Двери в полночь - Дина Оттом

В ту же секунду на меня как будто свалилась бетонная плита, ноги подкосились, и я очутилась на полу. С трудом проморгавшись и щурясь от ставшего снова ярким света, я подняла на Жанну непонимающие глаза:

— Что за?..

— Это тебе первый урок: в образе усталость чувствуется в десятки раз слабее, потому что ты — сильнее. Вставай, пошли, — и она протянула мне руку.

Я была настолько шокирована этим поступком, что пару секунд тупо таращилась на длинные узкие пальцы с коротко остриженными ногтями и сбитые костяшки. Но потом все же ухватилась и, пошатываясь, встала.

Как я очутилась в машине, как поднялась на свой этаж, я уже не помнила. Утром я проснулась на ковре в прихожей.

15

Дни неслись. В чем-то разные, но все же одинаковые. Подъем, косой взгляд в зеркало, сонный завтрак в ресторане внизу, машина — и тренировка до потери соображения. Я не была против и не роптала на судьбу, я просто потеряла счет времени. Из окна машины, не успевая проснуться или падая от усталости, не слишком заметишь смену сезонов, и наступление осени стало для меня сюрпризом. Оказалось, правда, что наш питерский ноябрь, который я проклинала все двадцать пять лет своей жизни за сырость и стужу, совсем не так ужасен, если смотреть на него из окна квартиры с индивидуальным отоплением или машины с печкой.

Иногда удавалось позвонить маме. Обычно, сидя в ресторане внизу в ожидании завтрака, я успевала поболтать с ней пару минут. Разговор начинался одинаково:

— Мам, ты не спишь?

— Уже нет, — радостно отвечала она. — Что нового?

— Ну…

Я судорожно перебирала в голове новости, которые могла ей рассказать. «Мам, ты знаешь, у меня размах крыльев метров пять»? Отлично…

Тем не менее я все-таки находила пару нейтральных новостей, которые могла ей рассказать. Уже традицией стало посылать ей небольшие подарки — иногда просто дорогие безделушки, о которых она когда-то мечтала и которые теперь я могла себе позволить. Она рассказывала мне что-нибудь в ответ, упоминая знакомых, которые теперь казались лишь смутными тенями из прошлой жизни.

Я скучала и, знаю, она тоже. Но вернуться я не могла просто потому, что не могла жить рядом с человеком. Мой новый дом и все блага не были моей прихотью, они просто поставлялись вместе с новой жизнью — а от своей сущности я не могла отказаться.

Обычно вместе с завтраком кончался и разговор. Повесив трубку, я оглядывала хрустальные люстры под потолком, позолоту колонн и белизну скатертей. Все это совсем недавно было мне недоступно. Но теперь у меня такая возможность есть — и мне хотелось как-то оправдаться за нее, как будто в этом была моя вина. Но я просто родилась такой! Как ей объяснишь — она же человек…

Эта новая мысль хлестнула меня кнутом и оставила в сознании пульсирующий, как шрам, след. Человек? С каких пор я стала делить всех на людей и нелюдей? С каких пор я стала думать о маме как о человеке, а не просто как о маме? Но что делать, если мы, оборотни, вершина цивилизации? Не слабые смертные люди, а мы — сильные, быстрые и почти вечные?!

Перед глазами встало лицо Оскара. Сердце сжалось и стукнуло о ребра. Оскар… Чеканный, как с картины, профиль, внимательный взгляд. Я невольно сжала губы, чтобы не расплакаться, совершенно по-человечески — я скучала. Услужливая садистка-память подсовывала то один эпизод времен, когда он был рядом, то другой. Мой темный двор, Шеф, цепким взглядом изучающий мое лицо, и Оскар, эбонитовой скульптурой замерший у него за спиной. Я вспомнила, как собирались морщинки в углах его желтых глаз, когда он смеялся, и как меня поразили его боковые зубы — чуть длиннее, чем надо. И как он сидел совсем рядом со мной, когда я в полуобморочном состоянии валялась на полу в его кабинете, когда он первый раз превратился.

Оскар…

На белоснежной скатерти медленно расплывалось крохотное мокрое пятно.

За тренировками прошло два месяца. Жанна хоть и стала относиться ко мне чуть лучше, но из ее поведения разве что исчезла враждебность — не более. Она, как машину, гоняла меня по залу, не интересуясь, что я чувствую, не устала ли, — а я так же механически выполняла ее приказы, ни о чем не думая. Иногда я закрывала глаза, ориентируясь только на обостренный слух, и позволяла разуму уплыть куда-то далеко. Мне казалось, что время течет вокруг меня как в фильме: вот прошел день, а вот — неделя. Завтрак, машина — и бить, бить несчастную грушу под прямым и жестким взглядом Жанны, пока опилки не посыплются на пол. Или биться под потолком от стены к стене, учась летать. Никто не говорил, что быть оборотнем весело, но никто не предупреждал, что будет так тяжело.

Даже Шеф перестал заглядывать. Заходя теперь в НИИД, я видела только напряженные лица, спешащих людей. Даже Мышь, пропускающая меня на входе, стала молчаливой. Среди десятков таких же необычных существ, как я, я была совершенно одинока. Как-то я набралась сил и подошла к кабинету Шефа, надеясь, что он не занят и как-нибудь развеет мою тоску. Дверь была чуть приоткрыта. Я заглянула, стараясь не шуметь. И вздрогнула: там стоял Оскар. Сердце защемило — как же давно я его не видела! Каждая черточка его облика будто снова вскрывала едва зажившие царапины и отдавалась томительной болью — пусть он не со мной, пусть он забыл меня, но сейчас, здесь и сейчас, я могу его видеть.

Он был зол. Я видела это по тому, как быстро и неглубоко он дышал, как сжимались и разжимались пальцы. Он явно был доведен — кажется, он вот-вот бросится. Неужели они не поладили с Шефом? Казалось невозможным, чтоб эти двое могли поссориться.

— Это неправильно, — медленно произнес Оскар, и я снова задохнулась от бархатистости его голоса.

— Послушай… — Это был Шеф, и по его тону я поняла, что он тоже едва сдерживается.

— Не буду я тебя слушать! — Оскар подался назад, собираясь выйти, и я дернулась в сторону.

— ОСКАР!

Такого я не слышала никогда. Я понимала, что это был Шеф, просто наш таинственный и молоденький Шеф, но разум вдруг оставил меня. Мне захотелось упасть на колени, закрыть голову руками и вжаться в угол — лишь бы меня не тронули. Исполнить любой приказ, все что угодно — лишь бы меня не тронули. Голос звучал не у меня в ушах, а прямо в голове, прямо в мозгу он наводил свои порядки и давал понять, кто будет командовать…

Меня трясло… Кое-как я совладала с собой и подползла к двери, радуясь, что никого нет и коридоры пусты.

Оскар стоял, склонив голову. Просто склонив голову и тяжело дыша. Я в очередной раз поразилась его силе и самообладанию.

— Как скажешь, Шеф…

Тут у Шефа зазвонил телефон, и разговор оборвался. Оскар бросил на начальство последний злой взгляд и развернулся к двери. Я, кое-как подобрав рюкзак, в котором всегда лежала смена одежды для тренировки, бросилась в сторону, к черному ходу, меньше всего желая попасться под горячую руку злой пантере.