Человек на балконе - Пер Валё

Однако столь быстрое и беглое изучение биографии не позволило выяснить, чем Ингемунд Франсон занимается в настоящее время, а также то, что он делал последние двадцать лет.

— Почта, — сказал Колльберг и пошел в прихожую.

Мартин Бек кивнул, подошел к постели и осмотрел ее. Простыня была измятая и грязная, подушка тоже измята. Однако тем не менее постель выглядела так, словно в ней несколько дней никто не лежал.

Колльберг вернулся в комнату.

— Одни газеты и реклама, — сказал он. — Какая дата на этой газете, на стуле?

Мартин Бек повернул голову, прищурился и сказал:

— Четверг, восьмое июня.

— Эта газета провинциальная и выходит на день позже. С субботы, десятого числа, он не притрагивался к почте. С того дня, когда было совершено убийство в Ванадислундене.

— Однако в понедельник он, очевидно, был дома.

— Да, — сказал Колльберг и добавил: — Но с того времени вряд ли.

Мартин Бек вытянул вперед правую руку, взялся большим и указательным пальцами за уголок подушки и приподнял ее.

Под ней лежали две пары детских трусиков.

Они казались очень маленькими.

Тихо и неподвижно Мартин Бек и Колльберг стояли в затхлой комнате со скудной обстановкой и слышали грохот городского транспорта снаружи и свое собственное дыхание. Около двадцати секунд. Потом Мартин Бек сказал, быстро и бесстрастно:

— Что ж, все ясно. Квартиру нужно опечатать. Сюда никто не должен входить. И нужно немедленно направить сюда специалистов из технического отдела.

— Жаль, что здесь нет ни одной фотографии, — сказал Колльберг.

Мартин Бек думал о мертвеце в заброшенном, предназначенном под снос доме на Вестмангатан, которого до сих пор не удалось опознать. Это могло бы сойтись, хотя вероятность была мала. Даже ничтожна.

О мужчине по имени Ингемунд Франсон они по-прежнему знали очень мало.

Спустя три часа, в два часа дня, во вторник, двадцатого июня, они знали о нем уже намного больше.

Среди прочего и то, что мертвый мужчина с Вестмангатан не Ингемунд Франсон. Это подтвердили несколько свидетелей.

Наконец-то у полиции было за что зацепиться, и прекрасно смазанная машина расследования принялась с неумолимой производительностью раскручивать отдельные нити, которые им предоставило прошлое Ингемунда Франсона. За это время они уже связались почти с сотней человек: соседями, работодателями, социальными служащими, врачами, военными, пасторами, специалистами из противоалкогольного отдела и многими другими.

Ингемунд Франсон переселился в Мальмё в 1943 году и получил место в управлении городских садов и парков. Он переехал, очевидно, потому, что у него умерли родители. Его отец был рабочим в Векшё и умер весной того года, мать умерла еще за пять лет до этого. Других родственников он не имел. Закончив военную службу, Франсон переехал в Стокгольм. В квартире на Свеавеген жил с 1948 года и до 1956 года работал подсобным рабочим в садоводстве. Потом работать перестал: вначале лечащий врач отправил его на больничный, потом его обследовали несколько психиатров из отдела социальной опеки и через два месяца ему назначили пенсию по инвалидности в связи с невозможностью работать. Официальное заключение звучало таинственно: «Психически непригоден к физическому труду».

Врачи, которые его обследовали, сказали, что способности у него были выше среднего уровня, однако он страдал каким-то хроническим отвращением к труду, в результате чего был просто не в состоянии ходить на работу. Попытки изменить профессию оказались неудачными. Когда ему предстояло приступить к работе на фабрике, он сумел четыре недели каждое утро доходить до ворот, но не смог заставить себя войти внутрь. Такая недостаточная пригодность к труду, по мнению психиатров, явление довольно редкое, но все же известное. Франсон вовсе не был психически больным и явно не нуждался в надзоре. Он обладал вполне нормальным умом и не страдал никакими явными физическими недугами (военный врач освободил его от строевой службы из-за плоскостопия). Однако это был ярко выраженный отшельник, он не испытывал ни малейшей потребности в контактах с людьми, у него не было никаких друзей и никаких интересов, кроме того, что врачи назвали «слабый интерес к своему месту рождения в крае Смоланд». Он был спокойный и тихий, очень экономный, не пил, и его можно было считать аккуратным человеком, несмотря на то, что он совершенно не заботился о своем внешнем виде. Курил. Сексуальных отклонений не зафиксировано, однако врач полагал, что у Франсона ненормально низко развит половой инстинкт. Он страдал агорафобией.

Источником большей части этой информации были обследования врачей в пятьдесят седьмом и пятьдесят восьмом годах. С тех пор ни у одного учреждения не было причин заниматься Франсоном, разве что поверхностно, для проформы. Он вел спокойную и незаметную жизнь пенсионера-инвалида. С начала пятидесятых годов выписывал смоландскую краевую газету.

— А что такое агорафобия? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Боязнь пространства, открытой площади или толпы, — ответил Меландер.

В штаб-квартире розыска было полно народу. Об усталости все забыли. У всех родилась надежда, что дело быстро разрешится.

На улице немного похолодало. Начался дождь.

Информация шла потоком, как по телетайпу. У них до сих пор не было ни одной фотографии, однако теперь имелось прекрасное описание, дополненное к тому же подробностями, которые они получили от врачей, соседей, бывших коллег и продавцов магазинов, куда он ходил за покупками.

Франсон был ростом метр семьдесят четыре сантиметра, весил около семидесяти пяти килограммов и действительно носил ботинки сорокового размера.

Соседи сообщили, что он человек неразговорчивый, но порядочный и приветливый, говорит на смоландском диалекте и с каждым вежливо здоровается. Вызывает доверие. Восемь дней его уже никто не видел.

Тем временем техники выяснили все, что вообще можно было выяснить в квартире на Свеавеген. С уверенностью можно было сказать, что Франсон имеет какое-то отношение к обоим убийствам. На черном полуботинке в шкафчике с тряпками и вениками действительно обнаружили кровь.

— Значит, он десять лет сидел, вжавшись в угол, и выжидал, — сказал Колльберг.

— А теперь у него щелкнуло в башке, и он бегает по городу и убивает маленьких девочек, — добавил Гюнвальд Ларссон.

Зазвонил телефон. Трубку взял Рённ.

Мартин Бек ходил по кабинету, грыз сустав пальца и говорил:

— Теперь об этом человеке мы знаем практически все, что нужно знать. У нас есть все, кроме фотографии. Но и она скоро у нас будет. Мы не знаем только одного: где он находится в данный момент.

— Я знаю, где он находился пятнадцать минут назад, — сказал Рённ. — В парке Святого Эрика лежит мертвый ребенок.

XXVIII

Парк Святого Эрика один из самых маленьких парков в городе и такой незначительный, что большинство стокгольмцев о нем не знают. Туда ходит очень мало народу, и еще меньшему количеству людей вообще пришло бы в голову присматривать за ним.

Парк находится в Нормальме и образует какое-то неестественное окончание протяженной Вестмангатан. Это небольшой холмик, поросший деревьями; там имеется несколько дорожек и крутых лесенок, выходящих в окрестные улицы. Бóльшую часть холма к тому же занимает школа, летом она, конечно, закрыта.

Трупик лежал в северо-западной части парка, у самого подножья холма, на самом виду, и являлся доказательством того, что убийства будут чем дальше, тем более жестокими. Мужчина по имени Ингемунд Франсон на этот раз действовал в очень большой спешке.

И самое плохое, ко всему прочему, было то, что девочку нашла ее собственная мать. Девочку звали Сольвейг, и она была старше предыдущих жертв, ей уже исполнилось одиннадцать. Она жила на Даннеморагатан, не более чем в пяти минутах ходьбы от того места, где было совершено преступление и, судя по всему, вообще не должна была оказаться в парке в это время. Она вышла из дому только для того, чтобы купить шоколадку в киоске на углу Даннеморагатан и Нор-Сташенсгатан, то есть у северо-восточного конца парка, но не в самом парке. Для этого ей должно было понадобиться не более десяти минут, и к тому же родители запретили ей играть в парке, хотя она и так якобы никогда туда не ходила. Уже когда она отсутствовала четверть часа, мать выбежала из дому и принялась ее искать. Она не вышла вместе с девочкой потому, что дома была еще одна дочь полутора лет, и мать не могла отойти от нее. Мертвую дочь она нашла почти сразу же; упала в обморок и ее уже увезли в больницу.

Они стояли под моросящим дождем, смотрели на мертвого ребенка и чувствовали, что в этой смерти виноваты больше убийцы, настолько она потрясла их и настолько была ужасно глупой. Трусики они не могли найти нигде, шоколадку тоже. Возможно, Ингемунд Франсон проголодался и взял ее, потому что хотел есть.