Санкт-Петербург. Автобиография - Марина Федотова

Помещение (клуба. – Ред.) не было ни обширно, ни слишком удобно во многих отношениях, но к нему все привыкли издавна, и оно получило уже какое-то, так сказать, историческое значение, которым члены по преданию дорожили. Многие комнаты носили особые названия: балконная называлась Рощей, гостиная рядом с нею Портретной, комната за Портретной – Крыловской, оттого, что первая была когда-то обклеена обоями, изображавшими деревья, во второй находились портреты во весь рост Екатерины II, Александра I и Николая I, а в последней стоял на кронштейне бюст Крылова, над диванчиком, на котором он обыкновенно сидел. Помещение это доставляло много приятностей весной и летом, когда можно было сидеть, играть в карты, ужинать на большой террасе, выходившей в необширный, но тенистый сад, в который был также выход из особой теплой, нарочно возведенной пристройки, устроенной для кегель... Летом на особом балконе кегельной и в саду... бывали оживленные беседы, прерываемые прогулками, и нередко варилась жженка (напиток из горячего коньяка или рома с сахаром. – Ред.) или распивалось шампанское. <...>

Кухня клуба пользовалась большой репутацией. Во вторник, пятницу и воскресенье обедали по карте, в прочие дни был общий стол... Нечего и говорить, что между членами было множество гастрономов. <...>

Комплект членов был 350; вакансий открывалось мало... Кандидатов предлагали с большим разбором, один раз в год. Часто случалось, что члены-предлагатели отказывались от баллотирования своих кандидатов даже перед самым избранием, заметив, что в приеме их есть сомнение. Баллотировка была строгая; при мне однажды забаллотировали в один и тот же день четырех кандидатов, в том числе одно лицо в очень большом чине и занимавшее весьма видное служебное место. Были люди высокопоставленные, но никогда не рискнувшие подвергнуться испытанию баллотировки в члены, неприятие в которые производило большое впечатление в городе... Общество членов состояло почти исключительно из людей более или менее пожилых. <...> Нечего говорить, что тон этого общества был наилучший. За весьма малыми исключениями не происходило ничего похожего на какое-нибудь неприличие. <...>

Обыкновенный ход клубной жизни изменялся очень редко. На страстную неделю он закрывался. 15 марта, день, в который кончался срок возобновления членских билетов, бывала «бесштрафная» ночь. В первую субботу после 1 марта бывал большой, роскошный годовой обед, с ухой и со всеми гастрономическими редкостями, какие только являлись в это время года; за стерлядями нарочно посылали в Москву. Весь дипломатический корпус бывал приглашен и угощался за особым парадным столом, за которым произносились посланниками, после обеда, за пуншем и жженкой, речи, и говорились спичи другими лицами. <...>

Несравненно веселее, хотя и несколько проще, в гастрономическом отношении, годового обеда, был другой праздник, так называемый «старшинский обед». Он бывал в мае, когда после стола можно было пировать уже на террасе и в саду. Говорят, что в старинное время вновь избранные старшины, приняв имущество клуба от своих предшественников, давали им обыкновенно обед. Потом мало-помалу обычай этот изменился, и стал даваться этот «старшинский обед», уже на счет клуба, для всех членов; но вновь избранные старшины платили от себя расходы за все напитки, употребленные в этот день.

На этих двух праздниках, годовом и старшинском, гремела музыка (обыкновенно конногвардейская), в залу впускались семейства служителей, некоторые пускались плясать, и вообще царствовала полная непринужденность, разумеется, не доходившая ни до чего похожего на неприличие. <...>

Для бесед тех, кто не играл в карты, устроена была впоследствии небольшая комната с камином, за газетной и перед кабинетом для совещаний старшин. <...>

Клуб был истинным кладом для холостяков, особенно живущих летом в городе. В это время года я, как и многие другие, ежедневно приезжал в клуб, читал газеты перед обедом, после которого шла беседа на террасе или в саду; затем мы отправлялись... на острова или же в театр; потом возвращались в клуб ужинать и опять побеседовать и, в 2 часа направляясь домой, часто долго шли пешком в полусумраке летней, светлой петербургской ночи.

Одним из завсегдатаев клуба был баснописец и жуир И. А. Крылов, являвшийся членом собрания на протяжении почти сорока лет. В воспоминаниях о Крылове писателя М. Е. Лобанова читаем:

Не имея семейства, ни родственных забот и обязанностей, не знал он ни раздирающих иногда душу страданий, ни сладостных, упоительных восторгов счастия семейственной жизни. Сытный, хотя простой обед, и преимущественно русский, как, например: добрые щи, кулебяка, жирные пирожки, гусь с груздями, сиг с яйцами и поросенок под хреном, составляли его роскошь. Устрицы иногда соблазняли его желудок, и он уничтожал их не менее восьмидесяти, но никак не более ста, запивая английским портером. По окончании трапезы дома или в Английском клубе, который он постоянно посещал более тридцати пяти лет, или в знакомых домах, он любил, по русскому обычаю, отдохнуть и вздремнуть. В Английском клубе долго оставалось не закрашенным пятно на стене, сделанное его головою, покоившеюся после сытного обеда. Там намеревались поставить бюст его. Вечером опять отправлялся он иногда в театр, а чаще всего в Английский клуб, где никто не обязан чиниться друг перед другом и где царствует удобность и приволье. Там он играл по временам в карты или держал заклады при биллиардной занимательной игре. Домой возвращался в прежние времена поздно ночью, но с приближением старости постепенно сокращал ночные свои посиделки... В Английском клубе, в этом разнообразном и многолюдном обществе, он любил наблюдать людей и иногда не мог удержаться от сатирических своих замечаний и ответов. Однажды приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая о стерлядях, которые ловятся на Волге, неосторожно увеличивал их длину. «Раз, – сказал он, – перед самым моим домом мои люди вытащили стерлядь. Вы не поверите, но уверяю вас, длина ее вот отсюда... до...» – Помещик, не договоря своей фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Иван Андреевич. Тогда Иван Андреевич, хватаясь за стул, сказал: «Позвольте, я отодвинусь, чтоб пропустить вашу стерлядь!»

О том, как воспринимали клубы люди, в них не вхожие, дает прекрасное представление эпизод из комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль».

Улита. Ахти мне, я чаю, нужды-то, нужды было? (К мальчику.) Весело, мальчик, в Питере-то было?

Мальчик. Очень, сударыня, весело.

Улита. Как противу здешних мест?

Мальчик. Несравненно, сударыня, в рассуждении великолепного города, а здеся, сударыня, деревня.

Улита. Да и я во многих городах бывала, однако важного ничего в них не нашла, только что людей больше.

Мальчик. Не то одно веселит, что шум от народа происходится, а лучшее удовольствие состоит в том, что частые собрания и обращение с благородными и разумными людьми.

Улита. А как же собрания у вас там бывают?

Мальчик. Комедии, маскарады, клобы.

Улита. Ахти мне, у вас и клопы в дела идут?

Мальчик. Конечно, так, сударыня. Тем-то и научаемся разума.

Улита. Да что ж вы с клопами делаете?

Мальчик. Веселимся, играем концерты и тогда танцуем, а после ужинаем со всею компанией.

Улита. Ах! (Плюет.) Тьфу, тьфу, и кушаете их? Чего-то проклятые немцы да французы не затеют! Как же они танцуют? Разве дьявольским каким наваждением? У нас их пропасть, и нам от них, проклятых, покоя нет, да только ничего больше наши клопы не делают, как по стенам ползают да ночью нестерпимо кусают – только.

Добромыслов (улыбнулся, к Улите). Он, сударыня, не про клопов говорит, а про клобы, о благородном собрании, где все съезжаются, веселятся и разговаривают и научаются, как жить в обществе, и то собрание называется клобом.

Улита. А, а... Теперь-то я поняла, где ж мне знать о ваших клопах, а я, право, думала о наших клопах и очень удивилась, услышав, что вы и кушаете их. Не прогневайся, батька мой, мы очень настращены мирскими речами. Сказывают, что у вас в Питере едят лягушек, черепах и какие-то еще устрицы.

Добромыслов. Устрицы и я ел и дети, а лягушек не ел.

Улита. Ахти! вкушали эту погань! Да не кушали ли мяса в пост?

Добромыслов. Грешные, сударыня, люди. В Петербурге без того обойтиться не можно.

Улита. О боже мой, до чего дожили. А все проклятые французы да немцы – впустили в православную Русь свою ересь. Как земля-мать вас терпит?

Гром-камень, 1770 год

Василий Рубан, Иван Бакмейстер

В том же году, когда открылся Английский клуб, в Петербург привезли Гром-камень – валун, обнаруженный двумя годами ранее близ деревни Конная Лахта; свое прозвище камень получил из-за того, что у него был отбит угол – как верили крестьяне, «громом», то есть молнией. Этот валун предполагалось использовать в качестве постамента для будущего памятника Петру I. В. Г. Рубан откликнулся на это событие торжественными виршами.