слова, выставленные на люди поступки? Разве черное не должно быть черным, а белое не должно быть белым?

Художник Порваш для изображения тростников над озером использовал много цветов и оттенков, повести писателя Любиньского напоминали моток настолько перепутанной пряжи, что неизвестно было, где искать начало, а где конец нитки. Доктор Неглович предупреждал, что каждое лекарство, которое он дает для лечения какой-нибудь болезни, вызывает другую болезнь, а одновременно отравляет, - но человек простой, однако, жаждал видеть мир полным правд, расположенных, как деревянные балки в штабеле, как мебель в квартире. Стул, скамейка, лавка - это для того, чтобы сидеть, кровать надо отнести к приспособлениям, служащим для сна, на стол же нужно класть хлеб, ставить соль, тарелки с едой и пол-литра водки. Если милый и вежливый парень по фамилии Антек Пасемко, которого все знали и любили, жестоко убивал девушек это было то же самое, как если бы кто-то сказал людям, что на кровать надо класть хлеб, а спать на столе. Аж в голове все мутилось от мыслей и картин мира, перевернутых вверх ногами. Не хотелось верить в вину Антека, а ведь рассудок и факты жестоко свидетельствовали против него. Не пошла бы маленькая Ханечка с кем-нибудь чужим в лес, и это ночью - с Антеком она бы это сделала. Кто мог привезти в лес в Скиролавках чужую и никому не известную девушку, если не тот, кто ездит на машине с Побережья в столицу и каждую минуту может свернуть на проселочную дорогу. Только свой знал старую яму от саженцев, скрытую в лесу. Почему Зофья Пасемко платила на ребенка хромой Марине, раз сам Антек твердил, что это не от него? Она догадывалась о его преступлениях, а может быть, и была в этом уверена - он бывал у матери тогда, когда, как предполагалось, его тут быть не должно, - и скрывала его делишки, как это делает каждая мать. Она хотела доказать всем, что Антек такой же, как другие мужчины, потому что преступник не был таким, как другие. У милиции было много своих поводов, чтобы арестовать Антека, никто не сомневался в этом, что это решение верное, и не отрицал этого. Другое дело - так сразу поверить и представить себе, что это Антек оказался той бешеной собакой, бестией в человеческом облике с милой внешностью. Тогда уж лучше поменьше о нем говорить и как можно меньше задумываться, терпеливо ждать и, как раньше, выстраивать свои мысли в согласии с древними науками, из которых вытекало, что человек красивый, воспитанный и милый должен быть хорошим, а плохого Господь Бог метит - косоглазием, кривобокой фигурой, рыжими волосами. "Кривой, рыжий и хромой - вот кого бойся", - говорила пословица. А в святой книге разве не было ясно написано: "И сделал Господь Каину знамение"? Не было ни одного пятна у Антека Пасемко, даже самой маленькой родинки или бородавки. Дал ему Господь Бог некрупную фигуру, но милую внешность и научил кланяться старшим.

Поэтому он не мог быть преступником, страшнейшим, чем Каин. И так, капитан Шледзик словно бы наткнулся на великий заговор молчания людей в Скиролавках. Никто не хотел свидетельствовать против Антека, никто не сказал о нем плохого слова, никто его не видел в деревне в те ночи, когда были совершены преступления. "Ищите в наших лесах оборотня, - советовали капитану женщины из Скиролавок, - потому что только оборотень способен убивать молодых девушек". Другие же упорно твердили, что преступление совершил кто-то из мальтийских рыцарей, о которых было известно, что у них везде за границей еще есть свои резиденции. "Черное - это черное, а белое - это белое, - говорили люди Шледзику. - Белое - это хорошее, а черное - плохое. Даже в фильмах, которые снимают умные люди, женщина со светлыми волосами бывает хорошей и честной, а женщина с черными волосами всегда творит зло. Разве мог быть плохим человеком Антек Пасемко со светлыми волосами? Разве не для того обесцвечивают волосы женщины в городах, чтобы казаться мужчинам хорошими? Вы нарушили древний порядок вещей, - слышал Шледзик от людей. И вы посеяли недоверие между нами. Если Антек Пасемко убил двух девушек, то теперь жена будет подозрительно смотреть на мужа, а мать на сына, сестра перестанет доверять брату. Поэтому ничего плохого про Антека вы от нас не узнаете".

О ночи,

которая должна была наступить

В начале сентября писатель Непомуцен Мария Любиньски - как и каждый год в эту пору - двинулся на своей яхте в многодневный одинокий рейс по озеру Бауды или еще дальше. Каждый раз он возвращался потом в Скиролавки будто бы помолодевший и посвежевший, полный новых литературных планов, различных умозаключений и поразительных суждений о себе и о мире; однажды он вернулся и с пани Басенькой, которая теперь жила рядом с ним. Любиньски обожал эти несколько дней свободы и одиночества, короткое путешествие без определенной цели и направления, удовольствие быть на бескрайних водах озера только с самим собой. Знала эту его любовь пани Басенька и мирилась с ней, потому что она была настолько умна, чтобы знать, что это ничем не угрожает ей самой, наоборот, после каждого возвращения Непомуцен Любиньски становился нежнее к ней и более усердно исполнял супружеские обязанности. Может быть, как Одиссей по дороге на Итаку, он проплывал не только между Сциллой и Харибдой литературных огорчений, но и несли его хорошие и плохие ветры к различным пристаням и домам отдыха, где загорали на помостах различные Цирцеи и нимфы Калипсо. При мысли об этом пани Басенька тихонько вздыхала, отгоняя, однако, от себя чувство ревности. Она была уверена в его возвращении, как Пенелопа, и, как та женщина, она тоже была окружена поклонниками, которые всегда заставляли ее сердце биться живее. Она до сих пор не изменяла Непомуцену, хотя он - она знала об этом - сделал это уже несколько раз, хотя бы с Эльвирой на яхте за Цаплим островом. Но, приговоренная Непомуценом к одиночеству, похожему на то, к которому он на время своего рейса приговаривал себя, она усматривала в этом возможность измены, а такая возможность не для одной женщины бывает чем-то более прекрасным и гораздо сильнее возбуждающим, чем сама измена. Если Непомуцен выходил навстречу бурям и ветрам, чтобы где-то вдали встретиться с самим собой, то и для нее оставалась такая надежда на встречу с собой или с кем-нибудь еще. Надежда, дающая наслаждение, оживляющая и омолаживающая.

Итак, в солнечное жаркое утро (потому что и такие бывают в начале сентября), опершись о перила террасы, без страха и тревоги смотрела пани Басенька с высоты откоса, на котором стоял дом, как ее муж поднимал главный парус на мачте яхты и как потом, подгоняемый легким ветром в корму, он отчаливал от берега, помахав ей рукой на прощание. Ветер тут же надул белое полотно, яхта начала удаляться, как большой лебедь, потом только острый треугольник грота, все уменьшаясь и уменьшаясь, вырисовывался на фоне коричнево-зеленоватой линии лесистых берегов. А когда он совсем скрылся за Цаплим островом, она стряхнула с себя чувство печали, которое положило теплую ладонь на ее сердце, вошла в дом и усердно занялась уборкой в кабинете мужа, делом обязательным, хоть и запрещенным им, которое время от времени выполнялось, несмотря на его неустанные протесты.