После апокалипсиса - Вячеслав Рыбаков

Стоило бы спросить, а что же Боб?

Получит он свой приз?

Конечно.

Мой друг Боб уплетает за обе щеки гречневую кашу с шоколадным вкусом.

Боб — сирийский хомячок.

Вселенная, сделанная из банок «Несквик» и туалетной бумаги, вращается вокруг него.

И он многому меня научил.

В пожарных датчиках стоят герконы. Это маленькая стеклянная трубочка с двумя проводками. Подносишь магнит, и контакт замыкается. Остальное просто. Взять обычный калькулятор, расковырять кнопку «=» и припаять проводки от геркона. Потом набрать «+1».

Магнит крепится на колесо для хомячка.

Запускается Боб.

Колесо делает оборот, геркон замыкается и калькулятор добавляет единицу.

Отсчет пошел.

Боб крутится в колесе восемь часов без перерыва. Потом ест кашу с «несквиком», пьет воду и спит целый день без задних ног.

Цифра на калькуляторе: 37 490.

Умножаем это число на длину окружности колеса, получаем, что за ночь хомячок пробегает больше восемнадцати километров.

К полуночи Боб просыпается и снова лезет в свое колесо.

Хотите узнать главную хомячью мудрость?

Иногда нужно просто бежать вперед.

Я навещаю сержанта.

Сейчас подойти к стеклу я не могу, потому что дверь заминирована. Выглядит это чудовищно. Огромная гора хлама до самого потолка. Муравейник в постъядерной эстетике. Получив дозу радиации, муравьи сошли с ума и перетаскали все — от кроватей и хирургических столов до бочек с песком и сейфа.

Не удивлюсь, если в темноте все это светится.

Кстати, о сейфе. Он принадлежал когда-то доктору Ремизову. К тому же, доктор любезно забыл его закрыть. Внутри сейфа обнаружились несколько полезных вещей.

Скажем, дневник доктора.

Или инструкция по технике безопасности. Классная вещь. Только там можно узнать, как взорвать всё, что взрывается.

Например, кислородный баллон.

Задача осложняется тем, что из этой бутылки надо выбить сразу две пробки — вторая дверь в тамбур наверняка тоже стальная.

Поэтому — направленный взрыв.

Мушиный Апокалипсис — вот в чем задача ядерного муравейника.

Стоило бы сказать «ты уйдешь в Валхаллу, сержант».

Стоило бы попрощаться.

Знаете современный смысл выражения «все под контролем?»

Трупы учтены, гробы пронумерованы.

Я иду по улице. Серый день, улицы пусты. Машин не видно, повсюду люди в камуфляже. Новости уже не показывают.

Я пытаюсь дышать глубоко и аккуратно. В горле страшно першит.

Я не выдерживаю и разражаюсь сухим кашлем.

Вокруг сразу оказываются люди в противогазах и защитных костюмах. В руках у них автоматы.

Солдаты выворачивают мне руки и укладывают на землю лицом вниз.

Я говорю: у меня хронический бронхит. Ребята, вы чего, я не подхватил СТК — но они не верят и заталкивают меня в машину. Чтобы затем привезти к доктору Ремизову, который поставит мне уколы и запрёт в герметичный бокс.

Вероятно, поэтому я выжил.

Когда вирус начал гулять по базе, они запаниковали. Хотя наверняка существовал план и на этот случай. У военных на все есть планы. Может быть, эвакуация проходила плавно и четко. Только в это «плавно и четко» забыли включить меня.

Хомячок остался в коробке.

Доктор Ремизов мог вспомнить — но убежал, бросив свой компьютер, сейф защитного цвета и ящик детского какао.

Обо мне вспомнил сержант.

Я захожу в кабинет. На мне защитный костюм, на плече сумка с едой и инструментами. Неизвестно, что нас ждет вне базы. Сегодня я собираюсь повторить маршрут Боба по уровню 3а. Только теперь побегу сам. И взрыв будет самый настоящий. Без дураков.

Прежде чем нажать на кнопку, у нас с Бобом остается еще одно дело.

Вопрос: что не так в этих фотографиях?

Ответ: это снимки из наших личных дел — моего и Боба.

Боб выглядывает из нагрудного кармана и смотрит на меня темными бусинками. Пора. Я киваю.

Я говорю: «Прощай, сержант.»

Мы с Бобом уходим, а в кабинете остается самодельный плакат «Хомяки месяца».

Под заголовком раньше были две фотографии.

Теперь — рисунок, похожий на детский. На нем человечек в сине-зеленом камуфляже и в пилотке со звездой. На погонах — по три черточки. Глаза разного размера, что придает человечку комичный вид. Справа от него нарисован красный хомячок с панковской шевелюрой. Слева — зеленый человечек.

Все трое улыбаются.

Из правого угла рисунка светит солнце.

Оно синее, потому что желтого фломастера у меня нет.

Эдуард Геворкян

Путешествие к Северному пределу, 2032 год

Восходящие потоки разъели проплешину в плотной облачной ткани, и мутное белесое пятно Луны глянуло вниз, туда, где волны накатывали на изрезанную протоками землю. Две большие птицы, парящие в ночной выси, углядели огромную темную тушу, медленно плывущую вдоль берега. Сложив крылья, они спикировали на нее, но длинное тело оказалось не дохлым китом, а несъедобной громадой, от которой несло кислой вонючей гарью, а внутри, в гулком чреве, что-то гремело, стучало, изрыгало непонятные и страшные звуки.

Несколько взмахов могучих крыльев — и птицы уносятся прочь, все дальше и дальше от одинокой баржи, идущей глухой ночью невесть куда.

Рыбы, поднявшиеся из глубины, недолго сопровождали ржавый ковчег. Шум, звонкие удары металла о металл, протяжные скрипы распугали их, и юркими серебристыми тенями они ушли вниз, в надежный спасительный мрак.

Между тем судно, удерживаясь на грани двух стихий, не желая сливаться с тем, что внизу, и не умея стать тем, что вверху, держало свой путь к темным берегам.

Волны разбивались о баржу в пену и брызги с монотонным шипением «пршшш… пршшш…», а маленькому человеку, что лежал со связанными за спиной руками, прижавшись щекой к сырым лохмотьям краски, казалось, что кто-то снова издевательски окликает его: «Приемыш! Приемыш!»…

— Приемыш! Приемыш! — кричала Вера дурным голосом, но Сергей, не обращая внимания на ее вопли, хлестал тонким прутом по босым ногам.

К обидным словам он с малых лет привык. Четыре дочери у дяди Харитона, а шуму от них было как от десяти. Спуску они не давали никому. Старшие, Клавдия и Наталья, распугали всех женихов окрест, а младшие, близняшки, Вера и Алевтина, каверзами своими изводили соседей и старших сестер.

Хоть и были сестры — старшие и младшие — от разных матерей, но нраву одинаково буйного. Отец же, человек степенный, часто дивился тому, как от двух его тихих, кротких жен, почивших в бозе, появились ни на кого не похожие разбойные девки.

Родителей своих Сергей не знал. Дядя рассказывал, что в последний раз виделся с ними в Саратове, перед исходом в Москву, и с тех пор вестей от них не было. Племянника своего Харитон отыскал в приюте, да и то после того, как приют сгорел, а дети мыкались по временным пристанищам. Впрочем, о той поре дядя говорил глухо, а Сергей и подавно не хотел о ней вспоминать.

Двоюродные сестры сразу же принялись шпынять мальца, а когда он чуток подрос, кто-то из них возьми и брякни, что будто он вовсе им не родня, а так, подобрал Харитон из жалости невесть какого приблудыша. А потому, мол, знай свое место и слушайся их беспрекословно!

Сколько помнит себя Сергей, не давали они ему проходу.

Дядя по службе частенько отсутствовал, вот сестры и борзели вовсю. То ущипнут походя, то обманку подсунут: яйцо пустое, воском налитое, или крендель из крашеной глины. А как стукнуло парню двенадцать лет, стал он потихоньку отпор давать. Вот и сейчас, когда Вера ни с того ни с сего влепила ему в лобешник деревянной ложкой, не стерпел, скрутил ее и хворостинкой отстегал по голым ногам, да так, что на визг выскочили старшие, прут отобрали и чуть самому не всыпали.

Сергей вырвался из их рук, перескочил через плетень и сбежал вниз по косогору, и пробрался мимо огородов к частоколу.

Огляделся по сторонам — дозорных не было видно, наверно, дремлют у себя на насесте, что над воротами. А потом он нырнул в потаенный, одному ему известный ход и вскоре вылез из кустов, что нависали над оврагом. Здесь он часто прятался от всевидящих глаз ябедницы Алевтины. Овраг длинной прямой линией уходил к городу. Дно его заросло малинником, но кое-где на склонах торчали высокие разлохмаченные стебли ядовитой крапивы. Дурохвосты в эти края порой забредали, но в овраге ни разу не видели хищных котяр. Говорят, запах старого железа их отпугивает. А железа здесь хватало.

Харитон как-то пояснил, что раньше, когда Москва городская досюда тянулась, это и не овраг был вовсе, а дорога подземная. Тут она поверху шла, но ближе к реке она ныряет глубоко вниз. Так что же по ней не ходят-ездят, недоверчиво спросила Клавдия, на что Харитон только рукой махнул отъездились, мол. Потом он рассказал, как давным-давно, до моровой погибели, здесь ходили поезда, и тысячи людей катались на них. И он тоже катался, а когда лихо накатило, то он в этих поездах трупы вывозил на чумное огнище.