Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков

Между прочим, года за два или за три до поездки в Германию я встретил Деменкова в цирке на Цветном бульваре, на дневном представлении в воскресенье. Я был с сыном, он с внуком, пополневший, гладколицый, спокойный, приветливый. Благополучно закончил службу, вышел на пенсию в звании полковника. Старший сын тоже полковник, служит. Дочери, старшая и младшая, врачи. Ну, конечно, внуки, дача, то да сё, хватает стариковских забот.

– Ну, а ты, говорят, в писатели вышел, лауреат. Правда?

Я засмеялся:

– Читать надо.

Он не понял шутки, серьезно ответил:

– Да, надо будет почитать.

Читать он, конечно, не будет, в жизни своей ни одной книги не прочитал. Но подумал я тогда: серый, посредственный мужичонка после войны от майора дослужился до полковника. А Соломянский остался в том же звании, в каком воевал.

Прибежала Майя, улыбнулась мне на ходу, прошла в свою комнату, переоделась, вышла веселая, оживленная, сияющая… Села против меня, посмотрела прямо в глаза:

– Может быть, вы что-нибудь слышали о судьбе моего отца?..

– К сожалению, нет.

– Когда у вас правил Хрущев, мы с мамой надеялись, что его отпустят… Но мама думает, что он погиб в Сибири.

– Да, я так думаю, – подтвердила Эльфрида. – Если бы он был жив, то обязательно или бы приехал, или бы написал. Я его хорошо знаю.

Майя сидела задумавшись, затем тихо сказала:

– Жаль… Мне хотелось бы хоть раз в жизни увидеть своего отца.

Эльфрида поставила на стол традиционную немецкую свинину с капустой.

За ужином я спросил Майю:

– Ты такая молодая, красивая, у тебя собственное дело. Почему не выходишь замуж?

Она гордо вскинула голову, тряхнула золотыми локонами.

– Я никогда не выйду замуж.

– Почему?

– Потому что не встречу такого человека, каким был мой отец.

Этот миф помогает ей жить.

Я почему-то вспомнил Эмму, девушку из Берлина, пять лет просидевшую в темном чулане.

Так складываются судьбы человеческие в этом мире.

13

Ничего особенного в нашей жизни в Райхенбахе не происходило – обычная гарнизонная жизнь в покоренной и покорной стране. Ходили слухи о каких-то партизанах – «вервольфах», я их не видел, думаю, это были домыслы. Мы свободно ездили по стране и днем и ночью, останавливались в городах и деревнях, никто на нас не нападал, никто не стрелял.

В Германии все продумано, организовано, дорожные знаки, указатели, прекрасные автострады, асфальтированы даже дороги, ведущие в поле и к фермам, все чисто, подметено, при гололеде каждый хозяин обязан посыпать песком или золой участок дороги против своего дома. Открыты кинотеатры, пивные, танцевальные залы, где веселилась молодежь и куда наведывались комендантские патрули отлавливать наших солдат, уходивших из казармы без «увольнительной».

Началась демобилизация старших возрастов. В июле сорок пятого года – первая очередь, осенью – вторая, весной сорок шестого года – третья… Из 11-миллионной армии за два года уволили 8,5 миллионов. Однако ликования не было. Почему? Отвоевали войну, уцелели, герои с орденами и медалями, а домой уезжали без особого энтузиазма. У многих не было ни дома, ни семьи – уничтожили немцы. Куда ехать? Но те, кому было куда ехать, тоже пребывали в раздумье. Военная служба освобождает человека от многих забот. В обычных условиях она, конечно, тягостна, а здесь условия необычные, жизнь за границей привлекательнее той, своей, советской. Казарма. Да. Но и отечество тоже казарма. Здесь казарма сытная, и, как ни верти, Европа. Дома – скудость, постылое начальство, НКВД, колхозы, трудодни, не ходи туда, не смей того, все знали, в какую жизнь возвращаются.

О войне написано много стихов, неплохих, даже талантливых. Но истинно провидческим считаю одно – Михаила Исаковского.

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?..

………………………

Он пил – солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

И медали оказались не нужны… «Ходит, трясет жестянками, надоели со своими бляхами».

«…Что муж в сраженьях изувечен, что нас за то ласкает двор…» – писал Пушкин. Наших изувеченных не ласкают, даже пенсий вовремя не выдают, стоят с протянутой рукой… Победители!

Особенно тяжело было возвращаться парням и девушкам, угнанным в Германию на принудительные работы. «Солдатам хорошо, воевали, а нам что скажут: „на врагов, на немцев работали“?..» Девушки предпринимали отчаянные попытки остаться любым способом: уборщицами в комендатурах, в банно-прачечных отрядах, поварихами на солдатских кухнях или выйдя замуж за какого-нибудь младшего офицера. У одного командира автороты появилась такая жена, ей велели уехать: «Приедете домой, там и женитесь и распишетесь».

Уполномоченным СНК «По делам репатриации граждан СССР» назначили генерала Голикова. Перед войной был он начальником Главного разведывательного управления (ГРУ), в угоду Сталину отклонял сообщения наших агентов о предстоящем нападении Германии, на донесении Зорге о том, что Германия нападет в июне, написал: «В перечень сомнительных и дезинформационных сообщений». На доклады к Сталину ходил с двумя папками. Если Сталин был мрачен, докладывал утешительную информацию, если благодушен, говорил правду. Во время войны Сталин назначил его командующим Воронежским фронтом. Голиков так им командовал, что в начале сорок третьего года немцы отбили у нас обратно Харьков и Белгород. Жуков потребовал его заменить. Сталин согласился, но сделал своим заместителем по кадрам, а после войны по совместительству и начальником Управления по репатриации. Безжалостный и бездарный угодник лебезил перед Сталиным, а потом перед Хрущевым, участвовал в травле Жукова, за что в 1961 году, через шестнадцать лет после окончания войны, получил звание маршала. Можно представить, каким проверкам, унижениям и репрессиям подвергал он граждан СССР, работавших на территории врага. Девушки не знали никакого Голикова, но наши порядки знали хорошо, и что их ожидает, отлично понимали.

Как-то приехал я в один городок в нашей зоне, попросил у коменданта переводчика – поговорить с хозяином авторемонтной мастерской. Переводчицу звали Мария. Симпатичная девчушка. Во время поездки рассказала мне свою историю. Из Смоленска, отец русский, мать – еврейка. Когда началась война, отец и мать, врачи, сразу ушли в армию, а через месяц, в двадцатых числах июля, немцы заняли Смоленск, однако перешли к обороне, мобилизовали население на рытье окопов и противотанковых рвов. Марии исполнилось семнадцать лет, по паспорту – русская, фамилия – русская и похожа на русскую, ее тоже послали на рытье окопов. Разместили в бараках. Как-то приходят они поздно вечером с работы, взобралась Мария на свою полку и сквозь сон слышит, что внизу одна женщина говорит другой: