Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Садук хмыкнул ей в волосы.

«Я потому и бросила там работать, чтоб не нянчиться с ним».

Нари иногда работала прачкой вместе с варварками на Шпоре; теперь у нее была своя прачечная, и двое ребят, мальчик с девочкой, забирали белье в стирку в самом Саллезе и разносили выстиранное. Они целиком обстирывали одну из школ в том квартале, и дела шли весьма успешно.

4.1.1. Если бы ортодоксальный фрейдист середины двадцатого века рассказал Нари о «зависти к пенису» (что объяснило бы ее желание иметь непременно сына) или о «сублимации» (что объяснило бы ее успехи в работе), Нари, примитивное дитя своего суеверного времени, это наверняка бы заинтриговало и показалось правдоподобным.

Эти басни и тогда уже были в ходу, особенно среди варваров.

4.2. Двадцатипятилетний Садук был средним из трех братьев. Кудьюк, на два года старше его (не тот воришка, с которым одно время встречалась Нари), уже шесть лет как ушел из Колхари и, скорее всего, плохо кончил; в семье о нем почти не упоминали. Намук, на год моложе, жил на Шпоре, перебивался с одной черной работы на другую и пару раз попадал в беду, но его это не слишком заботило. Все трое родились в Колхари, Садук – в месяц щегла. Отец был варваром с юга, мать, наполовину варварка, сама родилась в столице.

Оба жили в Колхари еще до воцарения малютки-императрицы и испытывали весьма смешанные чувства по поводу недавнего притока южан.

Садук шил на Новом Рынке сандалии, и в прошлом году ему посчастливилось: его обувь пришлась по вкусу саллезским школярам. Как-то вечером, отвозя в школу выстиранное Нари белье (ей не хватало разносчиков), он увидел во дворе школяра, обутого не просто в подошвы с ремешками, а во что-то вроде кожаных мешочков, какие носят каменных дел мастера.

«Можешь сшить такие?» – спросил его другой парень, знавший его как башмачника. «А то, – ухмыльнулся Садук. – Приходи ко мне на Новый Рынок, в кожевенный ряд». Наутро он, придя пораньше, изготовил сразу две пары такой обувки: кожи на нее уходило больше, зато не приходилось возиться с переплетениями и пряжками, необходимыми для модных сандалий.

Топлин прибежал к нему, как только открылся рынок.

За следующие три месяца Садук продал школярам больше ста пар таких башмаков. Раньше он работал на хозяина, который по старости редко появлялся на рынке, теперь завел свой ларек и нанял еще трех работников.

В мастерской Садука школярам не приходилось сталкиваться с насмешками, а то и с открытой враждой в отличие от других мест, где делали рабочую обувь.

4.2.1. Садук сильно обижался на родителей за то, что они назвали его и братьев самыми расхожими варварскими именами. Варваров, которых представляли лицедеи на рынках, всегда звали Кудьюк или Садук, а лет в шестнадцать он увидел на сцене сразу трех братьев-варваров – Кудьюка, Садука и Намука, парней здоровенных и до того глупых, что они даже эти имена не могли толком выговорить и пошучивали насчет несуществующего четвертого братца, Юк-Юка. Вся прочая публика хохотала и хлопала, но Садук смотрел на них, стиснув губы и сжав потные кулаки. Всякий раз, как его называли Кудьюком, он мог лишь гадать, путают они его с братом или всех варваров так зовут.

Тогда же, в шестнадцать, он попытался поменять имя на что-нибудь приличное и сказал, что теперь будет зваться Фероном. Что тут началось! Его высмеивали все – и варвары, и темнокожие горожане. Все сразу понимали, зачем он так поступил, и издевались немилосердно. Пришлось ему отказаться от этой затеи. Ну что ж, Садук – хорошее варварское имя, и Нари, когда он на него жаловался, говорила, что не хотела бы звать его как-то иначе.

4.2.2. Прожив вместе полгода, Садук и Нари повстречали юношу, которого звали как раз Фероном. Разговорившись со смуглым зеленоглазым парнем, пришедшим на рынок с рулонами своих тканей, Нари привела его к ларьку Садука, и какая-то женщина, купив пару сандалий, пожелала купить и отрез Ферона на шарф. А захотите его постирать, госпожа, сказали они со смехом, приходите вот к ней…

Они и сами дивились тому, как скоро стали друзьями.

Садук никогда не говорил ни ему, ни Нари, как девять лет назад пытался поменять имя – ведь друга ближе Ферона у него в Колхари не было.

4.2.3. Если бы тот же ортодоксальный фрейдист рассказал Садуку о «подавленной гомосексуальности» как движущей силе цивилизации (я лично нахожу эту теорию ложной), Садука, примитивное дитя своего суеверного времени, это бы наверняка заинтриговало и показалось правдоподобным.

Такие басни ходили уже и тогда, особенно в высших кругах Колхари.

4.3. Откуда же он взялся, Ферон, со своим красивым северным именем?

Его ткацкая и красильная мастерская помещалась недалеко от Нового Рынка. Он со своими подмастерьями, которые часто менялись, работал больше и Садука и Нари, покупатели у него были немного повыше рангом, но зарабатывал он чуть меньше, чем прачка и башмачник вместе.

Отец его работал на строительстве Нового Рынка (завершенного пять лет назад после трех лет работы), а Ферон носил ему на стройку обед.

Глядя на землекопов и тачечников, мальчуган часто думал: «Этого я не сумел бы, разве что ведра бы для них выносил».

Мать, зачаровывавшая его своими песнями, шутками, эксцентричными взглядами и бьющей ключом энергией, заболела и умерла, когда ему было четырнадцать. Он сильно по ней скучал, но…

Его отношения с отцом стали намного лучше. Раньше родители вечно из-за него спорили, но когда Ферон сам стал хозяйничать, как будто был не сыном, а дочкой (они с отцом все время шутили на этот счет), отец и сын, можно сказать, сдружились. Однажды, припоминая родительские ссоры, Ферон понял вдруг, что укоряли они не его, а друг друга – каждый полагал, что другой плохо сына воспитывает.

Теперь, когда матери не стало, споры, хоть это и нечестно, утихли сами собой.

4.3.1. Если бы фрейдист рассказал Ферону о «зависти к пенису» и «сублимации», тот скорее всего ответил бы так: «Ну да, я им тоже завидую – а у меня ведь свой есть, и не сказать чтобы маленький. А сублимировать мне незачем, видят боги».

Если же фрейдист изложил бы ему теорию подавленной гомосексуальности как движущей силы цивилизации, то скорее всего услышал бы следующее: «А с чего ты взял, что я ее подавляю?»

4.3.2. Есть в Фероне нечто незавершенное (а поскольку существует он только на словах, можете быть уверены, что незавершил его я – и, значит, должен заполнить пробелы).

Но тут возникает вопрос, где искать материал. В прошлом? В будущем? На берегу, захлестываемом прибоем воображения? В горячих песках интеллекта? В эфемерной конструкции «здесь и сейчас», исчезающей мгновенно и тем не менее создающей историю?

4.4. Выйдя из дверей, Мастер прищурился от яркого солнца. Щурился ли он так, когда был моложе? И не странно ли, что глаза от яркого света закрываются сами собой, а уши от шума – нет?

Школяры, перекидываясь мячом на лужайке, вопили вовсю.

Мастер жмурился, улыбаясь. Он всегда улыбался в присутствии своих школяров.

Топлин сейчас бегал бы в самой гуще играющих…

Можно ли услышать, что его с ними нет? Трое ребят пробежали слева от Мастера, один справа. Он, уверявший, что различает всех учеников по шагам, даже стоя за углом, никого из них, к своей радости, не узнал. Но тут, словно в ответ на эту радость, пришло…

Ничто. Отсутствие. Пустота внутри. Чем бы ее заполнить?

Работой? Страхом заболеть? Полетом мысли? Тревогой за Топлина, чья разгневанная мать час назад забрала его в свой дом с претензией на роскошь в не слишком роскошном квартале?

Отсутствие не входило в круг его знаний. Мастер открыл глаза и тихо прошел среди молодежи, что резвилась в свете – конечно же – его мудрости.