ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Рафаэль Сабатини

Изумление присутствующих достигло апогея. Это беспрецедентное и неожиданное великодушие поразило всех, за исключением, возможно, хитроумного и проницательного господина д'Антрага, который решил, что ему понятна причина беспокойства его высочества.

Лицо господина д'Артуа стало пунцовым. Его самолюбие было болезненно уязвлено этим публичным, хотя и неявным выговором.

— В повторении нет никакой необходимости, — надменно заявил он. — Едва ли я способен забыть такое сильное слово как «невеликодушный». Я не стану сейчас подробно останавливаться на этом. Поскольку наши взгляды по этому вопросу так разительно несхожи, я не могу принять дальнейшего участия в обсуждении. — И он резко развернулся на каблуках и шагнул к двери.

Регент нахмурился.

— Монсеньор! — вскричал он, — Вы не должны забывать, что я занимаю место короля.

— Ваше высочество не оставляет мне никакой возможности забыть об этом, — с горечью ответил младший принц, выказав тем самым непочтительность и к представителю нынешнего короля, и к покойному соверену. С этими словами он вышел, хлопнув за собой дверью.

Регент предпринял неуклюжую попытку сгладить впечатление, которое произвёл уход господина д'Артуа.

— Мой брат, господа, занимает в подобных вопросах бескомпромиссную позицию, которую нам надлежит уважать, даже если мы её не разделяем. — Он вздохнул. — Господин д'Артуа всегда проявлял твёрдость во всём, что касается его идеалов, очень возвышенных, очень благородных. — Принц сделал паузу, а потом заговорил другим тоном. — Думаю, остаётся сказать немногое. Я уже выразил, господин де Бац, свою высокую оценку замыслу, который вы и господин Моро попытаетесь осуществить. Если вам что-нибудь понадобится, господин д'Антраг — к вашим услугам. Я рад, что у вас с ним достигнуто полное понимание.

— Остаётся один вопрос, монсеньор, — сказал де Бац. — Фонды.

Его высочество испуганно всплеснул руками.

— Во имя Неба, господин де Бац! Вы просите у нас денег?

— Нет, монсеньор. Только полномочий раздобыть их. — И барон многозначительно улыбнулся в ответ на озадаченный взгляд регента. — Обычным способом, монсеньор.

Было ясно, что его высочество понял, о чём идёт речь. Но он по-прежнему чувствовал себя неуютно. Он посмотрел на д'Антрага, словно надеялся получить у него подсказку.

Д'Антраг важно выпятил губу.

— Вы же знаете, монсеньор, у нас уже были сложности. И, потом, вы взяли определённые обязательства…

— Но они действительны только за границей, — осмелился вставить господин де Бац. — Не во Франции.

Регент поразмыслил, потом кивнул.

— Вы даёте мне слово, господин барон, что будете использовать эти ассигнации только во Франции?

— Охотно, монсеньор. У меня осталось довольно золота, чтобы добраться до Рейна.

— Что ж, замечательно. Делайте, как сочтёте нужным. Но вы осознаёте, насколько это опасно?

— Это самая несущественная опасность из всех, с которыми нам предстоит столкнуться. Кроме того, у моего художника очень лёгкая рука, монсеньор.

На этом Мосье закончил аудиенцию. Он произнёс на прощание несколько напутственных слов и милостиво протянул двум смельчакам руку для поцелуя.

Когда они вышли на солнышко и тяжело зашагали по чавкающей жиже и рыхлому подтаявшему снегу, гасконец, наконец-то дал выход своему раздражению. Он разразился целым потоком богохульств.

— Эх, если бы я не ценил игру превыше всяких ставок, послал бы без церемоний к дьяволу его высочество вместе с этим проклятым сводником д'Антрагом. Боже милосердный! На коленях умолять о чести рискнуть своей шеей ради этих ничтожеств!

Его ярость вызвала у Андре-Луи улыбку.

— Вы не понимаете, какая это честь — погибнуть за их дело. Будьте к ним снисходительны. Они всего-навсего играют свои роли. А Судьба предназначила им слишком великие роли для их немощных мозгов. К счастью для нас, Мосье под конец сменил гнев на милость.

— Да, и это самое удивительное событие за сегодняшнее утро. До сих пор я считал его самым непримиримым и самодовольным в парочке августейших братцев.

Андре-Луи отмахнулся от этой загадки.

— А, ладно! Я доволен, что он не подтвердил отказ господина д'Артуа. У меня свои интересы в этом деле. Ведь я — Скарамуш, помните? Скарамуш, а не странствующий рыцарь.

Но, когда господин де Керкадью и Алина услышали, какое отчаянное предприятие ему поручено, они сочли Андре-Луи именно странствующим рыцарем. Алина могла думать только об опасности, угрожающей её возлюбленному, и вечером, после ужина, когда они ненадолго остались вдвоём, она дала выход своему страху.

Андре-Луи согрело это новое доказательство её любви, хотя он и расстроился при виде её горя. Он принялся успокаивать девушку, объяснять, что осмотрительному человеку в Париже нечего опасаться. При этом он вольно цитировал де Баца, который не раз однозначно высказывался на данную тему. Но имя барона лишь подстегнуло страхи Алины.

— Этот человек! — воскликнула она с нескрываемым осуждением в голосе.

— О, он очень храбрый господин, — вступился за гасконца Андре-Луи.

— Безрассудный сорвиголова, представляющий опасность для всех, кто с ним сотрудничает. Он пугает меня, Андре. Он не принесёт тебе удачи. Я чувствую это. Я знаю.

— Интуиция? — шутливо спросил Андре-Луи, глядя в её запрокинутое к нему лицо.

— О, не насмехайся, Андре. — Алина, которая вообще-то редко плакала, едва сдерживала слёзы. — Если ты любишь меня, Андре, пожалуйста, не уезжай.

— Я еду именно потому, что люблю тебя. Я еду, чтобы наконец назвать тебя своей женой. Почести, несомненно, тоже будут, как и более существенные блага. Но они ничего для меня не значат. Я еду завоёвывать тебя.

— Какая в этом необходимость? Разве ты уже меня не завоевал? А с прочим мы могли бы подождать.

Как мучительно было Андре-Луи отвечать отказом на мольбу этих милых глаз. Он мог лишь напомнить невесте, что связан словом, данным регенту и барону. Он просил её быть мужественной и разделить, хотя бы отчасти, его веру в себя.

В конце концов она обещала, что попытается, но тут же добавила:

— А всё-таки, Андре, я знаю, если ты уедешь, я никогда больше тебя не увижу. У меня какое-то дурное предчувствие.

— Милое дитя! Это только фантазия, порождённая твоей тревогой.

— Нет. Ты нужен мне. Нужен здесь, рядом. Чтобы защитить меня.

— Защитить тебя? Но от чего?

— Не знаю. Я чувствую какую-то опасность. Она угрожает мне — нам, если мы расстанемся.

— Но, дорогая, когда я уезжал в Дрезден, у тебя не было таких предчувствий.