Муха в розовом алмазе - Руслан Белов

Раздевшись, постоял немного, подыскивая подходящую реплику (безуспешно), затем взобрался на ложе, придвинулся к девушке, обнял ее так, что рука легла на животик, прочувствовал ладонью его совершенную прелесть, потом медленно-медленно повел руку по направлению к груди... И что вы думаете? Она, перестав претворяться, повернулась ко мне, вжалась горячим телом в мое тело? Впилась в губы? Зашептала: "Милый, милый, где ты был? Я так ждала тебя!"

Отнюдь! Как только сосок ее коснулся моей ладони, она вздрогнула и прошептала горестно:

– Ты знаешь, знаешь, противный, как отсюда выбраться!

Как водой холодной окатила! Только-только хотел воспарить, раствориться в ее радостях, а она такое... Да еще "противный"! Убрал одураченную руку, сунул ее под голову и, отвернувшись, уставился в беспокойно колеблющийся фитилек лампы. А она продолжала канючить:

– Ну, придумай что-нибудь, ты же все знаешь, ты же умный!

– Умный? Ты меня удивляешь! Не-е-т, я – дурак, и ты это прекрасно знаешь. Знаешь и используешь! – неожиданно для себя распалился я. И понес обычную для себя околесицу: – Нет, я дурак и горжусь этим. Знаешь один мой знакомый, как-то сказал: "чтобы стать кем-то, надо стать кем-то – клерком, менеджером, президентом, наконец. Если будешь оставаться самим собой – никем не станешь, только собой". Так вот, ум в твоем понимании – это умение кем-то стать, умение кем-то выглядеть, умение делать что-то определенное, а мне это чуждо, я – глупый, я остаюсь самим собой. И еще. Как только человек рождается, его начинают обманывать, ему вправляют в голову "истины" весьма далекие от действительности и все для того, чтобы он хотел то, что хотят другие, совсем другие люди...

– Ты просто трепло, неудачник и знаешь это! И поэтому предпочитаешь жить в лесу, то есть под землей!

– Чепуха! "Тот, кто чуждается людей, равен природе" – сказал Конфуций. Ты никогда не поймешь этой мысли. Да, я чуждаюсь людей, да, я предпочитаю быть частью природы. Особенно после того, как узнал о плутониевом детище Михаила Иосифовича...

– А причем тут Михаил Иосифович?

– В наше время такие бомбы могут изготовить единицы, а через двадцать лет цивилизация достигнет такого уровня развития, что почти каждый отдельный ее член сможет самолично уничтожить Землю! Представляешь, любой придурок сможет! Соберет взрывное устройство у себя на ферме и отомстит всему миру за падеж любимой буренки. И поэтому спасать мир бесполезно, он все равно погибнет – десятью годами раньше, десятью годами позже, но погибнет. И Михаил Иосифович, хорошо знакомый с ядерными технологиями, знал это. И попытался что-то сделать... По-своему, по-идиотски, объединить людей обожествленной ядерной угрозой. Не сомневаюсь, что со временем появятся сумасшедшие биологи, они выставят на обозрение свои бомбы – пробирки с супервирусами... И этих людей можно понять – они пытаются или попытаются открыть людям, что человечество ходит по минному полю, полю, в котором зарыты ядерные бомбы и пробирки со смертельными вирусами. Оно не может по нему не ходить... И все, что можно сделать, так осознать это. Осознать, что первый же взрыв оторвет ногу не десятилетнему мальчику в Либерии, а всему человечеству...

– Ты болтун! Ты всегда уходил от действительности и сейчас пытаешься отвертеться. А ты представь, что хочешь уйти отсюда! Ну, представь, представь, что ты хочешь отсюда выбраться! Представь, что ты здесь, а я там, на поверхности жду тебя!

– Вот этого не надо! – потрясая указательным пальцем, воскликнул я искренно.

– Не надо? – вспыхнула Синичкина.

– Да, ждать не надо. Я уже тобой накушался...

– Накушался?

– Накушался! Я к ней всей душой, влюбился, можно сказать, а она заладила – "как выбраться", "как выбраться"! Устроила мне тут философский диспут! И где? В постели!

– Накушался, значит... – повторила Анастасия, воспылав глазами. – Ах, ты поганец!

Последнее ругательное восклицание она произнесла, резким движением переворачивая меня на спину. Увидев ее глаза, глаза, пылающие оскорбленным самолюбием и еще чем-то, весьма редким и драгоценным, я понял, что вопреки своей воле устремляюсь в самую сердцевину чувственной бури, смерча, самума, которые, попеременно сменясь, неминуемо занесут меня не куда-нибудь, а в самый рай, на самое семьдесят седьмое небо. Я, совсем еще земной человек, вжался в постель, вжался, придавленный высвобождающей из нее энергией, а она... она смотрела, она летела, она впитывалась в меня всем своим обнаженным существом. Волосы ее отгородили меня от всего иного, груди ее тянулись к моей груди, губы ее дрожали от нетерпения...

А потом, когда я приходил в себя от боли в поврежденных ребрах, она сказала:

– Вынеси меня на волю...

А я сказал:

– Вынесу... Только побудь со мной еще... Не уходи из меня...

А она сказала:

– Не уйду, вот только пописаю...

И оторвала от меня свое тело, тело, до последней клеточки ставшее моим, и спустилась с ложа, и села на ночную вазу, и, облокотившись о край постели, и устремив на меня глаза, переполненные чертиками и смешинками, одарила очень звонким в тишине журчанием, таким откровенным, таким объединяющим... А я лежал и смотрел на нее, и улыбался своему счастью и знал, что оно будет еще... А она, бестия, поднявшись с вазы, сунула между ног полотенце, и тут же вынув, бросила мне в лицо. Я схватил его, прижался носом и начал втягивать в себя сокровенный запах...

Потом мы легли, и она сказала мне, что я засну и увижу вещий сон, в котором мы взлетим с горизонта 3020 метров на согретую солнцем землю.

– Мне совсем не хочется спать! Мне хочется тебя! – попытался я перевалится на девушку (я лежал на спине, а она – на мне).

– Нет, сейчас ты заснешь... – гипнотическим голосом проговорила Анастасия. И положила меж моих бровей алмаз, неизвестно откуда взявшийся в ее руке.

Скосив глаза, я вытаращился в него, сияющего розовым огнем. И он затянул меня, в конец завороженного, затянул в свое пламенное чрево, затянул вместе с лежавшей на мне Анастасией, затянул, чтобы выпустить на волю, под мягкое вечернее солнце.

...Мы шли, взявшись за руки, вниз по склону. Она рассказывала, как горячо и преданно любит меня. Я шел и внимательно слушал, время от времени, озаряясь счастливой улыбкой. Закончив говорить, Анастасия жарко поцеловала меня в губы, потом повела куда-то в сторону. Минут через пять мы стояли с ней на каменистой плоскотине, стояли среди пожухлой травы и смотрели в какую-то яму, яму полную тайного смысла....

"Яма... – задумался я, разглядывая камни, лежавшие на ее дне. – Яма... Это – символ... Символ чего? Символ смерти? Могила!!?" А Синичкина сказала, чмокнув меня в щечку:

– Это символ нашего освобождения... Вспомни...

И тут в голове моей возник свет, и я вспомнил все об этой яме, открывавшейся недалеко от устья пятой штольни. Завалившаяся, площадью чуть больше трех квадратных метров и глубиной где-то по пояс или чуть глубже, она была предметом жарких профессиональных споров.

Геологи, занимавшиеся съемкой Кумархского рудного поля, и я в их числе, никак не могли определенно решить, что собственно она из себя представляет. Одни, я, например, считали, ее провалом над окислившейся сульфидной линзой, другие – просто медвежьей берлогой, третьи – древняком, то есть выработкой, пройденной в незапамятные времена древними рудокопами. Позже мы пробили в яме двухметровой глубины шурф, но он не вышел из рыхлых четвертичных отложений.

Сон слетел с меня испуганной вороной. Слетел после того, как Анастасия столкнула ногой в яму камешек и глубокомысленно спросила:

– А тебе не кажется, что эта яма, располагается как раз над нашей трубкой с алмазами?

Распахнув глаза, я увидел Синичкину, мирно спавшую под теплым атласным одеялом. И до мельчайших подробностей вспомнил только что приснившийся сон.

"Мистика, – подумал я затем, недоуменно качая головой, – ведь эта яма действительно располагается приблизительно над алмазной рассечкой... Так, давай-ка вспоминать... Алмазная рассечка – находится на высоте 3020 метров над уровнем моря. Та яма... та яма... на какой же она высоте? Так, если пройти от нее по горизонтали по направлению к устью штольни... Так... иду, иду и вот, канава 6012, пустая, потом 341-я, тоже пустая, потом 127-я с хорошей турмалиновой жилой и сразу после нее врез дороги, ведущей ко второй штольне... От этого места по превышению до горизонта 3100, на котором пройдена вторая штольня, метров семьдесят. Значит, получается, что яма располагается на высоте 3040 метров и, следовательно, от нее до нашего подземелья метров двадцать. Если древние алмазоискатели выпотрошили трубку метров на пятнадцать, – это обычная глубина древняка, – то значит, нам надо пробиться вверх всего метров на пять, даже на три, учитывая двухметровую высоту рассечки... Три метра по некрепким кимберлитам, это как в носу поковыряться..."

Последнюю фразу я намеренно произнес вслух, и Синичкина проснулась.