Берия. Преступления, которых не было - Елена Прудникова

В 1939 году были приняты на работу 14506 человек (45,1 % всех оперативных сотрудников). При этом подавляющее большинство из них никогда не работало в органах. Большая часть пришла в НКВД по партийному и комсомольскому набору (11 062), 347 — из РККА, 602 — приняты по заявлениям. Какое-то отношение к органам имели лишь те, что были переведены из отделов вне УГБ (1332), выдвинуты из канцелярских и технических сотрудников (1129) и всего 34 — из чекистского запаса.

В центральный аппарат НКВД пришли на работу 3460 человек, из них 3242 — из партийных и комсомольских органов. На ключевые посты Берия поставил своих людей, которые работали с ним еще в ГПУ Грузии.

С образованием в органах было по-прежнему печально. На 1 января 1940 года высшее образование имели всего 2036 чекистов (6,3 %), незаконченное высшее — 897 (2,8 %, в том числе и сам нарком), среднее — 11 629 (36,2%), низшее — 17601 (54,7%).

Из руководящего оперсостава стаж работы «в органах» меньше года имели 57 человек (9,4 %), от 1 до 3 лет — 184 (30,5 %), от 3 до 6 лет — 43 (7,2 %), выше 6 лет — 319 человек (52,9 %, в том числе и сам нарком).

Из 3573 сотрудников центрального аппарата НКВД 363 человека были моложе 25 лет (10,2 %), возраст от 25 до 35 лет имели 2126 человек (59,5 %) и 1084 сотрудника были старше 35 лет (30,3 %).

Наконец, о национальном составе центрального аппарата. Русских в нем было 3073 человека (84 %), украинцев — 221 (6 %), евреев — 189 (5 %), белорусов — 46 (1,25%), армян — 41 (1,1 %), грузин — 24 (0,7%).

Интересно, что из аппарата практически полностью исчезли поляки и латыши. Очень мало осталось евреев, которых до репрессий было около 40 %. Примерно половина их пострадала от репрессий, вторая половина была убрана в результате кадровых чисток.

Вообще, конечно, евреи — молодцы! Вызывает уважение их умение поставить себя так, что отношение к этому народу оговаривается особо. Ну что ж, оговоримся особо — а заодно по поводу поляков и латышей.

Впрочем, с последними все ясно. Происхождение делало их особенно уязвимыми для «охотников на ведьм», позволяя предъявить естественное обвинение в шпионаже в пользу родной страны, так что с этими «шпионами» расправились в первую очередь. Евреев при Ежове арестовывали на общих основаниях. Те же, что остались (да, впрочем, и те, которых репрессировали) в большинстве своем были еще выдвиженцами времен Гражданской войны, со всеми вытекающими из этого факта последствиями по части безудержности, жестокости и прочих милых качеств. Так что не стоит удивляться, что они попали под бериевскую чистку, и антисемитизм тут был совершенно ни при чем32.

Кстати, «бериевские репрессии» в органах были не так уж и велики. При Ежове, с 1 октября 1936 года по 15 августа 1938 года, было арестовано 2273 сотрудника органов госбезопасности, из них за «контрреволюционные преступления» — 1862 (могли ведь арестовать и за воровство, и за пьяную драку — чекисты тоже люди…). В 1939 году было арестовано вдвое меньше — 937 человек. Может статься, если бы Ежова не трогать, через полгода-год органы безопасности съели бы себя сами и остановились. Но стоило ли этого дожидаться — ведь был возможен и другой исход…

…Рясной — человек из команды Хрущева, вывезенный им с Украины, и в этом качестве не должен бы про Берия хорошего слова сказать. В общем-то, и не говорит. Но когда он беседовал с Феликсом Чуевым, он был уже очень стар и то ли проговорился, то ли уже не считал нужным соблюдать прежние договоренности. И вот что он рассказал про первые недели работы Берия в наркомате…

«…Он начал спокойно, не проявляя характера. Постепенно наращивал мощь. Вызывал к себе сотрудников и задавал им только один вопрос:

— Вы работаете здесь уже давно — год или полтора. Кто, на ваш взгляд, ведет здесь себя не по-человечески?

С этого начал. И таким вежливым, участливым тоном расспрашивал, дознавался. Тех, кто вел себя «не по-человечески», выгонял, арестовывал и расстреливал — вплоть до командного состава…»

Шрейдер тоже кое-что вспоминает. Нет, его книга полна нападок на Берия — товарищи Шрейдера по камере рассказывали ему, как нарком их самолично бил на допросе, и прочие ужасы. Впрочем, эти мемуары четко распадаются на две составляющие: то, что их автору говорили товарищи по работе и по камере, и то, что происходило с ним самим. Так вот: автора мемуаров нарком почему-то пальцем не тронул. Наоборот — два раза он вызывал Шрейдера, и оба раза был абсолютно, стопроцентно корректен, как и все прочие, присутствовавшие на допросах. Вот выдержки из их встреч:

«Подойдя к письменному столу, Берия сел в одно из кресел, стоящих с наружной стороны, напротив друг друга, а затем сказал, повернув голову в мою сторону:

— Садитесь.

Я пересел на указанное кресло.

— Как ваша фамилия? — спросил Берия. — И давно ли сидите?

Назвав себя, я сказал, что сижу почти полгода, а за что — не знаю. При этом от волнения я заикался, и голос у меня дрожал.

— Успокойтесь, — сказал Берия, налил и подал мне стакан воды, а затем, когда я выпил воду, предложил мне папиросу.

Закурив, я стал рассказывать существо дела…» «…Во время возникшей паузы я снова попытался заговорить о своем деле… Но Берия нетерпеливо перебил меня, сказав, что не отвечает за действия врагов, пробравшихся к руководству НКВД, по приказу которых я арестован.

— Гражданин Берия! — сказал я. — Заявляю вам как представителю Сталина, что я ни в чем не виноват, и мое дело является полностью сфальсифицированным, как и дела многих других арестованных, находящихся в камерах.

— За других не ручайтесь, — сухо оборвал Берия.

— Прошу вашего указания, — продолжал я, — о тщательном расследовании моего дела… Если бы я действительно совершил преступление против моей партии и Родины, то меня следовало бы не расстрелять, а жестоко пытать и резать на куски. .

— Резать и пытать вас никто не собирается и бить никто не будет, — пообещал Берия. — Дело расследуем, разберемся; окажетесь виновным — накажем, арестованы по ошибке — освободим, подлечим и восстановим на работе…»

После этой встречи в судьбе Шрейдера произошли некоторые странные события. Около двух месяцев его не вызывали на допрос, потом вызвали к какому-то начальнику, которого он не знал, снова предъявили политические обвинения и отправили в Иванове, по одному из прошлых мест службы. Там опять начались избиения, в результате которых он все-таки подписал признание. Спустя некоторое время он вновь оказался в Москве, в кабинете Берия. Кроме наркома там присутствовало еще человек шесть, в том числе Кобулов, Меркулов и Влодзимирский, и стенографистка.

«Как же это получается? — обращаясь ко мне на „ты“, начал Берия. — Значит, тогда, в Лефортове, ты соврал, отрицая свое участие в контрреволюционной троцкистской деятельности?

Я ответил, что не врал, но через несколько дней после того, как был у него, один крупный работник аппарата НКВД избил меня и отправил в Иванове, где меня также страшно избивали, будто бы по его, Берия, приказу. Доведенный до отчаяния избиениями, пытками, инсценированными расстрелами и т. п., я вынужден был написать ложные показания, чтобы поскорее быть расстрелянным…

…Берия поговорил о чем-то по-грузински с Кобуло-вым и еще с каким-то грузином, покачал головой и вдруг неожиданно сказал:

— Ну, а теперь расскажи, кто из аппарата НКВД Московской области приезжал в Иванове, допрашивал и избивал тебя.

Я рассказал о приезде в Иванове Софронова, представившегося мне заместителем начальника следственного отдела центра и приезжавшего по личному распоряжению замнаркомвнудела СССР Журавлева.

Когда я назвал фамилию Журавлева, да еще и с присовокуплением ему должности замнаркомвнудела СССР, которой он никогда не занимал, на лице Берия отразилось явное удовольствие, в первое мгновение не понятное для меня. Берия опять что-то сказал по-грузински, обращаясь к своей свите, а затем, обернувшись к девушке-стенографистке, приказал:

— Пишите все подробно. И что ж, тебя крепко били?

— Если бы не крепко, то я никаких показаний бы не дал, — ответил я.

— Значит, пытали? — полувопросительно-полуувер-дительно уточнил Берия. И, так как я еще не успел ответить, он повернулся к стенографистке и сказал: — Пишите — пытали! — явно подчеркивая последнее слово.

…Берия …предложил мне рассказать все, что я знаю о Журавлеве. С готовностью, стараясь не упустить ни малейшей из известных мне подробностей, я стал рассказывать… Наконец, после моего рассказа о том, как Журавлев изобрел пытку под названием «утка», Берия воскликнул:

— Ну и сволочь этот Журавлев! — а затем стал быстро-быстро говорить по-грузински с кем-то из своих приближенных…

…А допрос все продолжался и продолжался. Меня спрашивали о все новых и новых подробностях.

Подумав, я решился и заявил Берия, что знаю о существовании шифровки за подписью Сталина, адресованной всем секретарям крайкомов, обкомов и начальникам НКВД, на основании которой меня били<Речь идет о шифровке за подписью Сталина, санкционирующей пытки. По-видимому, ежовская фальшивка. Теоретически такая санкция могла быть дана — устно. Однако надо быть клиническим идиотом, чтобы рассылать санкции на применение пыток в качестве шифровки обкомам партии и начальникам областных управлений НКВД, неизбежно нарываясь на утечку информации и жуткий вой во всей мировой прессе.>.