Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

— Говорят, что Кир — это Илия, — спокойно отвечал Фаддей. — Господь на колеснице унес Илию на небо, а после в корзинке вернул на землю, чтобы он стал персидским царем и освободил евреев из плена вавилонского… Ты разве не слышал такую теорию? Об этом многие говорят. Даже раввины.

Филипп расхохотался:

— Я говорю — великий сказочник! Так закрутил — не раскрутишь!

Фаддей скромно смотрел себе под ноги. Иуда с пристальным интересом смотрел на Фаддея. А Филипп, радостно перекатывая свои глаза-колеса с одного товарища на другого, говорил то почти шепотом, то громко восклицая:

— Стало быть, пятьсот лет… И вот, Моисей родился!.. А потом еще пятьсот лет — и Кира нашли в корзинке!.. И если я правильно тебя понял, ты утверждаешь, что мать нашего Учителя однажды искупалась в каком-то озере…

— Я спрашивал Иакова Малого и Фому, не покидала ли Мария Назарета за год до рождения Спасителя. И Малый рассказал мне, что они всем семейством навещали Зеведея и Саломию в Капернауме и женщины, разумеется, купались в озере. А Фома говорит, что Иосиф получил какой-то заказ в Емафе и отправился туда, взяв с собой жену свою Марию.

— Но ведь ни Малого, ни Фомы тогда не было в живых, — сказал Филипп.

— Да, они родились позже. Но оба уже давно исследуют историю рождения Спасителя. И оба свидетельствуют, что Мария дважды могла быть на озере, которое также называют морем…

— Я вот что тебе скажу, Фаддей, — начал Филипп, глядя, однако, не на Фаддея, а на Иуду. — Ты несешь бред и бред святотатственный. На кой ляд ты людям морочишь голову? Не нам, с Иудой, которые в миг тебя раскусят и выведут на чистую воду, а этим несчастным, которых ты собрал в ночи, которые слыхом не слыхивали о твоем Зороастре и Каина от Авеля, Еву от Адама с трудом могут отличить… Зачем ты их пугаешь?

Сказав это, Филипп подмигнул Иуде.

— Мне можно ответить? — спросил Фаддей и тут же стал отвечать:

— Святотатственно поступает тот, кто не рассказывает людям о причинах Зла, о его происхождении, о грядущей Последней Битве. Морочит голову тот, кто недооценивает силы и мощи Князя мира сего. Блажен, кто не испытал на себе страдания и муки, болезни и боли, происки и ужасы бесовские. Ведь ныне Злой Дух вошел в такую силу, так яростно набрасывается на людей…

Филипп молчал. А Иуда тихо спросил:

— На кого набрасывается?

Ну, например, на меня, — ответил Фаддей и поднял на Иуду свои грустные белые глаза, в которых черный зрачок еще не начал расширяться.

— Не помню, рассказывал я тебе это или нет, но Филиппу точно рассказывал… — начал было Фаддей, но замолчал и перевел взгляд на Филиппа, словно за помощью. Но потом стал смотреть мимо него и вдоль дороги, где из пальмовой рощи вышли две фигуры: книжник, который перечил Фаддею, и еще один богомолец, высокий и крепкого телосложения.

Глядя на них, Фаддей продолжал свой рассказ:

— Когда я вернулся из Парфии, приступы у меня почти совсем прекратились. Был даже момент, когда мне показалось, что бес покинул меня… Я потом спрашивал и подсчитывал… Я вычислил, что это совпало с крещением Спасителя в Иордане… Знаешь, это были блаженные дни в моей жизни. Мне казалось, что я совершенно здоров и муки мои остались позади!.. Но ровно через сорок дней — я подсчитал, и всё сходится, — ровно через сорок дней бес снова напал на меня. И напал неожиданно.

В Парфии, когда я стал жить возле ашаванской деревни, я научился заранее чувствовать приближение приступов. Я убегал в пустыню, и никто не видел, как меня трясет и крутит. Я так наловчился, что ашаваны решили, что я наконец очистился, приняли меня в общину и перестали лечить. В Парфии, говорю, я всегда знал заранее, когда бес на меня нападет… А тут он накинулся без всякого предупреждения, и не ночью, как обычно, и не в полдень, во время жары… Я помню: было замечательное утро, тихий, прекрасный восход солнца, из тех, которые ты, Филипп, так любишь описывать, проповедуя свою Красоту… Среди этой красоты и моей радости, на глазах у многих людей, которые, как и я, вышли из домов, чтобы полюбоваться рождением утра, бес набросился на меня и первым делом ударил по затылку, как бьют топором быков, чтобы оглушить их и чтобы они не сопротивлялись, когда им потом начнут резать горло. Он так же оглушил меня, и одним глазом я видел, как я упал, как изо рта у меня побежала пена, как дергаются мои ноги и крючатся пальцы на руках, а другим глазом видел людей, которые подошли и смотрят на меня, как на животное, которое приносят в жертву… Обычно вскоре после начала приступа у меня отключалось сознание, и я ничего не видел и не помнил. А тут бес впервые решил и меня сделать зрителем моих мучений, и я эти игры, эту травлю бесами вынужден был досмотреть до конца…

Сообщили отцу. И двое слуг отнесли меня в дом, где бес продолжал меня бить и мучить, время от времени ослабляя хватку, чтобы я не задохнулся и не умер, потому что бесу я нужен был живым…

Отец позвал какого-то чародея, который подвесил к моему носу кольцо, долго читал заклинания, а рядом сомной поставил таз с водой и велел матери слушать и ждать, когда раздастся всплеск, то есть когда демон из меня выскочит… Ну, ты знаешь, как они это делают… А бес мой потешался над ними. И впервые в ушах у меня звучал этот сатанинский хохот. А когда мать вдруг радостно вскричала: «Яслышала всплеск! Демон из него выпрыгнул!», уже я сам залился дьявольским хохотом и, видимо, так страшно закричал, что чародей испугался и убежал из горницы со своими учениками — ты ведь знаешь, они всегда с учениками ходят… А мать упала на колени и молилась…

К вечеру бес прекратил пытку. А ночью, когда все спали, я выполз из дома — у меня почти не было сил — и постарался уйти из города. Я знал, что муки мои теперь усилятся и что, судя по всему, мне скоро предстоит умереть. Я не хотел, чтобы это было на глазах у матери, потому что она бы этого не перенесла. Она ведь считала, что меня вылечили в Парфии…

— Я прятался в горах, — продолжал Фаддей, — потому что знал, что отец пошлет за мной погоню и постарается вернуть обратно… Приступы мои продолжались примерно неделю. А потом прекратились. И я, чтобы восстановить силы, поселился у одного моего знакомого в Капернауме. Вы его видели. Он из тамошних фарисеев и некоторое время даже ходил за Спасителем, но, после того как Спаситель провозгласил себя Хлебом Жизни, он от нас отошел. Вы помните, тогда многие нас покинули?

Никто не ответил Фаддею. Иуда смотрел на луну. Филипп же вращал глазами и, казалось, старался ни на кого и ни на что не смотреть.

— В тот день, — сказал Фаддей, — я не собирался идти в синагогу. Более того, я хотел уйти из Капернаума, потому что по многим приметам почувствовал, что бес опять пробудился во мне и к полудню, пожалуй, пойдет на приступ. Причем приступ обещал быть свирепым, так как бес мой не только шевелился внутри, леденя душу, но давил на глаза, затылок мне стягивал… Надо было бежать из города. Но была суббота. А приютивший меня, как я сказал, был фарисеем и ни за что не отпустил бы меня в дорогу. А скрыться от него, не попрощавшись, мне казалось крайне невежливым… И бес мне шептал: «Не смей уходить!», а через минуту кричал: «Беги немедленно!» И так он дергал меня в разные стороны до завтрака и во время завтрака. А после уж поздно было бежать, потому что товарищ взял меня за руку и сказал: «Хватит прятаться в доме, пойдем в синагогу».

И вышли мы с ним из дома, и пошли. И вот, казалось мне, что вокруг нас полно демонов: одни толкают нас в спину и дышат в затылок, а другие крутятся под ногами, мешая идти и ставя подножки. Я чуть не упал, когда какой-то плешивый мальчишка с лицом старика вдруг бросился мне под ноги и схватил за подол. И я закричал на него: «Что ты себе позволяешь, проказник?!» А спутник мой в изумлении посмотрел на меня и спросил: «Ты на кого кричишь? С кем разговариваешь?» И помню навстречу нам шла женщина на сносях, а за нею — ещё одна женщина с распущенными волосами и с огромной дырой в голове. И я чуть было не спросил своего товарища, как они позволяют таким распутницам в субботу разгуливать по городу. Но вовремя остановился сообразив, что этой второй женщины никто не видит, потому что не женщина она, а лилит, преследующая роженицу…

А что было в синагоге, я уже почти не помню. Но бес меня схватил еще в самом начале службы, и я попытался вскочить и бежать, но не мог уже по своей воле пошевелиться. Потому что впервые бес завладел не только моим телом, но и мысли у меня стал похищать. И последней собственной моей мыслью было: «Вот ведь, придется мне умереть в синагоге, во время святой молитвы». А дальше я ничего не помню.

— Ты и был, как мертвый. Ты лежал на полу, и я решил, что ты умер, — глядя на луну, сказал Иуда. А Филипп в крайнем возбуждении зашептал:

— Сначала, когда Учителю подали свиток и Он стал читать и комментировать, ты вдруг закричал из заднего ряда: «Уйди, Назарянин! Оставь меня! Не мучай!» А Учитель посмотрел на тебя, улыбнулся и сказал: «Замолчи и выйди». И ты, сжав кулаки, выбежал вперед, затрясся весь, а потом упал на пол и затих. И мы к тебе кинулись, чтобы помочь. Но ты открыл глаза, сам встал, не нуждаясь в нашей помощи… А что ты делал потом, я не помню, потому что все в синагоге стали говорить о чуде. Ведь это было чуть ли не первым чудом которое Учитель сотворил в Капернауме.