Во все Имперские ТОМ 10 Крокодил - Альберт Беренцев

Теперь я почему-то окончательно утратил чувство реальности. Все вокруг было ярким, но каким-то странным. Я будто видел красочный и прекрасный сон.

Моя рука сама метнулась к груди Дубравина, я уже едва понимал, что я вообще делаю. Дубравин не успел даже вскрикнуть. Я порвал ему грудь, вырвал сердце, оно еще билось в моей руке!

Поднести это сердце ко рту?

Нет нужды.

Сердце Дубравина искрилось его теплой светло-зеленой аурой, и эта магия уже входила в меня, прямо в мою руку, а оттуда — в моё сердце…

Зеленые искорки гасли, а некоторые из них вдруг становились фиолетовыми.

Я перерабатывал солярис в селентис, магию в антимагию, солнечный свет в лунный. Я делал это, просто держа в руке умирающее на глазах сердце Дубравина…

Чистый кайф. Первозданный и незамутненный.

От наслаждения я даже взлетел на несколько сантиметров, оторвавшись от пола. И это было не Полётовское заклятие, совсем нет. Просто это было магическое воплощение моей эйфории, мне вдруг стало так хорошо, что я начал летать, буквально!

Экстаз пожирания…

Стоп.

Какая-то мысль, вертевшаяся до того на задворках моего сознания, вдруг заполнила мой разум. И тогда экстаз перешёл в ужас.

ЧТО Я НАХРЕН ДЕЛАЮ?

Я же не смогу… Если я сейчас сожру сердце Дубравина — то я вообще больше не смогу общаться с магократами! Ни с кем! Я не смогу с ними взаимодействовать в принципе, потому что мое наслаждение сейчас было таким, что теперь я любого мага буду воспринимать только как пищу, как источник экстаза.

Я просто не смогу сдержаться. И стану чудовищем. Я буду вырывать сердце КАЖДОМУ, кого встречу.

Просто потому, что удовольствие от ПОЖИРАНИЯ слишком велико.

Это как первый угол героина, точнее, даже укол чистого эндорфина в мозг. Попробуешь раз — и всё, ты раб навеки.

Нет, я не должен. Я не могу. Если я выпью до конца это сердце — всему конец. Я просто утеряю способность себя контролировать и больше её уже не восстановлю.

Кайфожорство поглотит меня, я превращусь в монстра, а тогда конец моему предназначению, я его провалю…

Я издал дикий крик, звериный и нечеловеческий, а потом отшвырнул от себя сердце Дубравина. Магия этого сердца была выпита мною процентов на пять, не более, я ясно ощущал это.

Нет, надо допить её.

Нет, нельзя этого делать.

Я заметался, как безумный, я перескочил через труп Дубравина, бросился к его сердцу и растоптал его, чтобы избавиться от соблазна.

Последние огоньки зеленой Дубравинской ауры погасли под моими подошвами…

Леший меня побери! Я уничтожил свой кайф.

ГОЛОД теперь навалился на меня с такой бешеной силой, что меня затрясло, забило, как в эпилептическом припадке.

Просто представьте, что вы пришли к любимой девушке, начали делать дело, а в самый ответственный момент в квартиру вдруг врывается её батяня с дробовиком… Вот нечто подобное ощущал я сейчас. Только в тысячу раз хуже.

МНЕ ОБОРВАЛИ КАЙФ.

Точнее говоря, я сам себе его оборвал, я сам себе был батей с дробовиком…

Проклятый Крокодил! Я бы сейчас отдал все на свете, чтобы не быть им!

Хотя, стоп, тут же осталось еще двое магократов, и у каждого из них тоже есть сердце…

Я повернулся к застывшим от страха индонезийцам.

Но вместо того, чтобы броситься вырывать им сердца, я бешено заорал:

— ВОН! Пошли ВОН, ублюдки!

Но ублюдки так и остались стоять на коленях, с поднятыми руками. Страх парализовал их, а может они просто не понимали по-русски.

Нет, всё. Я больше не могу терпеть это дерьмо.

Я кое-как вывалился из ангара, через пробитую мною же дыру в стене.

В лицо мне ударил холодный ветер с дождем, но не то чтобы меня это сильно освежило.

Перепуганные дети все еще сидели в клетке, Мухожуков ошивался рядом.

— Освободить их ты, конечно же, не догадался, падаль, — процедил я, отрывая клетке одну из стенок, — Дети, подождите здесь. Сейчас приедет Охранное Отделение, о вас позаботятся. Из клетки можете выйти. Не бойтесь.

Но дети испуганно вжались в уцелевшую стенку клетки, видимо, мой вид сейчас был слишком ужасен, чтобы мне можно было доверять. Ну оно и неудивительно, особенно учитывая, что это дети разночинцев, которых с детства учили бояться магов…

Впрочем, мой вид сейчас перепугал даже Мухожукова:

— Князь, ты как…

— Паршиво, братец. Вызови Охранное Отделение. Там в ангаре торговцы детскими органами. Двое живых магов, еще десяток живых бандосов и трое хирургов-расчленителей. И еще полно мертвецов. И целая гора доказательств их преступной деятельности. Насколько я помню, расчленять детей разночинцев — это преступление против короны, согласно указу Павла Вечного…

— Так-то оно так, но я не хочу звонить в Охранку. Граф Мухожуков никогда не был стукачом!

Я поглядел на графа, и этого хватило, чтобы Мухожуков тут же поправился:

— Ну в смысле — я никогда не был стукачом, но ради тебя, князь… Я готов! Вот только Охранка всех их отпустит. Это же люди Дубравиных…

— Не думаю, — перебил я, меня шатало, я едва стоял на ногах, — Дубравины сейчас на ножах с Алёной Оборотнич, Шефом Охранного Отделения. Так что всех этих ублюдков примут, как миленьких, и повесят. Звони!

— Так а почему бы их просто не убить? — Мухожуков явно боялся звонить Охранке, чуть ли не больше, чем перечить мне, — Это же дрянь, а не люди. Убийцы детишек. Ты бы мог их за секунду всех порешать!

— Мог бы. Да. И любой человек на моем месте именно так и поступил бы, граф. Типа, убийцы детей — идеальный объект для расправы. Они заслужили, их не жалко. Вот только…

— Что? — со страхом глянул на меня Мухожуков.

— Вот только я не убиваю под влиянием эмоций, граф, — ответил я, — Жажда мести и справедливости — тоже эмоция. Одна из самых диких на самом деле. Если начать вершить справедливость — сам не заметишь, как станешь хуже этих торговцев органами. Впрочем, плевать. Все равно не поймешь…

Я осознал, что сейчас говорю совсем не о том, о чём хочу. На самом деле я вел речь о моём проклятом ГОЛОДЕ, вот только не мог прямо сказать Мухожукову, что я Крокодил, поэтому мне приходилось извиваться и тщательно подбирать слова.

Так что я просто махнул рукой:

— Звони в Охранку. Я лично проверю, выполнил ли ты мой приказ, граф. Не подведи меня.

Мухожуков нервно кивнул.

У меня же совсем не осталось сил, казалось, что ГОЛОД теперь стал жрать меня самого, моё